|
Умолчание—это всегда эпидемия новых-старых вопросов. А значит, адресовать их лучше тем, кому это самое умолчание просто невыгодно, не нужно. Например, директору Московской службы спасения Александру ШАБАЛОВУ.
— В самых первых экстренных выпусках о захвате заложников уже можно было видеть машину Службы спасения. Из первых телекадров о штурме опять же было видно, что спасатели просто рвутся в здание.
— И ворвались, как только это стало возможно. Хотя вызова как такового Служба спасения в день штурма не получала. По собственной инициативе, по наитию мы просто чувствовали, что дело идет к штурму. Усиливалось напряжение, действия захватчиков уже явно вынуждали к активным действиям. Я дал команду нашим экипажам, чтобы они из разных точек Москвы выдвигались на Дубровку.
В самом начале, когда захват только произошел, здесь, на месте, были все службы, но потом всех попросили уехать. От нас оставили всего один экипаж, да и тот находился достаточно далеко от здания. Вот этот экипаж, собственно говоря, и получил вызов в момент штурма. А сама служба вызова не получала. И все-таки машины наши подтянулись, мы стояли наготове, и потому, как только прозвучала команда, что требуются спасатели-медики, наши экипажи были там. Вот мне с Первого канала звонили и сказали, что на их кадрах видно, что Служба спасения входит в здание фактически «на плечах спецназа». Ну, наверное, это не так, безусловно, группа «Альфа» нас «на плечах» не понесла, но потом, когда в здание уже вошли сотрудники спецподразделения МВД и там действительно еще шел бой, наши спасатели были уже там.
— На тот момент вы уже знали о том, что был применен газ?
— Нас никто не предупредил, даже после того, как это уже было сделано, хотя такая возможность была. Нам же сказали только, что требуется медицинская укладка. О средствах индивидуальной защиты нам также никто ничего не сказал. А ведь у нас в экипажах всегда есть аппараты сжатого воздуха с лицевыми масками!
Причем они не просто для того, чтобы защитить спасателя, — это специальный аппарат с дополнительными масками для пострадавших. У нас в машинах находились противогазы, кислородные аппараты.
Но наши машины близко не подпустили, в укладках у ребят были в основном бинты и жгуты: все ждали огнестрельных или взрывных ранений. Когда вбежали и увидели такое количество пострадавших, естественно, было уже не до того, чтобы бежать к машинам за противогазами. В итоге наши сотрудники и сотрудники спецподразделений силовых структур получили отравления, многих из них пришлось выводить из здания, обливать водой, отпаивать. Некоторых даже пришлось госпитализировать.
— Как вы объясняете себе сами все происшедшее?
— Любое событие такого плана имеет две составляющие. Первая — сама военная операция, вторая — все, что ей сопутствует: эвакуация, помощь, спасение. Первая часть была сделана безупречно, аналогов такого исполнения у нас действительно нет. Ни одного пострадавшего заложника и обезвреженные захватчики — вот на этом моменте сотрудники спецслужб в принципе могли уходить. Могли сказать: «Все, мы сделали свое дело», — развернуться и уйти. Они же после тяжелого штурма, после всего, что этому штурму предшествовало, первыми стали оказывать помощь.
— Наверное, так происходило потому, что только они-то и знали, что на самом деле происходит и в какой конкретно помощи нуждаются люди?
— Ну да, они разбивали стекла, давая доступ свежему воздуху, и они же в тяжелых своих доспехах — в бронежилетах, с оружием — таскали людей. Каждый сотрудник «Альфы» нес по одному человеку, а это очень тяжело, потому что, когда человек без сознания, он становится тяжелее. Ко всему прочему, в общей своей массе альфовцы были без противогазов…
— Когда спасатели поняли, что на самом деле происходит?
