 |
|
Печать |
| Агентство Федеральных Расследований (www.FLB.ru) | ||
 |
||
Гибель парламентаХроника пикирующей демократии. События октября-1993 в свидетельствах участников и очевидцев |
|
| "Октябрь 1993 года навсегда вошел в историю России словосочетанием «расстрел Белого дома». Драма, начавшаяся указом президента Ельцина 21 сентября 1993 года, закончилась танками, которые стреляли по представительному органу власти. Стреляли и — расстреляли. То, что мы имеем сегодня в здании на Охотном Ряду под названием «Государственная дума РФ», — прямое тому следствие. «Парламент — не место для дискуссий», — заявил нынешний руководитель этого собрания Борис Грызлов. Собственно, он вербально повторил ровно то, что в 1993-м сделали танки. Могилы полутора сотен погибших в те октябрьские дни — это погребальные кресты русской демократии. Ее второе грехопадение, хотя, и слава богу, бескровное, в 1996 году, когда победа над «темным коммунистическим прошлым во имя светлого капиталистического послезавтра» была куплена ценой содержимого коробки из–под ксерокса, довершила начатое в 93-м. И ведь не случайно, что практически все, кто стоял тогда у руля молодой российской демократии, сегодня так или иначе либо являются активными сторонниками авторитарной власти, либо молчаливо извлекают из нее свои дивиденды. Можно спорить о том, как называть руководителей парламента образца 93-года — «законодателями», как говорит Руслан Хасбулатов (стр. 13), или «мятежниками», как утверждают другие. Очевидно, что они и те и другие. Законодатели — когда отказались признать легитимность указа № 1400, что было подтверждено решением Конституционного суда РФ и что сегодня признает тогдашний глава администрации президента Сергей Филатов (стр. 8), мятежники — когда с оружием в руках брали здание московской мэрии на Арбате или стреляли по телецентру в Останкино. Можно спорить, кто первый начал стрелять 3 октября, откуда прозвучал выстрел — из здания телецентра или со стороны обезумевшей толпы, вооруженной автоматами и винтовками. Можно говорить, что Верховный совет РСФСР нес на себе родовые метки СССР — на это, кстати, еще Аристотель когда-то ответил: «Демократия означает только то, что мы будем управляться ровно так, как сами того стоим». Можно оспаривать официальные данные погибших: Борис Ельцин в своем интервью Эльдару Рязанову в ноябре 1993 года (его текст впервые публикует The New Times на стр. 22) называет цифру 142 погибших, Сергей Филатов говорит, что президент позвонил ему 5 октября и сказал: «Запишите себе — погибли 164 или 165 человек»,1 официально опубликованные данные — 158 погибших, слухи того времени: погибли 700–800 человек. И эти слухи до сих пор, несмотря на то что прошло 15 лет, не развеяны. И ведь это тоже симптоматично: как всегда было и в России, и в Советском Союзе — туда-сюда пару десятков, пару сотен, пару тысяч погибших, кто считает, страна большая, бабы новых нарожают. Цена человеческой жизни — это цена по-прежнему куда меньше нефтяной трубы. Наконец, можно спорить, какие цели преследовал сам Борис Ельцин, издавая тот злосчастный указ: спасал страну от гражданской войны или боролся за укрепление собственной личной власти. И тут найдется немало аргументов как в пользу одной гипотезы, так и в пользу другой. Кстати, Джон Локк утверждал, что власть, которая нарушает ею же принятые законы, может и должна быть объявлена мятежником. Однако история, как известно, не терпит сослагательного наклонения. Есть факт: после перестройки слова «парламент», «верховенство закона», «законодательная власть», «конституция» — все эти слова и понятия, которые были пародией, фикцией их сути как минимум во времена СССР, вдруг вошли как осознанные, самостоятельные смыслы в нашу жизнь. Они стали модными, их повторяли на собраниях демократов и в очередях, на вещевых рынках и по телевизору. Страна буквально была очарована этими новыми, неведомыми раньше ей смыслами. Вдруг оказалось, что ни персоналии, ни вожди и генсеки, а писаный на бумаге Закон, обеспеченный всей властью государства и общества, может стать главным правителем жизни огромной страны. В России — так думалось тогда — появляются цивилизованные правила игры, институт закона, который станет ограничителем власти персоналий — от клерка в ЖЭКе до руководителей государства. Не случилось. Достаточно оглянуться вокруг — не случилось! И дело не в том, что на смену «хорошему президенту» пришел «плохой», что демократа поменяли на чекиста, а теперь чекиста — на юриста. Точнее — не только в этом. Дело в том, что танки, бьющие по зданию парламента, горящий Белый дом стали символом и наглядным — куда уж нагляднее? — доказательством власти ни перед чем не останавливающейся и никем не ограниченной силы. Силы, стоящей над законом, Конституцией, судом и избранными народом его, народа, представителями. Вот этот символ — благо, почва была веками удобрена — вновь закрепился и в сознании правителей — ведь тогда-то победили! — равно как и в обществе, в нас. Так в России оказалась похоронена сама идея парламентской демократии: разве случайно, что Ельцина именовали «Царь», а Путина зовут «Хозяин»? И сколько мы еще будем платить по этому счету октября 1993 года — неведомо. The New Times обратился к непосредственным участникам, свидетелям того октября, дабы воссоздать картину этой трагедии во всем ее многоголосии и со всеми ее противоречиями. Об этом — главная тема номера. ХРОНИКА 21 сентября, 1993 года, вторник 20.00 — Борис Ельцин подписал указ № 1400 «О поэтапной конституционной реформе в России». Съезд и Верховный совет должны быть распущены, выборы в новый парламент назначаются на 12 декабря 1993 года. 21.00 — у Белого дома собралось около 2 тыс. человек с флагами, строятся первые баррикады. 21.40 — экстренное заседание Конституционного суда: председатель суда Валерий Зорькин объявил, что 9 голосами против 4 суд признал указ № 1400 неконституционным и дающим основание для отрешения президента от должности. 22.00 — вице-президент Александр Руцкой заявляет о принятии на себя полномочий и.о. президента России. 