 |
|
Печать |
| Агентство Федеральных Расследований (www.FLB.ru) | ||
 |
||
|
Инстинкт власти |
|
| "Пояснение к данной публикации Своим вступлением к этой и последующим публикациям отрывков из моей книги о Борисе Ельцине я должен, с одной стороны, объяснить сам факт появления данной рукописи, а с другой - объясниться по поводу того, почему, едва придя в "Московские новости", я сразу же обременил еженедельник столь пространным сочинением. Начну со второго. Готовя материалы в связи с юбилеем первого президента России ("МН", N3), редакция попросила меня высказаться в своей колонке о Борисе Ельцине. Но я должен был лететь в давно запланированную командировку (где в данный момент и нахожусь), а потому не успевал написать что-то новое, но вспомнил, что вот уже шесть лет у меня в столе лежит заказанная мне в 1998 году издательством "Вагриус" (наполовину написанная, но так и не законченная) политическая биография Ельцина. Не закончена - значит не напечатана. "Вагриус" меня простило, а я об этой рукописи забыл. И вспомнил, как уже сказано, только неделю назад - в связи с "производственной необходимостью" освещения как юбилея Бориса Ельцина, так и следующего затем аналогичного юбилея Михаила Горбачева. Решение о публикации отрывков из этой книги (и выбор этих отрывков) принимал не я, а, как выражается один мой коллега, специально обученные этому люди из редакции "МН". Теперь несколько слов о самой книге. Хронологически она была мною доведена до избрания Бориса Ельцина народным депутатом СССР, т.е. до лета 1989 года. С момента завершения работы над рукописью (точнее - над ее первой редакцией, но второй - не было), т.е. с начала 1999 года, я ничего в ней не правил. И к данной публикации никаких исправлений, корректирующих мои прогнозы или выводы начала 1999 года, не делал. Так, по-моему, интереснее. И честнее. Мое же мнение об этой полукниге (ее более полная версия будет опубликована в журнале "Политический класс") таково: суть политической фигуры и политического характера Бориса Ельцина, его борьбы с Михаилом Горбачевым я ухватил и описал верно - и сегодня ни от чего не отказываюсь. События, случившиеся после того, как работа над книгой была остановлена, это подтверждают. А потому я с чистой совестью и предлагаю сегодня читателям то, что написано так давно. Об остальном пусть судят читатели. В.Т. Непредсказуемый? Один из мифов, сопровождающих Ельцина все годы его разорительного правления над Россией, обозначен словами "непредсказуемый политик". Причем официальные апологеты Ельцина сумели, надо отдать им должное, повернуть эту в общем-то негативную характеристику позитивной стороной. И свой законченный позитивный смысл этот миф приобрел в формуле "знаменитая непредсказуемость Ельцина-политика". Конечно, все это от безысходности. Больше любой непредсказуемости граждан России саму страну привлекло бы, если бы можно было сказать, а еще лучше - ощутить, что есть "умная политика" Ельцина, "новаторская политика" Ельцина, "глубоко продуманная политика" Ельцина, "отражающая национальные интересы России политика" Ельцина. Но как раз ни одного из этих определений к реальной политике Ельцина приложить невозможно. На первом этапе его политической карьеры в Москве (до 1990 года) какие-то элементы общественной разумности в поведении Ельцина просматривались, что и создало необходимую для его последующего взлета электоральную базу, то в дальнейшем именно "непредсказуемость" стала одним из двух главных его политических качеств. Вторым было то, что определялось словом "сильный" (в смысле "умеющий вынудить других делать то, что ему нужно"). Но ведь что такое "непредсказуемость"? Сумасбродство, хитрость, обман ожиданий и врагов, и союзников. Во всяком случае, в слове "непредсказуемость" есть что угодно, даже кое-что позитивное для политической тактики, но ничего от конструктивной политической стратегии. Невозможно сказать: "Непредсказуемая стратегия". Стратегия может быть только предсказуемой, если она даже является тайной (а что в конце XX века могло быть тайным?). Я утверждаю, что, напротив, Борис Ельцин всегда был абсолютно предсказуемым политиком. И в этом смысле у него была и своя стратегия, к несчастью, воплотившаяся в жизнь. А уж тем более