— Первое впечатление было, что мы вошли в зал мертвых. Никакого движения, все с опущенными головами, в неестественных позах, террористки с огнестрельными ранами, кровь. Если бы не крик спецназовцев: «Быстрее! Они все живые! Выноси, выноси!» — люди бы просто не поняли сразу, что надо делать. К примеру, солдаты срочной службы: многие из них так, по-моему, и не понимали, что происходит, – трупы и трупы, зачем торопиться и как-то там еще с ними обращаться?
Даже врачам поначалу казалось, что все мертвы, – пульс у пострадавших не прощупывался. Альфовцы на сомнения времени не оставляли: одни из них выносили пострадавших, другие делали искусственное дыхание, третьи кололи препараты. Они вторично рисковали жизнью, оставаясь в загазованном помещении. Одно дело — когда человек просто дышит, другое — когда у него двойная физическая нагрузка, он работает – он гораздо больше вдыхает. Эти ребята делали то, что уже должны были делать, по идее, другие, – они спасали.
— А вы? Спасатели?
— А нам, конечно, понадобились какие-то минуты, чтобы понять, что требуется вот это лекарство – налоксон.
Оно было в наличии у «Альфы», и оно было у нас. Еще в машинах «скорой помощи», но в очень небольших количествах — 1—2 ампулы максимум. Это лекарство используется для вывода из наркотического отравления, часто такие вызовы поступают к нам: человек один за закрытой дверью, уже без признаков жизни. Выбить дверь и вывести из такого состояния — частая работа спасателей, поэтому у нас этого препарата оказалось достаточно. Мы закупаем его сразу на большой период, он был у нас и на базе, и был, к счастью, в наличии непосредственно в укладках.
Я с ужасом думаю о том, что было бы, если бы мы не подтянули раньше времени наши группы.
— Погибших было бы намного больше?
— Намного! В какой-то момент препарат стал заканчиваться, его уже перетаскали весь из машин, пришлось давать команду срочного выезда опять на базу. Вскрывали сейфы строгой отчетности, везли к месту событий. Все было бы иначе, если бы мы были своевременно проинформированы.
— Почему уже хотя бы в момент, когда все было сделано, то есть газ впущен в зал, вас не предупредили? Оставалось же минут как минимум сорок…
— Дело в том, что всегда, когда возникает угроза чего угодно — теракта, техногенной катастрофы, стихийного бедствия, – всегда создается штаб по чрезвычайным ситуациям...
— Эмчеэсовцы были на месте?
— Были. Правда, у нас с Шойгу произошел инцидент, он отобрал видеокамеру у нашего сотрудника, который обязан был вести съемку.
Видеодокументирование необходимо всегда, потому что потом эти пленки запрашиваются следственными органами МВД, ФСБ, прокуратурой, судом. И мы всегда в таких событиях ведем видеодокументирование реагирования не только своих, но и других структур.
— А была какая-то мотивировка у министра для таких действий?
— Была. По указанию ФСБ нельзя проводить съемок. Хотя все у нас было согласовано с ФСБ. В итоге Шойгу пытался потом вернуть видеокамеру, но уже без кассеты. Ее у него не взяли.
Видимо, что-то было такое на кассете, что никого не устраивало.
— Например, что?
— Отсутствие организации, наверное… Я потому и направил жалобу в Генеральную прокуратуру. Это жалоба на действия министра. Изъятие чужого имущества, отсутствие видеокассеты — это что, в конце концов, такое? Это затруднит следствие, выявление виновных. Конечно, я обратился только по конкретному поводу. Давать оценку всей организации спасательных работ наверняка будет следствие.
После гибели людей, тем более такой массовой, всегда возбуждается уголовное дело независимо от того, как это произошло. И я больше чем уверен, что все скажут о блестящем проведении первой фазы операции и абсолютной беспомощности, неорганизованности второй. Просто бардак. Время было упущено, преступно растранжирено непосредственно при эвакуации из зала. При оказании первой помощи. Потому что были нехватка препаратов, задержки.