00.00 — в здании Верховного совета отключены правительственная связь и телефоны. Руслан Хасбулатов, председатель Верховного совета РСФСР в 1991–1993 годах Верховный совет находился в отпуске. Как только узнали об указе 21 сентября, сразу же стали слетаться, даже сторонники Ельцина, потому что были возмущены этим указом, говорили, что это предательство. Я дописывал книгу «Мировая экономика» в своем кабинете в Белом доме. Был уже вечер — часов 7–8. Ко мне заскакивает в кабинет Юрий Михайлович Воронин, первый заместитель, и говорит: «Руслан Имранович, Ельцин осуществил переворот». Я говорю: «Вот сейчас я допишу заключение, потом возьмемся за переворот». Не успел дописать. Дописывал в тюрьме. Сразу после указа я позвонил Ельцину, взял трубку Илюшин.1 Я говорю: «Где Борис Николаевич?» Илюшин: «Разговаривает с Грачевым». Я говорю: «Я сейчас еду в Кремль. Пусть задержится и Грачев». — «Я сейчас доложу». Прибегает: «Борис Николаевич уезжает, у него срочные дела, он вам позвонит». Я набираю опять: «Ельцин вам позвонит». Звоню Черномырдину: «Он куда-то уехал, он вам позвонит». А через полчаса отключают все мои каналы — все мои 20–30 телефонов. Мы тут же провели заседание президиума Верховного совета, созвали Верховный совет. Документы направили в Конституционный суд. КС вынес решение, что слишком тяжкие действия президента, и они могут быть основанием, чтобы отрешить его от должности. И мы на Верховном совете отрешили Ельцина от должности, обязанности президента возложили на вице-президента Руцкого. И с 21 сентября две недели мы оставались в Белом доме. Жена приходила пару раз, приносила мне одежду. Блокировали Белый дом через 4–5 дней, начали отключать свет, канализацию, воду. Они ведь рассчитывали на свою психологию, на то, что мы все уйдем, разбежимся. Мы предпринимали все, что могли: регионы начали буквально восставать против Ельцина, начали требовать нормальных переговоров, отмены преступного указа. Сибирские регионы вообще пригрозили: мы перекроем трубопроводы, газопроводы, железные дороги. С ельцинской стороны сидела армия, МВД, КГБ. И они сидели очень спокойно за спиной армии, МВД и КГБ. А что могут законодатели? Даже заработную плату парламентарии получают через правительство. Почему пошел Ельцин на это дело? Ему наговорили: вот-вот свергнут. И они пошли на принятие указа от страха. И никак не могли поверить, что не хочет Хасбулатов никакого свержения Ельцина. Георгий Сатаров, член Президентского совета в 1993 году Возможность решить все мирным путем была пройдена сразу после референдума, когда Хасбулатов и поддерживающий его Руцкой в крайне неприличной форме пытались дезавуировать результаты референдума. Говорилось о том, что за Ельцина якобы голосовали одни наркоманы и пьяницы. А потом в мае были мощные оппозиционные демонстрации, одна из которых закончилась убийством милиционера. На самом деле на тот момент Ельцин уже носил с собой проект указа № 1400. Если бы он тогда, сразу после референдума, воспользовался этой ситуацией, распустил бы Верховный совет и объявил выборы, включая и президентские, то он бы выиграл по всем статьям. Вопреки тем мифам, которые циркулируют о Борисе Николаевиче Ельцине, он был человеком, склонным к компромиссам. И это его нередко заводило в ситуацию тупика, что и произошло в 1993 году: он предложил компромисс в виде Конституционного совещания, куда он приглашал всех, включая и оппозицию. Но его оппонентов компромиссный выход из ситуации не устраивал, потому что переход к новой Конституции был равносилен уничтожению съезда, Верховного совета и т.д. Готовился X съезд, где Ельцина должны были отрешить от должности, свозилось оружие в парламентский центр. В августе Ельцин об этом узнал, и отступать уже было некуда. Иван Рыбкин, в 1993 году — заместитель председателя ЦИК КПРФ, находился в Белом доме на стороне Верховного совета Как руководитель одной из фракций Съезда народных депутатов и Верховного совета в конце августа я обратился к Борису Николаевичу с предложением прибегнуть к нулевому варианту: чтобы президент и парламент одновременно ушли в отставку. Я писал в своем обращении, что, скорее всего, и он будет переизбран на новый срок, и большинство из нас. Но это не было воспринято. После того как президент подписал знаменитый указ № 1400 и на следующий день собрался президиум, я обратился к президиуму. Но и президиум не хотел этого воспринимать. Лишь потом уже на не очень законном X съезде Олег Румянцев и Виктор Аксючиц внесли то же самое предложение, и съезд проголосовал за это, но уже было поздно. Люди на съезде и на заседаниях палат избирали меня членом переговорной делегации в Свято-Данилов монастырь. Но ни Руцкой, ни Хасбулатов, ни Воронин меня туда не взяли. Потому что знали мою позицию. Я считал, что прежде всего надо договариваться, нельзя доводить до крови. Но, к сожалению, я оказался в меньшинстве. Виктор Геращенко, глава Центрального банка в 1992–1994 и 1998–2002 годах 21 сентября мне позвонили и сказали, что будет заседание Совета министров на Старой площади. Приехал туда — это бывшее здание ЦК КПСС. Иду, навстречу по коридору идут и очень возбужденно разговаривают Степашин2 и Рябов,3 еще кто-то и замыкает Починок.4 Я спрашиваю Починка: «Саша, что такое?» Он: «Да вот ходили к Черномырдину и Филатову: Ельцин выпускает указ о разгоне парламента. Ну и они говорят, что мы ничего не можем поделать….» Я поднимаюсь на четвертый этаж в зал заседаний, где раньше собирался секретариат ЦК, там народ уже сидит за длинным столом. Прибежал Черномырдин,5 говорит: «Пойдемте посмотрим телевизор». Все набились в заднюю комнату, где помощники сидят, чай делают, и по телевизору Ельцин выступает со своей речью, что вот я решил туда-сюда... как бы... вроде парламент разгоняется. Там был первый зампред правительства Шумейко, наверное, был Шохин, Борис Федоров, который был министром финансов, Грачев, потом этот милиционер Ерин, Николай Федоров — Минюст, ну, в общем, состав того Совмина. Черномырдин говорит: «Ну что, как вы думаете?» Шумейко отвечает: «Правильно, надо давно там этот кавардак закончить». Ну этот Грачев: «Конечно, туда-сюда...» Ерин: «Да, нужен порядок». Борис Федоров: «Да». До Николая Федорова дошло — Минюст, он все-таки был и активный депутат, сказал: «А я против, я считаю, что это неправильно. Я ухожу из правительства». Глазьева не было, он был в командировке, он бы, наверное, тоже сказал «нет», потому что у него отца крестил Руцкой. Идет дело ко мне, думаю, что же сказать, вообще-то бардак, все вы одна банда, одна команда, ну как их разогнать? Я говорю: «Я бы сделал не так». Черномырдин: «Что ты имеешь в виду?» — «Ну я бы объявлял бы не во вторник, а в субботу, когда никого в парламенте нет, сейчас же будет конфронтация, кому она нужна?» И Федоров (Борис) тут: «Нет, ты скажи, ты за или против?» Черномырдин ему отвечает: «Он же сказал, что он бы сделал это, но не так, он — за». Ну разошлись… На следующий, кажется, день Ельцин в окружении охраны прилетал — сильно поддатый, на вертолете, чуть башни не разнесли Кремля... Мне говорили, что была идея чуть ли не нейтронную бомбу бросить. Так мне говорили, я за это не отвечаю — чуть ли не Грачев предлагал. Но решили: нельзя, американское посольство рядом… Прошла пара дней. И тут к нам (в Центральный банк) приходят из финансового департамента Верховного совета, говорят: мы хотим взять деньги со счета… У них же счет был в ЦБ, в операционном управлении. Мне мои люди позвонили: чего делать-то? Я говорю: «А чего делать, деньги их? Их. Когда они туда поступили?» Мне отвечают: «В понедельник (20 сентября 1993 года) Минфин перевел средства на счет». То есть как положено, он, может, и не знал, что будет такой указ. Но деньги на счете, деньги их, ну разгоняют парламент, но депутатом все равно должны деньги заплатить. Тем более что никакого указания, чтобы заморозить счет, нам не поступало. Раз так, говорю, пусть берут деньги — взяли, правда, больше, чем обычно… А нас потом обвиняли, что мы кого-то там поддержали, выдали деньги на контрреволюцию, — да мы просто выполняли свою функцию. 