|
Аркадий ВОЛЬСКИЙ: “АНДРОПОВ ХОТЕЛ ПЕРЕСТРОЙКИ”
— Аркадий Иванович, многие россияне убеждены, что если бы Андропов прожил больше, СССР бы до сих пор существовал. Вы с этим согласны?
— Абсолютно в этом уверен. Как и Горбачев, Андропов был убежден, что стране необходима перестройка. Но между ними было одно ключевое различие. В 1917 году между двумя революциями проходил съезд союза промышленников. Там выступал один из братьев Рябушинских: “Господа социалисты и социал-демократы! Не разрушайте здание, в котором мы живем! Постройте рядом новое, а в старом мы хотя бы укроемся от дождя, если он пойдет!” Вот это была и андроповская мысль, которую совершенно не разделял Горбачев. Как друзья с 50-летним стажем, мы часто встречаемся с только что ушедшим с поста генсека ЦК компартии Китая Цзян Цзэминем. Он всегда ссылается на то, что Китай пошел именно по андроповскому пути и благодаря этому избежал распада.
— Разве распад СССР не был вызван объективными экономическими причинами? Что мог сделать один Андропов?
— Один Андропов, конечно, ничего не мог сделать. Но в те времена все еще аплодировали решениям Политбюро. Андропов не выпустил бы ситуацию из-под контроля и не пустил страну по воле волн. Горбачев не мог справиться, например, с Шеварднадзе, другими людьми, которые делали ошибки. Андропов смотрел на жизнь проще. Если кто-то его не устраивал, он его снимал. Кем был Андропов для Политбюро? Одного его слова было достаточно. Помню одно проведенное по моей инициативе заседание Политбюро. Посвящено оно было комбинату “Атоммаш”. Его поставили на плохой почве, и он начал проседать. Возникла реальная угроза катастрофы. Мы могли также перестать делать атомные реакторы. Выступает зампред Совмина по строительству Игнатий Новиков: “Юрий Владимирович! Действительно просадки есть. Я вот на следующей неделе занят. Но вот через неделю я туда слетаю, подпишу протокол, и мы выправим положение. Думаю, этого будет достаточно!” Премьер Тихонов: “Да, этого достаточно!” Долгих, Михаил Сергеевич, Зайков и все остальные соглашаются.
Андропов молчит. Потом он вдруг снимает очки. А у него была близорукость. И когда он снимал очки, глазки у него становились как детские. Сидит, смотрит на Политбюро и говорит: “А я считаю, что надо Новикова из партии исключить и снять с работы!” Молчание. Потом вдруг Тихонов: “Да, пожалуй, надо снять с работы его!” Горбачев: “Снять с работы! “
— Насколько адекватно генсек оценивал реальное положение в стране?
— До своего самого последнего дня Андропов понимал, о чем говорит. Почки больные, а голова светлая. Он понимал, что мы объективно проиграли экономическое соревнование с капитализмом и что нам надо срочно менять экономический строй. Не случайно в своей статье в журнале “Коммунист” по случаю столетия со дня рождения Маркса он писал: “Нам надо разобраться, в какой стране мы живем!” Не случайным было и его заявление во Дворце съездов: “Нам надо очень серьезно проанализировать ситуацию в СССР и понять, как мы можем из нее выйти!” Услышав это, пять тысяч слушателей встали и десять минут аплодировали.
— А был ли у Андропова продуманный план реформ? Или только понимание, что надо что-то срочно менять?
— К сожалению, только понимание. В его окружении большинство составляли люди типа премьера Тихонова или второго человека в партии Черненко. Они считали, что мы и так победим.
— Смог бы он выработать этот план реформ?
— Не хватало силенок. Как и у Горбачева, у Андропова не было команды. Информация Роя Медведева о том, что у него была команда из чекистов, абсолютна неверна. Ему надо было менять окружение, делать большие кадровые изменения. Я и другой андроповский помощник Павел Лаптев много раз ему об этом говорили. Заходили один на один: “Юрий Владимирович, вам надо кадры немного поменять!” Он: “Подождите, успеется!”
— Так почему вы думаете, что генсек сумел бы создать команду и выработать программу?
