"Николай Константинович БАЙБАКОВ на протяжении многих десятков лет был одним из управляющих уже несуществующей страны — Советского Союза. Он работал рядом с теми, чьи фамилии наши дети знают только по учебникам истории. Свою карьеру он начинал в 30-х годах — инженером-нефтяником, а закончил в 80-х — заместителем председателя Совета Министров и председателем Госплана СССР. Он переживал взлеты и падения, награды и опалу. Сталин под угрозой расстрела поручал ему ликвидацию краснодарских нефтепромыслов, а Хрущев — их восстановление.
В Японии на него было совершено покушение — террорист, сторонник воссоединения Японии с Курилами, нанес Байбакову несколько ударов самурайским мечом. К счастью, с помощью сопровождавшего советскую делегацию губернатора провинции Нагой злоумышленник был обезврежен.
Сейчас, на десятом десятке, Байбаков работает в Институте нефти и газа Академии наук.
В нефтедобыче существует метод Байбакова. По Волге ходит теплоход «Николай Байбаков». А в 2001 году ему вручили премию «Легенда века».
— Николай Константинович, мне иногда кажется, что Байбаков был всегда. Когда вы начали свою деятельность?
— Я пришел в нефтяную промышленность в 1932 году рядовым инженером, а ушел на пенсию с поста председателя Госплана СССР в 1985-м, когда мне было 74 года. Да и после этого я два года работал советником при Совмине СССР.
— А почему нефтянка?
— Семейная традиция. Я родился в Баку, на нефтяных промыслах братьев Нобель. Отец мой работал там кузнецом около сорока лет. Семья жила очень скромно, из двенадцати детей выжили только семеро, и когда я окончил школу в Балаханах, то поступил в Азербайджанский институт нефтяной промышленности. Товарищи отца уважительно говорили: «А у Байбака Колька-то в инженеры пошел».
К 1937-му я уже стал управляющим трестом «Лениннефть». Хотя в тот период мне пришлось из Баку на время уехать — начались чистки среди хозяйственников, в Азербайджане они были особенно активны, постоянно то там, то здесь обнаруживали «вредителей».
А вредительством могли посчитать любое производственное ЧП, какие бывают даже у очень хороших руководителей. Многие совершенно невинные люди пострадали. Тогда за «вредительство» в одночасье сняли и моего начальника треста Крылова.
Я понимал, что меня это может коснуться в любой момент, и предпочел уехать на Дальний Восток, на службу в Красную армию. А когда я в 37-м вернулся в Баку, меня очень скоро назначили управляющим трестом.
Потом меня утвердили начальником объединения «Второе Баку»— так тогда называли новый нефтедобывающий район между Волгой и Уралом. Потом перевели в Москву, и перед войной я был уже назначен заместителем наркома топливной промышленности. Было мне тогда 29 лет.
— Николай Константинович, а что такое метод Байбакова?
— Я придумал изолировать водоносный слой от нефтеносного, закачивая в скважину под высоким давлением цемент. Но метод свой не запатентовал, и впоследствии его переняли на Западе. Теперь он называется методом Скотта.
— Почему же не запатентовали?
— Тогда не всегда поощряли рационализаторов. Как-то раз секретарь ЦК партии Азербайджана Багиров собрал молодых нефтяников и обвинил их в том, что они обирают государство. Мол, страна вас бесплатно выучила, а вы из нее деньги за свои изобретения тянете. После этого, конечно, нам пришлось от авторства отказываться и изобретения свои не регистрировать. А в США за нашими достижениями всегда пристально следили, и в результате многие наши разработки получили чужую прописку.
— Говорят, что вы были главным ликвидатором нефтепромыслов во время войны?
— В августе 42-го года меня вызвал Сталин и говорит: «Товарищ Байбаков, Гитлер сказал, что если он не захватит кавказскую нефть, он проиграет войну. Поэтому вы должны немедленно вылететь на Кавказ и будете головой отвечать за состояние нефтяной промышленности от Краснодара до Баку». Я понял, что он имеет в виду, и спросил: «Кто даст мне команду, если придется уничтожать промыслы?». Сталин ответил: «Поезжайте и вместе с Буденным, командующим Южным фронтом, будете принимать решение. Но имейте в виду, если вы оставите немцам хоть одну тонну нефти, мы вас расстреляем». Сделал паузу и добавил: «Товарищ Байбаков, имейте в виду, если вы уничтожите промыслы, а немец не придет и мы останемся без нефти, то мы вас тоже расстреляем».
Семен Михайлович Буденный был, конечно, легендарным героем гражданской войны, но, к сожалению, в тот период он не всегда адекватно понимал ситуацию. И когда я потребовал уничтожить промыслы, он стал возражать, ссылаясь на то, что сможет задержать немцев, хотя на нас наступали танковые части, а у Буденного превалировала кавалерия. Я Буденному не поверил, сам облетел весь фронт на своем самолетике и видел, что фронта практически нет: мы везде отступаем.
Пришлось тогда взять на себя ответственность, без приказа Буденного дать команду уничтожить скважины. А когда меня разыскал по телефону Каганович, член военного совета Южного фронта, и сказал: «Немедленно приступайте к уничтожению промыслов», я ответил, что уже приступил.