1 С мая 1992 по август 1996 года — первый помощник президента 2 Сергей Степашин — в 93-м — первый заместитель министра безопасности. 3 Николай Рябов — тогда председатель Центризбиркома 4 Александр Починок — в то время председатель Комиссии по бюджету Верховного совета РСФСР. 5 В то время — глава правительства РФ. ПРОТИВОСТОЯНИЕ 23 сентября, четверг 18.00 — в Белом доме отключено электричество. 19.30 — в здании Конституционного суда отключена ВЧ-связь с регионами, КС лишен вневедомственной охраны. 22.00 — открылся Х чрезвычайный внеочередной Съезд народных депутатов РСФСР. 24 сентября, пятница Белый дом фактически окружен кольцом (7 грузовиков с солдатами дивизии Дзержинского). Свет отключен во всем здании. 30 сентября, четверг Патриарх Алексий II предложил себя в качестве посредника между противоборствующими сторонами. В здании КС под председательством президента Калмыкии Кирсана Илюмжинова проходит совещание глав субъектов Федерации, образован Совет субъектов Федерации, обратившийся с требованием прекратить блокаду до 24.00, отменить указ № 1400 и принятые ВС с 21 числа законодательные акты. 1 октября, пятница 10.00 — начались переговоры в Свято-Даниловом монастыре. Еще ночью был подписан Протокол № 1 о поэтапном снятии блокады и изъятии «нештатного» оружия. Со стороны Верховного совета протокол подписали депутаты Абдулатипов и Соколов, со стороны президента — Лужков, Сосковец, Филатов. Но собрание съезда денонсирует Протокол № 1. Начальник московского ГУВД Владимир Панкратов заявил, что в Белом доме находится около 1600 автоматов, более 2000 пистолетов, 18 пулеметов, 10 снайперских винтовок и 12 гранатометов плюс незаконно было пронесено около 300 автоматов, 20 пулеметов, несколько гранатометов и ракета «Стингер». (После взятия Белого дома там было обнаружено 163 автомата, 5 ручных пулеметов, 2 снайперские винтовки, 1 гранатомет, 420 пистолетов, 248 газовых пистолетов, 12 минловушек, 1 взрывное устройство, 23 единицы прочего оружия; сами защитники здания парламента заявляли, что со склада департамента охраны ВС им было выдано 74 автомата и 5 ручных пулеметов. Фонд «Общественное мнение» публикует результаты опроса: 50% респондентов поддерживают «разгон президентом парламента и съезда». 2 октября, суббота ОМОН разгоняет демонстрантов на Смоленской площади, есть раненые. Руслан Хасбулатов, председатель Верховного совета РСФСР в 1991–1993 годах Переговоры в Свято-Даниловом монастыре — это ширма, это чепуха. Они не хотели со мной, главой парламента, вести переговоры. Поэтому все эти переговоры — детские игры. Это все для общественного мнения. Надо было со мной вести переговоры. Если бы Ельцин сказал до принятия этого указа или по телефону: «Я принимаю такое решение, я бы сказал: «Да делайте с этим Верховным советом все что хотите, только не стреляйте. Вот вам моя бумага об отставке». Эти трусливые негодяи не хотели со мной говорить. И переложили все на армию и полицию, уговаривали их стрелять. Виктор Анпилов, лидер движения «Трудовая Россия» Я был все время на улице и не участвовал в переговорах верхов. Руцкой говорил, что были какие-то попытки договориться в Свято-Даниловом монастыре, но они оказались безрезультатны. Была еще возможность договориться на улице. Я контактировал с военными, с дивизией Дзержинского, с солдатами и офицерами. Они все искали выход из этого жуткого тупика. С милицией можно было бы договориться. Самое сильное впечатление, это когда 2 октября, в день моего рождения, нас попытались разъединить на Смоленской площади. Моя «Трудовая Россия» оказалась прижатой к зданию МИДа, а Фронт национального спасения был по другую сторону Садового кольца. На месте были воздвигнуты бутафорные площадки как будто бы для празднования 800-летия Арбата. Мы эту площадку использовали как баррикаду, но туда ворвался пьяный свердловский ОМОН и начал избивать жителей. И тогда я призвал людей взять в руки остатки монтажной установки, обрезки, какие-то железные уголки и обороняться, а не получать удары. Женщины схватили наше пролетарское оружие и вступили в бой. И мы там победили. Это была возможность с помощью улицы переломить ход событий. Но к нам на помощь никто не пришел: ни Верховный совет, вообще никто. Они все боялись улицы. Алексей Венедиктов, в 1993 году — корреспондент радио «Эхо Москвы» 2 октября главный редактор «Эха Москвы» Сергей Корзун сказал: «Иди к мятежникам» (мы называли их мятежниками). Белый дом был уже окружен. Меня встретил человек из штаба Руцкого, перевел через какие-то завалы, и каким-то задним ходом я оказался на территории Белого дома. Руцкой обходил отряды обороны. Я попал в число людей, которые шли рядом с Руцким, и вместе с ними вошел в Белый дом. Охрана Руцкого знала меня в лицо. Белый дом был отключен от телефонной связи, никаких мобильных тогда еще не было. И на все здание были три спутниковых телефона (коробки весом по восемь килограммов) — у иностранных журналистов. Я попросил у коллеги телефон. Он говорит: «Только две минуты, очень дорого». Я говорю Руцкому: «Александр Владимирович, хотите интервью «Эху Москвы»?» Он спросил: «А как ты его вынесешь?» Я отвечаю: «А мы в прямой эфир выйдем». Он говорит: «Ну давай попробуем». И вот это была та самая история знаменитая, когда Руцкой прокричал: «Товарищи, поднимайте самолеты, летите бомбить Кремль!» Он в нашем эфире это сказал. Это действительно было потом расценено как призыв к мятежу со стороны радиостанции. После этого я еще у кого-то брал интервью, бродил по Белому дому, от поста к посту. Было неприятно: люди, прибывшие из Приднестровья, поглядывали с подозрением на мою неарийскую внешность. Они были уже весьма горячи. Но поскольку со мной постоянно ходил либо один из охранников Руцкого, либо один из охранников Верховного совета, меня из рук в руки передавали. Там было очень много людей и оружия.1 Было страшновато. Можно было увидеть такую картину: на лестнице лежит человек совершенно невменяемый, а рядом валяется самый настоящий автомат. Я так понимаю, что там не было единого командования. Приезжали какие-то добровольцы из регионов, были даже подростки из Приднестровья, девчонки лет 15–16, очень агрессивные. Добровольцы стояли на внешнем контуре, и было понятно, что они первыми попадут под обстрел. Не оставляло ощущение чего-то физиологически неприятного, грязного, общего бардака. Даже в приемной Руцкого люди вели себя не по-военному: ели где придется, валялись бутылки от воды и алкоголя, обертки от бутербродов и гамбургеров, которые как-то доставляли. Были пьяные, дурной