— Он начал пытаться это сделать... Во время пребывания Андропова в больнице каждый помощник навещал его там в строго определенный день. Моим днем была суббота. Однажды незадолго до очередного пленума ЦК я приехал к нему с проектом доклада. Андропов прочитал его и сказал: “Приезжайте ко мне через два дня”. Когда я вновь приехал, то увидел в тексте доклада приписку: “Я считаю, что заседания секретариата ЦК должен вести Горбачев”, и роспись на полях “Андропов”. А тот, кто вел заседание секретариата, всегда считался вторым человеком в партии. Получается, что Андропов хотел, чтобы полномочия второго лица перешли от Черненко к Горбачеву.
Я, слегка ошалевший от таких серьезных перемен, приехал к ответственному за печатание доклада заведующему общим отделом ЦК Боголюбову: “Смотрите, ребята, поправка серьезная! Надо немедленно внести!” Прихожу как член ЦК на пленум. Черненко зачитывает доклад. Этой поправки нет! Едва я возвращаюсь на работу, как сразу звонит Андропов. Я столько выслушал незаслуженного в свой адрес: “Кто это сделал? Немедленно найдите!” Сразу после этого ко мне заходит секретарь ЦК по экономике Николай Рыжков: “Он тебе тоже звонил? На меня так наорал!” До сих пор не знаю, кто выкинул эту поправку. Скорее всего Черненко.
— Как бы могли развиваться события, если Андропов смог нормально проработать, скажем, еще лет пять?
— Не буду врать. Андропов по-настоящему верил в коммунизм. Но даже в наше время под словом “коммунизм” каждый понимал свое. Например, моя покойная бабушка говорила: “Что такое коммуна? Это кому — на! А кому — не!”
У Андропова было свое понимание коммунизма. Он полностью соглашался с известным высказыванием Дэн Сяопина: “Не важно, какого цвета кошка, лишь бы ловила мышей”. Вот китайские коммунисты призывают сейчас буржуев в партию вступать. Наверно, даже сегодняшние лидеры КПРФ с этим не согласились бы. А Андропов бы на такое пошел! Если бы Андропов остался жив, то были бы большие экономические преобразования по китайскому сценарию. Другое дело, что они шли бы не такими быстрыми темпами и с меньшим количеством глупостей, чем при Горбачеве и Ельцине.
Андропов хотел провести коренную реформу госустройства СССР. Мечтал о межрегиональных рынках. О том, чтобы экономические отношения не были связаны с политикой и разделением по национальному признаку. Вызывает меня однажды Юрий Владимирович и говорит: “У нас слишком много субъектов СССР. Давайте сведем их все в 15—16 экономических регионов и сделаем их, как штаты в США. Ведь разделение по национальному признаку не характерно ни одной стране мира, кроме нашей! Так что вы продумайте и начертите мне карту этих регионов!” Мы с академиком Велиховым сидели почти месяц и сделали ему 15 вариантов карты. Но Андропов постоянно говорил мне: “А почему эту область вы отнесли сюда? Может быть, ее лучше туда?”
Убежден, что если бы эта реформа была осуществлена, в сегодняшней России было бы гораздо меньше проблем.
— Есть мнение, что Андропов хотел до предела закрутить гайки и установить в стране еще более жесткую диктатуру...
— Андропов однозначно не был диктатором. Однажды он вызвал нас с Евгением Велиховым и спросил: “Как мне вернуть Сахарова из Горького?” Велихов: “А вы ему возвратите отобранные ордена и звания, и он сам вернется”. Андропов: “Ну не могу я этого сделать. Пусть Сахаров сам мне напишет заявление”. Мы полетели в Горький и начали крутиться, чтобы он написал. Но Сахаров наотрез отказался: “Я не буду унижаться!” А Горбачев после своего прихода к власти просто снял трубку и позвонил Сахарову: “Возвращайтесь!”
Андропов простил и дочку Сталина Аллилуеву. Хотя она в Англии такой антисоветчиной занималась! Установил ей пенсию 120 рублей. Потом после ее обращения ко мне повысил эту пенсию до 300 рублей.
— Когда Юрий Владимирович по-настоящему серьезно заболел?