предсказуемыми были все его конкретные политические шаги. Единственной стратегией жизненного и политического поведения Ельцина, по крайней мере с того момента, когда он приобрел общественную известность, были захват и сохранение любыми средствами личной власти, всякий раз на как можно более высоком уровне. Ельцин - алкоголик власти, наркоман власти, развратнейший сластолюбец власти. Соответственно, и вся его политическая тактика, все его повседневное поведение были абсолютно предсказуемыми в рамках этой стратегии. Другое дело, что кому-то (всем нам иногда) хотелось видеть в его шагах глубинный реформаторский, созидательный или даже философский смысл. И не находя этого смысла, мы начинаем говорить о непредсказуемости Ельцина. Я утверждаю также, что по крайней мере вся жизнь Ельцина в Москве строилась по простой формуле. Боюсь даже, что я ближе к правде, чем мне бы этого хотелось. Утром, вставая с постели, Борис Ельцин думал: "Угрожает ли моей власти (или моему движению к власти) что-либо сегодня?" Если он сам себе отвечал: "Да", - то начинал действовать. Если мог спокойно сказать: "Нет", - то он не делал ничего, позволяя событиям вокруг него развиваться либо самым хаотическим, либо, в лучшем случае, самым естественным образом. Вот эпизод, который рассказал мне один из врачей, делавших Ельцину операцию на сердце осенью 1996 года. Как известно, операция эта была достаточно сложной и опасной для человека такого возраста. Во всяком случае смертельный исход не был исключен. Ельцину, а скорее его семье, об этом рассказали. Не знаю уж кто конкретно, но кто-то уговорил Ельцина перед операцией подписать указ о временной передаче президентских полномочий Виктору Черномырдину, тогдашнему премьер-министру России. Уверен, что добиться этого само по себе было сродни подвигу, ибо для человека, ничего, кроме власти, не любящего и никаких иных действий, кроме действий по сохранению своей власти, производить не умеющего, отказаться (да еще добровольно) от нее хоть на секунду есть такое же насилие над собой, как, например, по собственной инициативе положить свою голову под нож гильотины. И указ этот, думаю, подписал он, скорее, ради сохранения официальных приличий, которым временами был маниакально привержен. Но одновременно был заготовлен текст указа и о возвращении Ельциным себе президентских полномочий. Так вот, как только прооперированный президент стал отходить от наркоза, как только первый проблеск сознания шевельнулся в его голове, как только губы его смогли разжаться, он сразу же произнес: "Дайте указ". И подписал его едва еще шевелящейся рукой. Врачи были поражены. Конечно, помимо инстинкта власти, за этим еще стоит и второе главное чувство Ельцина последних лет - страх. Он боится потерять власть и потому, что знает - тогда с него могут спросить за все, что произошло с Россией за годы, в которые он волею фантастически благосклонной к нему судьбы стоял во главе ее. Реального, вполне предсказуемого Ельцина весь мир мог видеть несколько раз, а именно тогда, когда власть уходила у него из рук. Самый яркий случай - это, конечно же, сентябрь - октябрь 1993 года, противостояние между ельцинским Кремлем и Верховным Советом России. Тогда в течение всего двух недель Ельцин совершает все возможные и невозможные для президента и гражданина своей страны действия. Своим указом, на что он не имел, естественно, никакого права, отменяет Конституцию, на которой приносил присягу как президент и в верности которой в тексте этой присяги клялся, распускает Верховный Совет, заставляет правоохранительные органы блокировать его здание, подкупает депутатов, колеблющихся в готовности подчиниться его указу, обещаниями должностей и материальных благ, разжигает через СМИ ненависть к тем, кто покинул московский Белый дом. И когда все это не дает желаемого эффекта - парламент продолжает функционировать, а общественное мнение страны, лидеры региональных элит и руководители силовых ведомств все-таки не склоняются однозначно на сторону Ельцина, он, воспользовавшись так и не ясно кем спровоцированными беспорядками, понуждает руководство силовых министерств и спецслужб к вооруженной осаде здания парламента. С огромным трудом, через ряды отказывающихся штурмовать Верховный