запах — канализация была отключена. Отряды, которые стояли на внешнем контуре, вообще ничего не понимали. Постоянно циркулировали слухи: «Вот сейчас Московский гарнизон подойдет», «Нас все против Ельцина поддерживают»... Они друг друга так шаманили. У них же не было никакой связи. Они, в отличие от 91-го года, даже радио не слушали, только в приемной у Руцкого и Хасбулатова. Военные, те, кто командовал, были очень напряжены, они все прекрасно понимали и знали, что в военном отношении они проиграли. Я думаю, что у них была информация, что их не поддерживают гарнизоны, не поддерживает Кантемировская дивизия, как они ожидали, не поддерживают летчики. Но они надеялись на политические переговоры в Свято-Даниловом монастыре, думали, что выиграют их. У руководителей, того же Руцкого, который обещал, что регионы поднимутся, уже 2 октября не было иллюзий. А заявление Руцкого в прямом эфире — от безнадеги. В какой-то момент я понял, что там мне больше делать нечего. Я вышел из 11-го подъезда, перелезал через какие-то ограждения, а вслед мне кричали что-то по поводу моего неарийского происхождения. На контроле, уже со стороны ельцинских сил, меня встречал знакомый человек из администрации Филатова и говорит, что со мной хотят поговорить военные. Мне говорят, что они слышали призывы Руцкого в эфире «Эха Москвы». А потом спрашивают, нет ли у меня там, внутри Белого дома, знакомого. Я отвечаю, что есть Иван Петрович Рыбкин, глава коммунистической фракции Верховного совета. Они говорят: «Алексей, пойди и скажи ему, что лучше бы они уходили до завтра». И я пошел обратно. Я нашел Рыбкина и рассказываю ему: «Иван Петрович, военные, которые с той стороны, говорят, что вам бы надо уходить». Рыбкин мне сказал: «Ты знаешь, я женщинам скажу уходить. Я понял все, но сам не уйду». А там же было много женщин — весь аппарат фракции компартии. Он собрал несколько человек и попросил их выйти. Мы с этими женщинами вышли вместе. Тем временем на «Эхо», на Никольскую улицу, был направлен отряд мятежников для захвата. 1 Руцкой позже заявлял, что в Белом доме было порядка 10 тыс. человек. КРОВЬ 3 октября, воскресенье 14.50–15.14 — участники митинга на Октябрьской площади [10–15 тыс. чел.] двинулись к Крымскому мосту, захватывают машины внутренних войск и 4 БТР, преследуют бегущие неорганизованные группы милиционеров, сминают войсковые цепочки. 15.15–14.30 — начинается штурм заграждений возле Белого дома. 16.05 — с балкона Белого дома Руцкой отдает приказ о штурме мэрии и захвате «Останкино». 16.14 — столкновение возле мэрии и гостиницы «Мир», где разместился оперативный штаб МВД; 16.40 — захвачена мэрия, 17.00 — гостиница «Мир». 17.30 — вокруг телецентра в Останкино — люди с красными флагами, железными прутьями, «коктейлями Молотова», 3 БТР под красными флагами и группа автоматчиков. Около 18.00 — Ельцин задним числом (с 16.00) вводит в Москве чрезвычайное положение, указом освобождает Руцкого от исполнения обязанностей вице-президента и увольняет с военной службы. 19.05–22.20 — вооруженные столкновения в «Останкино». Все телеканалы, кроме канала «Россия», прекращают вещание. Есть раненые и убитые. Руслан Хасбулатов, председатель Верховного совета РСФСР в 1991–1993 годах Провокаторы… Они все затевали. То взяли мэрию, то пошли в Останкино — это же все администрация, это все игра высшей исполнительной власти. Чем больше проходит времени, тем больше я убеждаюсь, что это провокаторы. Разве я отдал приказ окружить Ельцина танками и колючей проволокой? Это все детские сказки о том, что там были добровольцы, оружие. Никакого оружия прокурор не обнаружил. А куда делись эти добровольцы потом — я их не видел. Было большое количество москвичей. Я и не хотел никакую армию вовлекать в эти дела. Это должен был обеспечить Руцкой, как исполняющий обязанности президента, министр обороны — генерал Ачалов, глава МВД, которых мы назначили. Мы же назначили в соответствии с Конституцией исполнительную власть. Они ничего не сделали фактически, мешали только работать. Я их собрал и говорю Руцкому: «Александр Владимирович, вы исполняющий обязанности президента?» Он говорит: «Да». Я говорю: «Тогда, пожалуйста, выезжайте отсюда, вы нам здесь мешаете. Ваша резиденция в Кремле, идите туда, в Кремль. Вы, генерал Ачалов — министр обороны, идите в Министерство обороны. Вы, Дунаев, идите в МВД. Что вы здесь у нас болтаетесь и мешаете только нам». Наши умельцы (в здании Верховного совета) иногда налаживали какую-то связь. Я помню, несколько раз разговаривал с Зорькиным и с некоторыми посольствами. Если бы у нас была связь, мы бы не потерпели поражения. Информация у нас была, постоянно ходили люди, информировали меня. Если бы вот эти провокаторы не увели бы полмиллиона людей, которые были вокруг Белого дома, к «Останкино», мы бы, конечно, выстояли. Речь шла буквально об одном-двух днях. PАЗВЯЗКА 4 октября, понедельник 9.00 — по зданию с Новоарбатского моста и с набережной Тараса Шевченко открывают огонь танки Таманской дивизии. 14.30 — возле Белого дома появляются группа «Альфа» и спецподразделение «Вымпел», цокольный этаж уже занят десантниками. 16.30 — «организованный выход» сложивших оружие мятежников 17.00 — войска и спецподразделения вошли в Дом Советов, при штурме погибли 20 военнослужащих и милиционеров. 18.00 — группа «Альфа» арестовывает Руцкого, Хасбулатова и Макашова. 19.30 — арест Ачалова, Баранникова и Дунаева, все арестованные отправлены в Лефортово. Виктор Геращенко, глава Центрального банка в 1992–1994 и 1998–2002 годах Я был в Японии. Мне звонят из Москвы — в Москве была поздняя ночь с субботы на воскресенье, то есть 3 октября. Звонит мой заместитель Войлуков1 и говорит: «Виктор Владимирович, на фабрику Гознак (в районе метро «Серпуховская» в Москве) приехал первый замминистра финансов Вавилов Андрей, в кедах, в спортивной форме, но с каким-то генерал-полковником, на «Жигулях», и требует выдать деньги. Ему говорят, что Гознак подчиняется Минфину. Так что мы не можем вам выдать. Вавилов вышел на меня и требует». Что тут делать? Я говорю своему заму: «Арнольд Васильевич, предположим, вы ему сейчас откажете, ну завтра он привезет расписку, что вот мы просим выдать Минфину внутримесячные кредиты, которые в конце месяца погасят». Так, кстати, было и потом, перед референдумом. Короче, я говорю Войлукову: «Пиши расписку, что в конце месяца погасите…» Выпустили чек Минфина, и Вавилов с этим генерал-полковником взяли деньги — сколько, не помню. Да, конечно, брали наличными, положили в жигуленок — там суммы были не такие огромные, Вавилов получал, генерал его сопровождал. Как я понимаю, за эти деньги и стреляли командиры танков. Георгий Сатаров, в 1993 году — член Президентского совета 3 октября где-то в 9 вечера я приехал в Кремль. Паники не ощущалось. Работали, готовили президентское обращение. Потом наступила такая пассивная фаза, когда просто наблюдали