|
Не хочется ничего говорить, думать, вспоминать. Я не скажу ничего нового. Эти три дня разбиты по минутам. Куча свидетелей. Боль заложников. Смерть у всех на глазах. И у меня – никаких вопросов.
Меня сейчас мало интересует, почему и как такое огромное количество оружия вдруг оказалось в одном месте, почти в центре Москвы. Как долго готовились террористы к захвату ДК ГПЗ и кто им отдавал приказы. Мне незачем знать биографию Мовсара Бараева и разбираться в подробностях его родственных связей. Все это потом расскажут другие. Уже рассказали. Сейчас же я знаю одно объяснение происшедшему: идет война. Она уже под нашими окнами.
И потому сейчас на душе только собственные тягостные ощущения.
…На оперативной записи телефонных переговоров заложников с родными искаженный расстоянием и страхом детский голос: “Заберите меня, пожалуйста, отсюда… Я боюсь…”
– …Отдай хотя бы детей, – я стараюсь говорить твердо и уверенно, получается суетливо и скомканно. – Хотя бы девочек отдай… У всех есть дети…
Бараев облокотился на автомат, лежащий у него на коленях, молчит хмуро и апатично. Он постоянно кашляет.
– Кого мы считали нужным отдать во имя Аллаха, мы отдали, – бараевский заместитель Абу Бакар снял маску. – Остальных во имя Аллаха мы оставим…
Сережа Говорухин сидит напротив Бараева, вытянул вперед протез правой ноги, облокотился на палку.
– Вы должны сделать шаг навстречу, это я вам говорю как член Комиссии по правам человека при президенте Российской Федерации… – почти спокойно произносит он.
– Здесь нет детей… – выдавливает Бараев…
…После второго круга оцепления кучка промокших молодых людей облепила заградительные парапеты. На мятых, скомканных листах ватмана поплыли от дождя акварельные кривые буквы: “Студенты требуют прекратить войну”…
…Рыжий, как потомок ирландских моряков, долговязый боевик говорит, что все заложники объявили голодовку в знак солидарности с воюющей Ичкерией…
– Все поддерживают нас… Кушать отказываются… Звонят своим родным, чтобы выходили на митинги…
Через два часа после этого разговора они расстреляли первых двух заложников…
…В штабе операции возмущенно рассказывают, что из зрительного зала террористы заложников не выпускают. Кормят жвачкой и шоколадками из буфета. Естественные надобности заставляют справлять прямо в оркестровую яму. Вонь в зале стоит невероятная…
…Последнее заграждение перед безлюдной площадью у здания ДК – впритык, без зазора подогнанные друг к другу
“КамАЗы” с песком. Здесь кто-то всучил нам коробки с гигиеническими прокладками, освежителями воздуха, лекарствами… Одну взял я, другую – корреспондент НТВ Борис Кольцов. В дырявом вестибюле второго этажа захваченного Дома культуры я поставил коробку себе под ноги на дробленое стекло, рассыпанное по стертому паркету.
Кто просил тебя принести все это?! – орет на меня через прорезь в маске чеченский подросток. – Взял и принес сюда!
– Мне сказали, что вы просили это…
Он ковыряет дулом автомата в коробке.
– Кто просил?!
– Вы…
– Ты совсем ох…л?!
– Заложники просили, – поправляюсь я…
…В душном штабном автобусе командующий операцией по освобождению заложников генерал-лейтенант Проничев, тяжело дыша, говорит нам с Говорухиным: “Вы узнайте, ребята, на каких условиях они будут вести переговоры. Мы готовы выполнять все… Коридор предоставим, вывезем из Москвы… Люди для меня главное!”…
…Группу НТВ боевики выгнали из здания сразу.
–Чтоб на х… никого из журналистов здесь больше не было!
Нас с Говорухиным Абу Бакар повел в разворошенную подсобку. Он говорит долго, с видимым достоинством, ему нравится слушать себя.
– Условие одно – вывод войск из Чечни... Мы пришли умирать… Уже два дня здесь… Неделю продержимся, там как Аллах даст… Мы все шахиды… Смерти не боимся… Надоели ваши депутаты и политики… Толку от разговоров никаких нет… Переговоры будем вести только с иностранными представителями… Если Путин ничего не будет делать, начнем расстреливать заложников…
– Кого из иностранных представителей ты хочешь видеть? – спрашивает Говорухин.
Абу Бакар молчит напряженно.
– Кроме лорда “Жада”, я никого не знаю… – отвечает он.
– Все, давайте отсюда, – прокашлял Бараев, – вы последние, с кем я разговариваю…
Потом, правда, приходили Примаков, Аслаханов и Аушев… Они вышли ни с чем…
…Горбоносый, как крупная хищная птица, начальник московского ГУВД генерал-лейтенант Пронин крепко жмет мне руку, смотрит в глаза, по-отечески говорит: “Ты возвращайся давай… Понял? Ни пуха ни пера…” Я не могу послать его к черту. Мне почему-то хочется обнять его. “Спасибо, – говорю я. – Конечно, вернусь…”
…Из темноты и холода вестибюля орут:
– Стоять! Стоять на месте!
– Стоим, – отвечаю в темноту я.
Человек семь, наверное, рассредоточились в гулком пространстве.
– Кто на х… такие?! Почему здесь?!!
Один встал у выхода.
– Двинешься – убью! – орет он, целясь в меня.
Меня не убили. Я живу.
|