Совет высших чинов армии и командиров спецподразделений, ему находят (и, надо думать, не на идейной основе) полтора десятка офицеров, которыми укомплектовываются экипажи четырех танков, расстрелявших 4 октября законно избранный парламент России на глазах у всей страны и всего мира (CNN вела прямую трансляцию всего происходящего). Конечно же, все это не имеет никакой иной квалификации, кроме как государственный переворот, осуществленный к тому же вооруженным путем и повлекший за собой человеческие жертвы. В ходе этой "операции", кстати, полной демагогии относительно борьбы с коммуннофашистами (красно-коричневыми), объявляется, дабы подсластить пилюлю urbi et orbi, о выборах в новый парламент - Государственную думу - в декабре того же года, о проведении одновременно референдума по новой Конституции и о проведении летом следующего, 1994 года президентских выборов. Но проельцинские партии терпят на выборах в Госдуму почти сокрушительное поражение, а референдум по Конституции, судя по всему, просто не состоялся из-за недостаточной явки шокированных всем произошедшим избирателей. Тем не менее официально, после некоторой заминки, сообщается, что на референдум пришли 53% избирателей, и Конституция принята. А об обещании провести летом 1994 года президентские выборы Ельцин просто забывает. Логика решения понятна: шансов на его победу никаких, следовательно, зачем выборы. Во всех больших и малых эпизодах своей борьбы за свою власть Ельцин всегда действовал точно так же. Но как только угроза его власти устранялась, он переходил к бессодержательному времяпрепровождению, то манкируя своими президентскими обязанностями, то исполняя их странным образом, то демонстрируя активность такой интенсивности, что все это походило на спектакль. Кстати, сразу после второго своего воцарения с помощью переворота сентября - октября 1993 года Ельцин предался воспоминаниям и в эйфории победителя, которому все дозволено, выпустил свою вторую и наиболее откровенную книгу "Записки президента", надиктованную им своему давнишнему литературному агенту, а впоследствии главе его президентской Администрации Валентину Юмашеву. Эта книга - совершенно уникальный в своем роде документ. Ее надиктовал человек, наделенный практически абсолютной властью (хотя и не понимающий, что триумф его завершится гораздо быстрее, чем это кажется его врагам - не то что ему самому). Это откровение человека, поправшего, как ему кажется, навсегда волю общества и законы страны. Это откровения человека, не понимающего, что отвечать за все содеянное придется. Более того, это откровения человека, поверившего не только в свою неподсудность истории, но и, судя по всему, в свое мессианство и свою гениальность. Провинциал пред вратами столицы Поработав несколько лет первым секретарем обкома КПСС в Свердловске, Ельцин, безусловно, очень остро, думаю, даже болезненно ощущал, осязал эту проблему возможного карьерного тупика в точке, из которой теоретически открыт путь еще выше, но пройти по нему сможет лишь один из десяти, а то и двадцати. Именно тогда, предполагаю я, власть в Москве стала той болезнью, которая заразила Ельцина так, что вылечится он смог, только получив ее. Но выздоровление оказалось новой формой болезни, еще более опасной, триумфальной и одновременно роковой. Всех людей, живущих в провинции, по крайней мере русской (но думаю, что не только русской), можно разделить на три категории. К первой относятся те, кого вполне удовлетворяет их жизнь, хотя многие из них и подозревают, знают или считают, что жить в столице гораздо лучше и интереснее. Вторая категория - это те, кто всю жизнь мечтает о жизни в Москве, но никогда и ничего для реализации своей мечты не делает. Наконец, меньшая часть всех провинциалов и меньшая часть тех из них, кто мечтал бы жить в столице, делают все возможное и невозможное, чтобы туда попасть. И многим из них это удается. Большинство, однако, практически бесследно растворяются среди миллионов москвичей, лишь обновляя через браки кровь будущих жителей столицы да ухудшая своим провинциальным говором русский язык коренных москвичей. Но меньшинство завоевывают Москву - становятся известными всей стране людьми в науке, искусстве, бизнесе и конечно же в политике