за происходящим. Больше всего врезалось в память то, что можно было на простой волге въехать в Кремль практически свободно. Никита Масленников, в 1993 году — советник премьер-министра Черномырдина Решение о штурме Белого дома принималось ночью, в здании Минобороны на Новом Арбате. До сих пор мне непонятно, был ли этот приказ написан на бумаге. Оттуда все вернулись какие-то дерганые. Хотя премьер-министр был трезв абсолютно и четко рулил своими замами. И Гайдар все время был на связи. У меня было такое ощущение, что ход самой операции был не совсем управляем. В ту ночь я находился на Старой площади. Мы занимались информированием премьера о том, что происходит, давали текущую информацию, еще координировали действия с МЧС, потому что много было всяких разных слухов. Например, приходили сообщения о том, что якобы сейчас начнется митинг на Пушкинской площади и туда выдвигаются около 2 тыс. боевиков. Мы все это оперативно проверяли. Слава богу, не подтвердилось. Также мы готовили разные документы, потому что было понятно, что политическое руководство должно будет рано или поздно выйти в эфир и объяснить всем, что же происходит. Было тошно. Вот вляпались, говорили сотрудники, и как теперь из этого всего выходить? Один мой коллега сказал мне: «Черт побери, через многие годы стыдно же будет». Ночь была бессонная. Спали кто как мог. Один из помощников Черномырдина 1,5 часа спал на большом Трудовом кодексе еще времен Советского Союза. Очень удобная книжка оказалась. Некоторых ребят просто укладывали в кабинете и запирали его на ключ, чтоб они никуда не выходили из комнаты отдыха и могли отдохнуть. Егор Гайдар, в сентябре 1993 года стал первым заместителем председателя Совета министров — Правительства РФ Ни одного депутата не убили и не ранили (во время штурма Белого дома). Стреляли по этажам, где точно было известно, что людей там нет. Выпустили 12 снарядов. Это решение принималось в ночь с 3-го на 4-е, когда стало абсолютно очевидно, что, если военные не начнут действовать, мы сами раздавим тех, кто начал беспорядки. Атмосфера была напряженной. Предлагался и второй вариант: мы просто раздадим своим сторонникам автоматы. За Ельцина на то время было 85% человек, а против — всего 15%. Так что мы могли бы проиграть, только если бы были абсолютно беспомощны. Просто при втором варианте было бы гораздо больше крови. Когда военные поняли, что в случае чего мы просто возьмемся за оружие, тогда они и начали действовать. Это было примерно в 2 часа ночи. Руслан Хасбулатов, председатель Верховного совета РСФСР в 1991–1993 годах Я понял, что мы проиграли, как только пролилась первая кровь. Я сразу понял, что это грандиозная провокация, и двухнедельное наше стояние окончилось ничем. Для меня уже не было ничего удивительного. Когда я был в тюрьме, все время настаивали на цифре 156 погибших. Спустя год отставные генералы мне говорили, что в те дни в Москве погибли более полутора тысяч человек, отлавливали людей. Они бы начали стрелять раньше, если бы армия и МВД согласились. Но они сделали эту провокацию у «Останкино», втянули, а потом расстреляли Белый дом. До «Останкино» я был уверен, что мы их переиграем. Главное, чтобы люди не уходили от здания, главное не сбиться, чтобы никто не стрелял. Я очень следил за этим. И люди контролировали. Но когда толпы пошли на машинах в Останкино, когда там начались эти сражения, я понял, что это полный проигрыш. Анатолий Ермолин, командир резерва спецназа «Вымпел» во время штурма Белого дома Ельцин вызвал в Кремль начальника «Вымпела » генерала Герасимова, чтобы приказать ему штурм. Президент так выпучивал глаза, произнося слово «штурм», что Герасимов понимал: от него ждут крови, от него ждут, что «Вымпел» в мелкий винегрет покрошит всех защитников Белого дома, которых Ельцин считал мятежниками. — Товарищ президент, сил маловато, — пытался генерал увильнуть от палаческой миссии. Но президент не слушал. Он помавал в воздухе руками и выкрикивал слова: «авиация», «артиллерия», «кольцевой охват»... Герасимов подумал, что если «Вымпел» не будет штурмовать Белый дом, то вызовут десантников, и вот они-то уж точно покрошат всех депутатов Верховного совета в мелкий винегрет. «Вымпел» был поднят по тревоге, и когда бойцы построились в полном боевом снаряжении, генерал Герасимов сказал: «Мужики, есть приказ штурмовать Белый дом. Приказ этот я могу выполнять только добровольцами. Добровольцы, два шага вперед». Никто из офицеров не тронулся с места. «Мужики, кроме нас и «Альфы», никто не может взять Белый дом без крови». Примерно две трети офицеров сделали два шага вперед. В самом штурме я не участвовал, но рассказов товарищей оказалось достаточно, чтобы считать эту операцию верхом спецназовской виртуозности, а реакцию президента — верхом чиновной неблагодарности. Они ворвались в вестибюль Белого дома, и депутат Валерий Шуйков крикнул своим разбегавшимся в панике сторонникам: «Не бойтесь, это «Вымпел», крови не будет! » Многих офицеров «Вымпела» Шуйков знал лично: они охраняли его во время поездок в Ингушетию. Они брали этаж за этажом. Один из офицеров распахнул дверь какого-то депутатского кабинета и увидел, что прямо ему в лицо направлен пистолетный ствол. Депутат — хозяин кабинета — то наводил пистолет на спецназовца, то подносил пистолет себе к виску и все не мог решиться на выстрел. «Мужик, — сказал офицер депутату. — У тебя дети есть? Сдавай мне пистолет по описи и иди к детям». А полковник Проценко, легендарный полковник Проценко, штурмовавший еще дворец Амина, подошел к дверям в кабинет вице-президента Александра Руцкого и сказал солдатам, охранявшим эти двери: «Я полковник Проценко. Мне надо поговорить с вице-президентом». И его без слов пропустили. Генерал Руцкой знал полковника Проценко еще по Афганистану. Когда Проценко вошел, генерал сидел за столом, мрачно повесив голову. «Здорово, полковник!» — «Здравия желаю, товарищ генерал! У меня приказ арестовать вас. Вы ж понимаете…» «Понимаю, — Руцкой кивнул. — Ну, давай покурим. Что у тебя?» — «Прима», — Проценко улыбнулся, доставая из кармана скомканную пачку дешевых сигарет без фильтра. «Вот мать их! — хмыкнул вице-президент. — Лучший в мире спецназ курит «Приму». Угощайся». Вице-президент протянул полковнику пачку красного «Мальборо». Они покурили молча, как два старых боевых товарища. И полковник Проценко повел арестованного Руцкого к автобусам, куда собирали и других арестованных депутатов мятежного парламента. Эти автобусы доехали до станции метро «Краснопресненская». Двери открылись. Люди из автобусов вышли, стали к глухой стене метро и приготовились к расстрелу. Кто-то молился, кто-то плакал, кто-то смотрел безучастно на офицеров спецназа, стоявших рядом. «Чего вы стоите! — крикнул кто-то из офицеров. — Идите в метро! Домой! Домой!» На следующий день помощник президента доложил Ельцину, что отряд спецназа «Вымпел» отказался от выполнения