— Это случилось уже в первой трети 1983 года, когда он поехал в отпуск. Пожалуй, расскажу одну связанную с этим историю. Пришел ко мне Арманд Хаммер и говорит: “У канцлера Австрии Крайского та же самая болезнь, что и у Андропова. Как и ваш лидер, Крайский тоже лечится с помощью гемодиализа (переливания крови). Но личный врач канцлера недавно придумал новый состав для переливания. И теперь Крайский подвергается гемодиализу не два раза в неделю, а один раз в две недели! Его работоспособность повысилась в несколько раз! Возьмите этот опыт!”
Я сразу вылетел в Вену и привез две канистры этого состава. Но использовать его наши врачи запретили: “Этот состав нам неизвестен!” Потом новый канцлер Австрии Враницкий и другие местные политики говорили мне: “Именно благодаря этому составу Крайский протянул так долго!” И Андропов мог бы протянуть дольше.
— Знаменитые облавы в магазинах и на улицах были его личной инициативой?
— Начиналось все это так. Высотки на одной стороне проспекта Калинина были тогда полностью заняты разными министерствами. Однажды днем кто-то зашел в расположенный на другой стороне проспекта кинотеатр “Октябрь”. Половина зрителей были министерскими работниками. Я доложил об этом Андропову. Он возмутился: “Может, мы хотя бы в госучреждениях установим нормальную дисциплину?!” А дальше исполнители типа первого секретаря московского горкома Гришина и начали так осуществлять это пожелание.
— А насколько реальный Андропов отличается от своего образа, существующего в общественном сознании?
— Андропов был очень специфический человек. С одной стороны, интеллигент. Он знал иностранные языки, писал стихи о любви. Близким к нему людям он очень доверял. Например, Андропов — единственный известный советский лидер, который оставлял помощников на заседаниях Политбюро и других самых закрытых совещаниях. Секретарям ЦК и кандидатам в члены Политбюро говорилось: “Спасибо”! А нас он оставлял. С другой стороны, Андропов — это человек, прошедший школу КГБ. Иногда он был жестким и прямолинейным. Было ли у него чувство юмора? Нет, и к юмору других он относился с подозрением. Был ли он склонен к признанию собственных ошибок? Тоже нет.
Впрочем, и к своей семье, и к себе самому Андропов всегда относился очень строго. Один из его родственников играл в театре на мелких ролях. Вскоре после избрания Андропова генсеком этому родственнику дали наконец главную роль. Юрий Владимирович сразу позвонил директору театра: “А почему вы дали ему эту роль? Он до нее еще недорос!” Как генералу, Андропову полагалась солидная доплата. Он всегда ее отдавал мне с наказом купить для детского дома курточки. Однажды женщина — директор этого дома взмолилась: “Эти курточки мне уже некуда девать! Давайте купим что-нибудь другое!” Но мне пришлось ответить “нет”. Раз генсек сказал — курточки, значит, они и будут!
— Правда ли, что Андропов отличался фантастической пунктуальностью?
— Да. Мне кажется, его очень хорошо характеризуют обстоятельства нашего знакомства. Я тогда был первым замзавом отдела машиностроения ЦК. Звонит мне помощник Андропова Павел Лаптев: “Юрий Владимирович просит вас к двум часам быть у него”. Я уже знал об особом отношении Андропова ко времени. Он был пунктуален до фетишизма. Ты приходишь к нему в приемную, часы бьют назначенный час, секретарь вскакивает, и ты сразу заходишь. Кто бы у Андропова ни сидел, он его сразу обрубал.
Я захожу. А кабинет длиннющий. Не успел пройти и середины, он мне из-за стола говорит: “Я вас решил к себе помощником взять!” Я подхожу и, хотя он мне этого не предлагает, сажусь: “Юрий Владимирович, тогда мне надо вам о себе немножко рассказать”. Когда Андропов был чем-то недоволен, он почему-то всегда снимал очки: “А вы что, думаете, что вы знаете о себе больше, чем я о вас?!”
Александр ЯКОВЛЕВ: “ЭТО БЫЛА АГОНИЯ”
“Отец перестройки” Александр Николаевич Яковлев в 73-м году из аппарата ЦК КПСС, где он работал завотделом пропаганды, был отправлен в почетную ссылку, послом в Канаду. Говорят, из-за того, что заступился за певца Юрия Визбора... Лишь через год после смерти Брежнева Яковлев вернулся. И, хотя высот своей партийной карьеры Александр Николаевич достиг лишь при Горбачеве, ему есть что вспомнить и про Андропова, и про Черненко.