и во власти. Но собственно во власти, точнее, на высших этажах власти, провинциал всегда имеет преимущество перед москвичом. В России это - закон. Во всяком случае в XX веке, с тех пор как пресеклась монархия, ни один руководитель страны не был москвичом. Ни один. И Ельцин продолжил эту традицию. Но к какой из перечисленных категорий провинциалов относится Ельцин? Знать это наверняка могут лишь члены его семьи и люди, близко общавшиеся с ним в Свердловске. А они по необъяснимым или, наоборот, объяснимым причинам в основном молчат. Поэтому мне не остается ничего другого, как вновь строить предположения, основываясь, в частности, на воспоминаниях самого героя. Судя по всему, Ельцин в начале своей сознательной жизни, будучи, безусловно, человеком, стремящимся выдвинуться, обойти других, лидерствовать, не претендовал для себя на что-то большее, чем на какую-то карьеру на родине, а о жизни или работе в столице, тем более об успехе там, известности, не говоря уже о власти в стране в целом, не мечтал и не думал. Более того, само его стремительное карьерное восхождение в Свердловске было хоть и желанным, но удивительным для Ельцина. И страсть к нарастанию объема власти в своих руках он приобрел по ходу того, как эта власть все увеличивалась и увеличивалась. Когда же он стал первым секретарем обкома, полным хозяином области (в рамках, предначертанных ЦК КПСС), зная, что решение о вручении ему этого поста и этих полномочий не могло быть принято никем в самом Свердловске, а только Москвой, он посчитал, что достиг предела возможного. Яков Рябов, предшественник Ельцина на высшем партийном посту в Свердловской области, пишет, что Б.Н. несколько раз хотел уехать из Свердловска, согласившись, например, на должность простого секретаря обкома куда менее значимой Костромской области. То есть полной уверенности в успехе своей карьеры в Свердловске у Ельцина не было. Назначение на должность первого секретаря обкома Свердловской области, о котором он узнал из уст Брежнева, как пишет сам Б.Н., было для него неожиданным, "хотя где-то в душе чувствовал, какой может произойти разговор, но старался не подпускать это близко к себе". Еще бы не чувствовать, если Якова Рябова только что назначили секретарем ЦК КПСС и он освободил пост хозяина области. Правда, Ельцин к этому времени был всего лишь простым, а не вторым секретарем обкома. Однако Рябов пишет, что Коровин, второй секретарь, был гораздо слабее Ельцина. То же отмечает в "Исповеди на заданную тему" и сам Ельцин: "Объективно говоря, Коровин, конечно, для первого секретаря со своим характером не годился. Это понимали все". Фраза, подтверждающая объективность воспоминаний Рябова. Совершенно очевидно, что именно Яков Рябов рекомендовал Бориса Ельцина на свое место, хотя об этом не упоминает ни Б.Н. в своих воспоминаниях, ни Рябов в опубликованных отрывках своих. Так или иначе, но, как пишет Ельцин, "начался период бурной работы". И уточняет: "И как всегда в моей жизни бывало, больше всего я не жалел самого себя". Описывая свою работу в качестве первого секретаря, Б.Н. делает весьма неожиданные заявления: "В это время Брежнев страной не занимался или, скажем так, все меньше и меньше занимался. Его примеру следовали другие секретари ЦК. Так получилось, что мы работали полностью самостоятельно". Так это или не так, проверить трудно. А вот еще несколько утверждений Ельцина из "Исповеди": "Да, власть первого (секретаря. - В.Т.) - практически безгранична. И ощущение власти опьяняет. <...> Я пользовался этой властью, но только во имя людей, и никогда - для себя. <...> Во что я никогда не вмешивался, так это в правовые вопросы, в действия прокуратуры, суда". Ей богу, если б Ельцин по уже описанным мною причинам не был сторонником свободы печати, первая книга, которую он должен был бы запретить, - это "Исповедь на заданную тему"! Ельцин утверждает, что, руководя Свердловской областью, он видел и понимал практически все проблемы, стоявшие перед страной, слабости ее самых высоких начальников. Совсем не исключено, что это так и было. Тем более, что то же самое могут сказать о себе и десятки миллионов других людей. Но видеть - одно, а не выполнять распоряжения партии, особенно ее ЦК, - другое. Ельцину, против его желания, как он пишет, пришлось уничтожить расположенный в Свердловске дом Ипатьевых, последнее пристанище царской семьи, где она была расстреляна в 1918 году. Сделать это предписывало секретное постановление Политбюро ЦК КПСС, присланное Ельцину. В публичном споре с Ельциным на XIX всесоюзной партконференции в Москве Егор Лигачев, избранный Б.