приказа верховного главнокомандующего, что в штурме участвовали только добровольцы, что не стреляли, что арестованных отпустили. Указом президента отряд «Вымпел» был передан Министерству внутренних дел, переименован в «Вегу» и предназначался теперь для разгона демонстраций. Из девяноста офицеров «Вымпела» восемьдесят тогда уволились. (Из новой книги Валерия Панюшкина «12 несогласных».) Николай Троицкий, журналист, в 1993 году парламентский корреспондент газеты «Мегаполис-экспресс» 4 октября я находился внутри Белого дома, сидел в пресс-центре. Ждали рассвета. В три часа ночи отозвали корреспондентов РИА «Новости». Им позвонило начальство и сказало: «Уходите». Ну утром-то все и началось. Мы были на 6-м этаже Белого дома со стороны площади Свободной России — в помещении пресс-центра. Накануне уже дали электричество. В 7 утра я выглянул в окно и увидел вооруженных людей, которые без предупреждения начали стрельбу. Я обратил внимание на то, что они были не совсем по форме одеты: в каких-то джинсах, странных ботинках. Стреляли по тем, кто стрелял из окон. Чуть подальше от меня в другом окне сидел один какой-то товарищ, вот по нему ударили, и не один раз. Из танков стреляли по верхним этажам, но там никого не было — в целях устрашения. И так где-то в течение 2 часов. Потом вдруг понял: лучше уйти внутрь. Прямо передо мной что-то упало с зажигательной смесью. И еще оно летело с такой хитрой траекторией: влетело в одно окно, потом отрикошетило о стену и прямо почти к моим ногам. Стало слишком опасно. Военные нам объяснили, как надо по стенке идти (я потом еще долго дома к окну по стенке подходил). Мы, журналисты, и все другие люди перебежками направились к центру, в залы без окон: в это время простреливались уже все окна. В тех залах сидело много простых сотрудников Белого дома: бухгалтеров, из отдела кадров, секретарей, помощников депутатов. Хотя некоторые депутаты там тоже сидели и прятались. Некоторые люди пробегали с автоматами. Например, Илья Константинов (в 1993 году был сопредседателем Фронта национального спасения. — The New Times) бегал с автоматом. Он, конечно, стрелять не умел. Еще генерал Макашов был весь прямо такой воинственный, как будто он на передовой. Он будто впервые почувствовал себя на войне. Мимо меня постоянно проносили людей на носилках, больше десятка. Стрельба продолжалась с 7 утра и где-то до 5-6 вечера. Без перерыва. Потом наконец зашла группа «Альфа» и начала нас всех выводить. «Альфовцы» шли вокруг нас, чтобы в нас не стреляли. Они нас собой прикрывали. Там ведь был бардак, полная несогласованность действий: одним отдавали приказ идти и выводить нас из здания, другие продолжали стрелять. Кого-то отвели в милицейский участок, но у нас, журналистов, проблем не было, мы просто удостоверения показали, и нас отпустили. Иван Рыбкин, в 1993 году был заместителем председателя ЦИК КПРФ, находился в Белом доме на стороне Верховного совета В те утренние часы 4 октября я стоял у окна с видом на Краснопресненскую набережную. Вдруг по окнам стали полосовать крупнокалиберные пулеметы. Полетели брызги от стекол, и от них ничего не осталось. А потом из этих же крупнокалиберных пулеметов стали поливать площадь слева и справа. Я видел, как десятки людей гибли на моих глазах. У меня было ощущение, что это мы людей втащили в эту ситуацию. Мы — люди властные — в президентских структурах, в структурах правительства, в структурах Верховного совета. И уходить оттуда (из Белого дома) честь не позволяла, надо было остаться. Там был просто ад кромешный. Одни потом говорили, что 1500 человек погибли, другие — что 150. Да хоть 150, хоть 1500, все равно это страшное дело. И когда меня спрашивают, кто же в этом виноват, я вспоминаю слова Талейрана, который говорил: «В революции никто не виноват. Виноваты все». Когда много позже я был избран председателем Государственной думы, мы встретились с Борисом Николаевичем. Я тогда остро ощутил, что он страшно переживал две трагедии: ситуацию с Белым домом и чеченскую войну. Мы тогда с ним договорились, что все сделаем для того, чтобы больше этого не допустить, что будем открыты и честны друг с другом. Договорились, что никогда не сделаем ничего такого, чтобы подвести друг друга. Мы этому следовали до последнего его часа. Не приведи господи пережить это снова. Я вот смотрю сейчас на нынешних ребят в президентских и правительственных структурах, они не пережили того, что пережили мы с Борисом Николаевичем и его командой. Они не имеют той кровавой прививки, они лезут на рожон везде: и во внешней политике, и во внутренней. Я молю Господа Бога, чтобы не рвануло, потому что они ходят по краю... По официальным данным, с 21 сентября по 5 октября 1993 года погибли 130 гражданских и 28 военнослужащих и сотрудников милиции, ранены — 321 гражданский и 102 военнослужащих, сотрудников милиции и органов госбезопасности. 1 Арнольд Войлуков — в то время первый зампред Центрального банка В том, что происходило осенью 1993 года, до сих пор много неясного. Как был подписан знаменитый указ 1400 о роспуске Верховного совета, что происходило в Белом доме и Кремле, как принималось решение об обстреле парламента из танков и зачем? В редакции The New Times встретились активные участники тех событий с противоположных сторон: бывший руководитель администрации президента Ельцина Сергей Филатов и бывший народный депутат, председатель комитета Верховного совета по судебной реформе и работе правоохранительных органов Сергей Бабурин Дискуссию вели Евгения Альбац и Любовь Цуканова Почему конфликт зашел так далеко? Можно ли было избежать танков, стрельбы по Белому дому и крови? Сергей Филатов: Самые тяжелые конфликты — личностные. Полная утрата доверия между президентом и председателем Верховного совета, ожидание чего-то страшного: для президента, скажем, это импичмент, для Хасбулатова, я думаю, арест или еще что-то... Хасбулатову, может быть, достаточно было, чтобы Борис Николаевич ему позвонил, чтобы первым пошел на разговор. Сергей Бабурин: Хасбулатов действительно в этот момент обострил отношения с Ельциным, они друг друга на дух не переносили. Но сводить драму 93-го года только к личному противостоянию нельзя. Ведь это была искусственно созданная психологическая дилемма — дескать, лучше русский алкоголик, чем чеченский наркоман. Это цитата того времени из СМИ. И конечно, для нас, поскольку я был одним из лидеров парламентской оппозиции, было очевидно, что противостояние более глубинное. Бескомпромиссность Бабурин: Я считаю, что Ельцин в данном случае поступал как человек, который реально борется за свое понимание и России, и власти, и всего остального. Для Бориса Николаевича основная идеология была — не коммунизм, не антикоммунизм, а власть и свое место во власти. Он боролся за то, чтобы управлять всем. Филатов: Доверие полностью было потеряно еще на IX съезде, когда не состоялся импичмент. И