О “глушилках” и любовницах
— При Брежневе мы с Андроповым работали в параллельных отделах ЦК. У меня отношения с ним не сложились. Помню, я внес записку о прекращении глушения иностранных радиопередач, но не прошло и года, как он втихую, в обход отдела пропаганды, внес предложение о возвращении к этой практике. А говорят — умный был человек... Не знаю. Ведь любой даже не очень крупный инженер скажет, что это бессмысленно. И он сам прекрасно знал, что в ЦК западное радио глушилось, потому что глушилка стояла на Политехническом музее, глушилось и по Кутузовскому проспекту, потому что там тоже стояла глушилка для начальства, но отъедешь от Москвы на 100 километров — и прекрасно все было слышно...
Будучи длительное время на посту главы КГБ, Андропов обладал информацией побольше других. Когда он пришел в партаппарат, перед ним ведь стали чуть не на коленях ползать. Потому что Андропов о них все знал — кто что украл, кто что говорит на кухне, кто у кого в любовницах. Одно понимание того, что Андропов все знает, как бы наводило порядок: есть три любовницы — четвертую уже не заводят...
“Распустился служивый люд”
— Почему он, уже больной, возглавил страну? Некого было больше ставить. Андропов был в Политбюро на это время самой сильной фигурой. Брежнев Андропова определенно выделял из общего ряда. Всех звал за глаза по фамилии, но Андропова даже за глаза он называл Юрой. По имени-отчеству он только одного Суслова называл: Михаил Андреевич. И когда мы готовили Брежневу речи всякие в Завидове, если Суслов делал какие-то замечания, то Брежнев их даже не рассматривал, а сразу давал нам указания все учесть. И с Юриными замечаниями поступал так же...
Политически Андропов был неосталинистом. Когда я был послом, надо было каждый год заходить к нему согласовывать кадры разведчиков, которые под прикрытием посольств работали. И он мне как-то сказал: “Распустился служивый люд, разговорился очень”. И рассказал — вот, клевещут на семью Брежнева (тот жив еще был), про Галину рассказывают всякое, про Юрия... Почему он об этом со мной заговорил — не знаю. Может быть, проверял реакцию...
Он бы попробовал вернуться к Сталину. Но я не думаю, что в полной мере это было возможно. Не исключено, что получился бы просто фарс, похожий на сталинский режим. Но нагнетание страха со стороны власти было бы нам обеспечено. Люди опять боялись бы говорить, шутить, смеяться — даже на кухнях. С одной стороны, он был прав, когда говорил, что за морды надо брать чиновников, а с другой — когда то же самое собирался делать с народом... Я думаю, что наш народ заслуживает другого. Скорее жалости...
Ядерный чемоданчик под стулом
С Черненко мы долгое время работали в одном отделе, почти на равных должностях. Милый парень, ни на что никогда не претендовавший. Он привык быть всегда в тени, такой преданный канцелярист. Мы до конца остались на ты — “Костя”, “Саша”...
Ему писали ребята всякие речи, он никогда их не правил. Когда был завсектором агитации в ЦК, еще иногда правил, а в возрасте, больной — не мог. Помню, он позвонил как-то и сообщил, что приедут социал-демократы из Германии и мне надо быть на встрече. Сели мы в зале секретариата, Черненко во главе стола. Ядерный чемоданчик рядом с его стулом стоял — он любил его всегда при себе иметь, не помню, чтобы кто-то еще из первых этот чемоданчик за собой таскал. Ноги у Черненко в то время уже отказывали, ходить нормально не мог — ждал, когда все из комнаты выйдут, а потом сам выбирался...
И вот он начал с немцами говорить. Во-первых, перепутал, кто перед ним сидит. Говорил что-то абсолютно несусветное, все наоборот — читал и почему-то пропускал частицы “не”... Первым испугался Андрей Агентов-Александров, помощник. Он его прервал как-то разговором. Но немцы все поняли... Это был период агонии руководства партии. Мы думали одно, говорили другое, а делали третье. Сейчас все же иногда говорим и думаем одно и то же. Но долго ли будем говорить то, что думаем, — не знаю, не совсем уверен...