Неожиданно Каганович раскричался: «Какое вы имели право, не получив указания штаба фронта, взрывать скважины?» В конце концов все-таки подтвердил мой приказ, и я вместе со своей командой и специалистами НКВД продолжил уничтожение.
Высокодебитные скважины эксплуатировали до самого последнего момента, ведь фронт-то нуждался в топливе. Так что уничтожали их уже под огнем наступающих немцев.
— А Сталин действительно мог вас расстрелять?
— Сталин очень хорошо понимал, что такое нефть, особенно во время войны. Так что, может, это была просто угроза, а может, и нет. Но не в угрозе дело. Я очень хорошо почувствовал ту ответственность, которую на меня возложили. Ведь уничтожение нефтепромыслов, да так, чтобы их нельзя было восстановить, — дело не такое уж простое. В 41-м англичане, уходя с Борнео, тоже хотели оставить японцев без нефти. Они взорвали вышки, емкости, а скважины забивали металлом вместе с цементом в бумажных мешках. Я знал об этом и проверил английский метод на практике. Мешки почти не разрывались, и цемент твердел прямо в них. Мы разработали свой метод ликвидации скважин. И достигли успеха.
А немцам кавказская нефть была жизненно необходима. Горючего Германии явно не хватало. Своей нефти у немцев почти не было. 1 июля 1942 года на совещании в штабе группы армий «Юг» Гитлер сказал: «Если я не получу нефть Майкопа и Грозного, я должен покончить с этой войной».
Уже после войны я узнал, что в Германии было уже создано акционерное общество «Немецкая нефть на Кавказе». А когда Гитлер обжегся на захвате нашей нефти, он приказал уничтожить с воздуха нефтеперерабатывающие заводы в Грозном, под ударами «фокке-вульфов» моя группа только чудом уцелела. Я тогда понял: фюрер не верит больше в возможность успеха.
Может, потому, что я справился с тем заданием, Сталин и назначил меня в 44-м наркомом нефтяной промышленности.
— Промыслы так и погибли навсегда?
— Немцы почти полгода пытались восстановить Краснодарские промыслы, но нефти получить не смогли. И когда мы вернулись, нам пришлось бурить новые скважины рядом с ликвидированными, так как восстановить их было невозможно.
Новые скважины стали давать нефть уже во время войны.
— Вы лично сталкивались со всеми советскими генсеками. Что это были за люди?
— Они все были очень разные.
Сталин был очень крупным государственным деятелем и очень практичным. При нем мы имели очень высокие темпы роста нашей экономики — от 10 до 15 процентов в год. Но я не могу ему простить то, что тысячи специалистов, государственных работников были им уничтожены. С другой стороны, хозяйственную деятельность он вел лучше всех тех, с кем мне пришлось работать в последующие годы.
Хрущев прогнал меня работать в совнархоз, но я ему все равно благодарен: он пошел навстречу моей просьбе и направил меня в Краснодар, и я пять лет восстанавливал нефтяную промышленность края.
Это была хорошая школа, особенно для будущего руководства Госпланом СССР, который я возглавлял 22 года.
Хозяйственник из Хрущева был неудачный, он постоянно реформировал систему управления. То разгонит министерства, то начнет преобразовывать главки. В хозяйстве была недопустимая кутерьма. В итоге потеряли рычаги управления народным хозяйством.
Только после ухода Хрущева в отставку стало возможным что-то поменять к лучшему. Курировал тогда хозяйственные вопросы Председатель Совета Министров СССР Косыгин. Он был очень талантливым человеком и понимал, что к государственному руководству надо подходить осторожно, взвешенно. Понимал, что страна — это не экспериментальная лаборатория. Он прекрасно знал, какие отрасли надо развивать в первую очередь, давать им привилегии.
Брежнев в первые годы на посту генсека был очень энергичен, и работа его была результативна и плодотворна, но затем в связи с болезнью его активность значительно снизилась.
Ну а затем для народного хозяйства начался самый черный и трагический период.
Вместо нас пришли новые люди, многие из них не имели должного опыта.
Последние 5 лет появился небольшой экономический рост, но очень маленький, мы еле-еле двигаемся, приватизация оказалась для нас катастрофой, большинство предприятий не смогли ее пережить.
— А вы считаете, что в современных условиях государственное планирование экономики может быть эффективным?
— Безусловно, об этом свидетельствуют темпы развития экономики бывшего Советского Союза. И сейчас Китай с численностью населения 1,3 миллиарда человек прекрасно существует с плановой экономикой. Достаточно сказать, что ежегодный рост национального дохода за последние 20 лет в Китае составил 8%.
Высокими темпами сейчас развивается Вьетнам, а ведь там тоже централизованная система планирования и управления.
— Недавно президент Путин поставил перед премьер-министром Касьяновым задачу тоже увеличить темпы экономического роста до 8%, но Касьянов считает это нереальным и утверждает, что предел возможного роста — четыре с небольшим процента…
— Касьянов ошибается. Думаю, что у него слабые советники. В 1961—1965 годах прирост национального дохода в Советском Союзе был около 6,5%. А в 1966—1970 годах, после начала косыгинских реформ, прирост дохода увеличился до 7,8%. И хотя этот показатель в последующие годы постепенно снижался, но мы не уступали развитым капиталистическим странам. "