тогда Ельцин начал искать пути для того, чтобы каким-то образом развязать себе руки и делать реформы. Первым шагом в этом направлении был референдум. И мне казалось, что победа позволяла нам выйти прежде всего на принятие новой Конституции. Но с 12 июля, когда проект Конституции был фактически заблокирован, начались события, которые показали, что примирения не наступило. Наоборот, готовится война и с той, и с другой стороны, чтобы развязать этот узел. Ни Кремль уже не был готов на компромисс, ни Верховный совет?.. Филатов: Борис Николаевич не был готов. Я думаю, что не был готов и Хасбулатов. Хотя, должен сказать, когда 1 октября состоялись первые переговоры в Свято-Даниловом монастыре между Соколовым (Вениамин Соколов — председатель Совета республики Верховного совета РФ), Абдулатиповым (Рамазан Абдулатипов — председатель Совета национальностей) и нашей командой (Сосковец, Лужков и я), то они, вообще говоря, были одобрены Хасбулатовым, а результаты заблокированы не им, а другой командой. Бабурин: Переговоры по инициативе президентской стороны были сведены к разоружению Верховного совета, что было, конечно, абсурдно. Поэтому позиция Абдулатипова и Соколова не получила поддержки. Нас оцепили со всех сторон, да еще и говорят: сложите оружие… Третий указ Говорили, что Ельцин был не вполне адекватен, когда подписал этот указ? Филатов: Ничего подобного. Борис Николаевич очень мучался. Ведь это был третий указ. Первые два были зимой и весной, когда он пытался взять себе особые полномочия, чтобы управлять экономикой и реформами. И оба раза не получилось. Я точно помню, как на втором указе сказал: «Борис Николаевич, нельзя указ подписывать, не согласовав его с вице-президентом и с Советом безопасности». Он тогда дернулся: «Как? Я вроде президент…» Но согласился. Однако получилось так, что через руки Руцкого этот указ оказался в Верховном совете и в Конституционном суде. Поднялся жуткий шум... Указ 1400 должен был появиться 19 сентября. Но Ельцина остановило то, что 19 августа и 19 сентября — эти две даты корреспондируются. И когда он мне показывал указ и мы с ним разговаривали на эту тему, он был абсолютно здоров, нормален. Что вы ему сказали? Филатов: Я сказал: «Борис Николаевич, нельзя такой указ подписывать». Сказал, что такие вещи надо серьезно готовить. Поднимутся субъекты федерации, а как, какими силами разъяснять? Потом у него было совещание, куда пришли Черномырдин, Ерин, Голушко, Барсуков, Коржаков, Илюшин, Козырев и я. Он уже перед подписанием указа держал последний совет. А я предварительно со всеми переговорил по телефону и понял, что все, в общем, не очень одобряют эти действия. В самом начале я попросил слова, он рукой меня остановил и сказал: «Ваше мнение мне известно». Кто еще был против на этом совещании? Филатов: Никто. Но кто-то просто молчал. Активно за был Козырев, и очень активно выступал Коржаков, он был абсолютно убежден, что другого выхода нет. Альтернативные войска На что надеялся Ельцин, подписывая указ № 1400, если лояльности со стороны силовиков не было? 3 октября, и особенно ночью, милиции на улицах Москвы не было. На что был расчет? Филатов: У Ельцина была надежда на МВД и армию. Были два человека, Ерин и Грачев, которые возглавляли эти структуры и которым он абсолютно доверял. Армия была лояльна к Грачеву? Филатов: По крайней мере, команды все выполнялись Тогда писали, что Ельцин вынужден был поехать в Министерство обороны потому, что не было уверенности в лояльности командующих округами. Разве не так? Филатов: Нет, там заседал Совет безопасности. Да, из Верховного совета звонили командующим округами, задавали им вопросы: вы лояльны по отношению к Конституции, вы готовы защищать Конституцию? Они отвечали: да, по закону — да. Но руководство Верховного совета понимало это так, что военные на их стороне, а на самом деле те просто отвечали на казенный вопрос казенным ответом. Мы об этом знали, потому что были обратные звонки оттуда. Все нити были у министра обороны, без всякого сомнения. Бабурин: Министров обороны в тот момент было два: Грачев, который подчинялся Ельцину, и Ачалов, который подчинялся Верховному совету. И самое страшное заключалось в том, что с 3-го на 4-е, после событий у «Останкино», оба министра обороны стали поднимать войска, и одни войска поднимались и шли по приказу Грачева, другие поднимались и шли по приказу Ачалова. Филатов: Ну, по приказу Ачалова войска не шли. Бабурин: Шли, Сергей Александрович. Иное дело, что, когда они пришли, уже увидели горящий Белый дом, и командование приняло соломоново решение… Я, кстати, перед этим был в штабе Московского военного округа у командующего и убедился, что командующий пытается никуда не вмешиваться и пытается остановить все войска — и те, которые поднял Грачев, и те, которые поднял Ачалов. После этого я поехал на Лубянку, встретился с членами коллегии. Тяжелый был разговор. Меня, конечно, поразила тогдашняя позиция руководства, они сказали: «Госбезопасность вне политики». Я говорю: «Как это? У вас есть обязанность защищать конституционный строй и Конституцию!» На что мне было сказано: «Нет, по новому закону обязанности защищать конституционный строй у нас нет». Вот и все, точка. Вы ждали, что будет стрельба? Бабурин: Я был сторонником действия, поэтому 21 сентября, когда Конституционный суд,а потом и Х съезд признали факт переворота и необходимость отрешения от должности президента Ельцина, нарушившего Конституцию, я выступил за то, чтобы депутаты, выполнив свою работу, ехали на предприятия, в министерства и, как комиссары прошлого века, убеждали и заставляли людей исполнять Конституцию и закон. Этого не сделали в связи с позицией Хасбулатова и Руцкого, они еще рассчитывали на договоренности с Ельциным. Филатов: Ни Х съезд, ни ваши решения легитимности и юридической силы не имеют. Бабурин: Нелегитимен был указ 1400. Филатов: Я согласен с этим. Вы боялись гражданской войны? Бабурин: Мы не хотели гражданской войны. Именно поэтому, выходя из горящего Верховного совета, я предложил и мы приняли обращение к гражданам: не брать оружия и не отвечать силой на переворот Ельцина, а идти на референдум и отвечать голосованием. Я считаю, обе стороны сыграли роль в том, что гражданская война не получила продолжения. Во-первых, мы устояли от стремления ответить, во-вторых, Ельцин или сам, или всетаки под влиянием тех людей, которые были рядом с ним, воздержался от конфликта уже в масштабах РФ. Хотя он составил «черные списки» на нас, на депутатов, но это не пошло дальше! И не было репрессий в отношении сторонников Верховного совета в регионах, выборы состоялись полуцивилизованно, и многие из нас вновь тогда стали депутатами. И нас, конечно, вдохновляло в первые дни, что вот министр Глазьев заявил, что он осуждает переворот и в знак протеста идет в отставку. Я уже потом узнал, что его отставка не имеет никакого отношения к нашим