Николай РЫЖКОВ: “ГЕНСЕК ПОПРОЩАЛСЯ СО МНОЙ В ЦКБ”
Николай Рыжков — завидный пример политического долголетия. В 81-м он стал членом ЦК КПСС, потом — секретарем и одновременно главой экономического отдела Центрального комитета. При Горбачеве возглавлял советское правительство. А сейчас Николай Иванович — независимый депутат Госдумы, избирается, между прочим, уже два срока подряд...
— Я при Андропове стал секретарем ЦК по экономике, и с ним работал столько, сколько он жил. Из 15 месяцев он работал, думаю, месяцев 10—11. Остальное время болел...
Я приходил к Андропову с экономическими вопросами. И он никогда в детали не лез — их не понимал. Но суть очень быстро схватывал. Как-то в одном из разговоров спрашивает: “Николай Иванович, что вы знаете о концессиях?” Я отвечаю: “Знаю, что при Ленине были концессии, и не больше”. — “Но вы все-таки посмотрите, подберите материалы. Ведь все равно нам придется экономику совершенствовать...” Я стал искать — оказывается, и книг-то не было на эту тему. Нашли докторскую диссертацию какой-то дамы, ее изучили. Потом он как-то спрашивает: “А что вы знаете о совместных предприятиях”? Стали изучать и этот вопрос...
Андропов думал о реформировании экономики, я абсолютно в этом убежден. Прошло меньше месяца после создания нашего отдела в ЦК, я еще только осваивался... И вот Андропов пригласил меня, Горбачева и Долгих к себе. И говорит: “Займитесь, пожалуйста, вопросами реформирования экономики”... Так была создана команда, и мы начали работать. Выслушали огромное количество ученых. Сегодняшние академики Абалкин, покойный Шаталин, Петраков тогда были докторами наук. Мы сидели с ними вечерами и ночами, устроили такой своеобразный конвейер идей и мнений, проводили совещания, обсуждали, что хорошо, что плохо, приглашали директоров заводов...
Когда более-менее определились, и выстроилось, что надо делать, мы пришли со своими предложениями к Андропову. Он, как мудрый человек, посоветовал сразу все не ломать, а подготовить решение Политбюро о проведении широкомасштабного экономического эксперимента на базе наших предложений. И начался эксперимент в пяти министерствах, пяти отраслях.
Потом он сказал: “Ладно, анализ состояния дел вы подготовили, но надо же показать, куда мы все-таки идем... Что будет через пять лет с экономикой”? И мы составили концепцию социально-экономического развития страны... Были достаточно смелые предложения. Утверждали эту концепцию уже при Черненко, при этом из нее пришлось выкинуть самое главное...
Я видел Юрия Владимировича за 10 дней до смерти, был у него в больнице. Думаю, он понимал, что умирает.
В середине января 1984 года я, как секретарь ЦК, ездил в Австрию на съезд братской партии. По установленному порядку по возвращении надо было писать записку: был там-то, решения такие-то, события такие-то... Как правило, генеральный приглашал после таких поездок. Я написал записку и позвонил Черненко (Андропов был уже в больнице): “Константин Устинович, не знаю, что делать с этой запиской, может быть, отправить ее вам, в Политбюро?”. А он говорит: “Хорошо, что позвонил, Андропов тобой интересовался. Позвони ему”. Я позвонил: мол, приехал, мне передали, что вы интересовались мной. Он говорит: “Да-да-да! Приезжайте часов в пять в ЦКБ!” Поехал...
...Волосы у него за то время, что мы не виделись, стали совсем белыми. Сели за приставной столик около стенки. Врачи предупредили: двадцать минут, не больше. Я стал рассказывать об Австрии, но он меня прервал: “Побыл — и ладно”, и стали мы говорить об экономике, о том, что нас ожидает... Минут 40 прошло, я чувствую, что уже перебрал время, а на часы смотреть неудобно. Говорю: “Меня предупредили, чтобы я вас не утомлял, мне хотелось бы побольше побыть с вами, но не то место”...
“Ну хорошо”, — говорит он. Я с сиденья поднялся, папку закрыл, подошел к нему, руку пожал. “До свидания, выздоравливайте”, — говорю. А он меня притянул к себе за шею, поцеловал в щеку, оттолкнул и сказал: “Иди!” Больше я его не видел. Он так со мной попрощался...
|