Не были соблюдены правила переноски и перевозки больных, помощь по дороге в больницы не везде оказывалась…
Иллюстрация: к нам обратились из клинической больницы № 84. Некому разгружать пострадавших! Больница непрофильная. Но в автобусе, который привез к ним больных, были наши медики. Мы подтянули туда наших резервистов для разгрузки. В этой больнице стопроцентная выживаемость! Никто не умер!
— Вы хотите сказать, что не газ — убийца.
— Газ — не убийца! Все были живы в зале в первый момент, ну может быть, единицы мертвы.
Каждый, кому успевали вовремя ввести препарат, оживал, дыхание становилось более глубоким, кто-то сразу приходил в сознание.
— Как живая вода...
— Именно. Три дня страна, затаив дыхание, следила за тем, что происходит на Дубровке. Какие можно было предположить варианты развития ситуации?
Взрыв — раз. Отъезд террористов с заложниками — два. Террористы могли начать убивать или как-то еще иначе провоцировать штурм — три. И при этом отравляющие вещества, их же и сами захватчики могли применить — это для Министерства гражданской обороны, для МЧС должно было быть на поверхности. За превентивные меры отвечают спецслужбы, и они говорят на закрытом совещании, что намерены предпринять: стрелять, взрывать, отравлять. Они сказали: «Мы принимаем решение применить газ!». Нас там не было. Но ответственные чиновники-то присутствовали! МЧС точно было. У них же все есть по химической защите населения.
Да можно же было искать еще варианты по защите: к примеру, в «Аэрофлоте» используются специальная техника для прогрева самолетов — огромный брезентовый шланг затаскивается в салон и прогревает воздух. Вот такой бы машиной просто прокачать воздух в зале с заложниками, и трогать бы никого не надо было, просто идти по рядам и делать инъекции.
Ну хорошо, может быть, идеи приходят только задним умом, хотя… Но хотя бы поставить нам задачу должны были? Поставить задачу больницам, другим службам. Но нас никто не собрал! Никто не поставил задач! Никто не объяснял, где кто должен находиться, каким образом поддерживать связь, по каким маршрутам двигаться, кто старший и к кому обращаться в случае, если…
НИЧЕГО НИКОМУ НЕ БЫЛО СКАЗАНО!
— Получается, что вторая фаза операции шла без головы — абсолютная свобода добрых рефлексов, импульсивно, кто как и чем мог, так и помогал?
— Именно так все и происходило. Откуда солдаты срочной службы могут знать, как нести в какой ситуации людей? Не было эвакопункта, сортировки пострадавших. Людей у здания хаотично укладывали вповалку, врачи, которые буквально метались, потому что их не хватало на всех, могли кому-то ввести препарат дважды, а кому-то — ни разу. Они вконец запутались!
— Почему не хватало врачей, если, по официальной информации, на Дубровке было задействовано 458 экипажей «скорой помощи»?
— Всего вывезли 600—700 человек. Если бы было 400 машин «скорой», значит, надо было, грубо говоря, сделать 1,5 ходки. Почему, объясните, тогда загружали автобусы? Почему пострадавших увозили на личных автомобилях, на грузовиках?
А потому, что потом, когда мы выезжали, мы увидели огромную площадку, по-моему, возле «Пролетарской», буквально заставленную машинами «скорой помощи». Они просто не дошли до места.
— Как это – не дошли до места?
— А их в итоге буквально заблокировала тяжелая техника – экскаваторы, бульдозеры.
— То есть та техника, которую подтянули на случай взрыва?
— Да, но в любом случае, будь то стрельба или взрыв, в любом случае первыми должны прибывать спасатели и медики. Собирать тех, кто сверху, если был взрыв, первых пострадавших, которых реально можно спасти. И только после этого тяжелая техника приступает к разбору завалов. А здесь тяжелая техника стояла впереди, а те, кто должен был быть впереди, оказались сзади…
|