делам. Филатов: Абсолютно никакого. Его должны были снять: после проверки его министерства контрольным управлением там были факты коррупции. Но он попросил день на подготовку, что ли, своего отступления, и этот день использовал на митинговщину: собрал пресс-конференцию в знак протеста непонятно чего… Демонстрация силы Зачем нужны были танки? Зачем эта акция устрашения? Филатов: Я сам мучаюсь этим сомнением, мне тоже кажется, что можно было обойтись без танков. Но вообще армии нужно было входить, это было очевидно, потому что 3 октября у «Останкино» шел настоящий бой, мэрия была взята, там тоже был короткий бой. Нас все время просили дать охрану — телецентру на Ямском поле, просили министерства. Только Кремль имел какие-то силы. С учетом того, что оружие осталось в Белом доме и генералы там остались, была опасность, что утром все возобновится. Потом не надо забывать, что из Белого дома идет большое количество подземных коммуникаций, через которые в разных точках Москвы можно войти и выйти. Это, к сожалению, не контролировалось. Хотя госбезопасность должна была это делать. Но не делала. И когда все собрались в Минобороны, то висело томительное молчание. Вел Черномырдин, он задал вопрос: что будем делать? И вот в этой тишине раздается голос Коржакова: «Борис Николаевич, у меня капитан второго ранга имеет предложение на этот счет». И излагает предложение: что нужно на поле за Белым домом вывести несколько танков, холостыми ударить по низу дома. Предупредительными выстрелами показать серьезность намерений, чтобы люди оттуда вышли, дать им такую возможность. Конечно, был очень тяжелый вопрос, на который трудно было ответить: что делать, если у Белого дома будет скопление людей, как в 91-м году? Применять ли слезоточивый газ или идти и потихонечку всех собирать? Или еще что-то? Потом встал вопрос о том, кто первым должен войти — «Альфа», «Вымпел» или внутренние войска. И когда начали обсуждать — никто не высказывается, одно-единственное предложение, которое принимается… О танках? Филатов: Да, в шесть часов сбор и, по-моему, в семь начало. Для меня было неожиданностью, что танки подошли, остановились на Кутузовском проспекте и очень долго ничего не начинали. Оказывается, не привезли снаряды. То ли перепутали — взяли боевые, а нужно было холостые, то ли еще что. И на этом было потеряно время. Все началось не в 6 или 7 часов, а, по-моему, в девятом часу, когда на мосту уже было много людей. Конечно, были очень большие сложности. Говорили, что «Альфа» не хотела вначале идти на это. Потому что они в таких операциях не принимают участия. Они участвуют там, где враги, а это свои люди. И все-таки начали стрелять с моста... Боевыми? Филатов: Нет. Боевыми разнесли бы все это здание. Кстати говоря, 17-й этаж не от снаряда загорелся. Это этаж, на котором хранились секретные и финансовые документы. Именно этот угол и горел. То есть подожгли? Филатов: Трудно сказать, но такое совпадение вызывает подозрение. И горел еще первый этаж, где была компьютерная техника. У меня было абсолютное убеждение, что надо предпринимать очень жесткие шаги, потому что нельзя, чтобы утром это расползлось. У нас были сведения о том, что некоторые регионы посылают свои отряды. Тревога была, что какая-то часть населения начнет поддерживать, и тогда мы на грани гражданской войны. Гасить надо было. Другое дело — методы. Я много раз возвращался к вопросу о танках — думаю, что это было совершенно излишне. Призрак гражданской войны Сергей Николаевич, когда началась стрельба, где вы находились? Бабурин: В своем кабинете на 6-м этаже. Но мой кабинет, к счастью, выходил окнами на площадку перед первым подъездом. Поэтому снаряды, которые летели в здание, летели параллельно. Кабинет простреливался только из автоматов и пулеметов. А как уходили из здания? Бабурин: Уходили уже вечером. Первые полдня мы вообще были отрезаны в нашем крыле, потому что первый человек, который попытался пройти в центр здания, был ранен снайпером с крыши гостиницы «Мир» напротив. И через лестничную площадку пройти было невозможно. Поэтому весь период обстрела мы находились в моем кабинете. Нас было 11 человек: трое депутатов, две женщины, ребенок одной из них... и было несколько офицеров, один контрадмирал. Оружия, замечу вам, не было ни у кого. Миф об оружии, который усиленно распространялся накануне, был развеян Генеральной прокуратурой, которая проводила расследование. Выяснилось, что нет ни гранатометов, ни пулеметов, что оружие, которое было в Верховном совете, — это несколько ящиков, и автоматы были розданы защитникам, которые остались вместо милиционеров. Следствие установило, что из оружия, которое находилось в здании, не был убит и ранен ни один человек. А мэрию с чем брали? Бабурин: Мэрию брали с оружием, но оружие не применялось. И первые выстрелы были не из Верховного совета. За что Андрея Бабицкого убрали с радио «Свобода»? За то, что он в прямом эфире в начале трагедии у «Останкино» 3 числа подтвердил, что выстрел был из здания, а не по зданию. Ачалов действительно поднимал войска? Филатов: Я знаю противоположное: войска не поднялись. Были отдельные группы. На самом деле поддержка по телефону, на что надеялись руководители и особенно военная часть — Руцкой, Ачалов, Баранников, все это — миф. К счастью, этого не было. Бабурин: Фундаментальная ошибка Руцкого в первые два дня была в том, что он и Хасбулатов отказывались от поддержки военных. Я лично четыре раза приводил к нему командиров частей, которые докладывали: «Полковник такой-то, командир части номер такой-то. Я готов привести свою часть, развернуть здесь походные кухни и взять под защиту». На что он получал ответ: «А иди ты! Не втягивай меня в провокацию. Мы все решим политически». Вот эта иллюзия, что все можно решить политически… То есть вы были сторонником военного решения вопроса? Бабурин: Я был сторонником обеспечения действия Конституции. Но если военные части начали бы защищать Белый дом, это была бы гражданская война. Бабурин: Мы делали все, чтобы этого избежать. Слава богу, что гражданская война, вспыхнувшая здесь, не охватила страну. Но она здесь была. Реально была. Сергей Александрович Филатов — президент Фонда социально-экономических и интеллектуальных программ. С 1990-го – по начало 1993 года — народный депутат РСФСР, секретарь президиума, затем первый заместитель председателя Верховного совета РСФСР. В 1993–1996 годах возглавлял администрацию президента Ельцина. Сергей Николаевич Бабурин — лидер партии «Народный союз». В 1990–1993 годах — народный депутат РСФСР, член Верховного совета РСФСР. Избирался депутатом Государственной думы РФ первого, второго и четвертого созывов, был вицепредседателем Госдумы РФ. Смотреть " |
|
|
01.10.2008 |
The New Times, № 39, 29.09.08. Материал подготовили Евгения Альбац, Армина Багдасарян, Максим Карасёв, Валерий Панюшкин, Ольга Шорина FLB |
Из досье FLB |
||||
|
||||