Н. главной мишенью в политбюро, бросив свою ставшую знаменитой реплику "Борис, ты не прав!", сказал, что Ельцин завалил работу в Свердловской области и "посадил область на талоны". Конечно, это было не так. Ельцин, безусловно, не виноват ни в талонах, ни в завале работы. Талоны на продукты и другие товары как следствие неэффективной экономической системы были явлением всесоюзным. И Свердловская область, надо думать, развивалась не хуже других. И Ельцин работал, видимо, даже лучше других - иначе Горбачев не призвал бы его в 1985 году в Москву. И в рамках Системы Ельцин, как я уже писал, был, на мой взгляд, оригиналом-конформистом, человеком, пытавшимся своей работой выжать из Системы даже то, чего в ней не было, но не мысливший жизни вне социализма, Союза СССР, руководства партии. Словом, это был высокопоставленный ударник коммунистического труда. Может быть, даже наивный ударник. Впрочем, нет. Наивности, думаю, уже не было. Если даже отбросить суждения Якова Рябова о постоянно проявлявшемся карьеризме Ельцина, те, кто жил в советскую эпоху, знают - ударники не были простыми людьми. Как правило, это были люди честолюбивые и очень рациональные. За свой чрезвычайный труд они привыкли (советская власть приучила) и получать чрезвычайной мерой - денег, славы, почестей, власти. С того момента как Ельцин стал первым секретарем обкома КПСС и обжился на этом посту, прочувствовал его всеми фибрами своей честолюбивой натуры, он не мог не думать о Москве. Вопрос в том, как он о ней думал. Сам Ельцин об этом в "Исповеди" пишет так: "Не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве". В самом деле? Уверен, что все было гораздо сложнее. Но сначала все-таки выслушаем, что думал Б.Н. о Москве в его версии, зафиксированной "Исповедью", то есть осенью 1989 года, когда, потерпев сокрушительное поражение в столице, он сумел, совершив политическое, а может быть, и физическое ("падение с моста") сальто-мортале, не только вернуться в официальную политику, пусть и не на первые пока роли, но и вернуться таким способом, который сделал его почти неуязвимым, - через триумфальное всенародное голосование, причем в самой Москве. Ни один из его оппонентов не мог похвастать этим: ни Горбачев, ни Лигачев, никто. Об этом, впрочем, мы еще поговорим подробно в свое время в более подходящем месте, а пока отметим, что Ельцин, рассказывая в этот момент о своем прошлом, по сути, рефлексирует о выборе пути в своем будущем. Он находится в Москве, он думает о ней, о том, что дальше в ней или с ней будет делать и сможет сделать. И пишет (привожу весь пассаж, из которого чуть выше вырвал только две строки), рассказывая о своем переезде в столицу: "Расставаться со Свердловском было грустно, здесь я оставлял друзей, товарищей. <...> вся жизнь здесь. Здесь женитьба, здесь две дочки и уже внучка. А потом, 54 года - тоже немало. <...> В стране существует некий синдром Москвы, он проявляется очень своеобразно - во-первых, в неприязни к москвичам и в то же время в страстном желании переехать в Москву и самому стать москвичом. Причины и корни того и другого понятны, они не в людях, а в той напряженной социально-экономической ситуации, которая сложилась у нас. Ну и всякой страсти создавать потемкинские деревни. Москва, куда приезжают иностранцы, хотя бы она должна выглядеть внешне привлекательной, здесь должны быть продукты питания, здесь - те вещи, товары, о существовании которых в провинции забыли. И вот едут иногородние в Москву, встают в огромные многочасовые очереди за импортными сапогами или колбасой и злятся на москвичей, которым так в жизни повезло, у них все есть. А москвичи в свою очередь проклинают иногородних, которыми забиты все магазины <...> Провинция рвется отдать своих выросших детей в Москву, на любых условиях, за любые унижения. <...> Честно признаюсь, я тоже с предубеждением относился к москвичам. Естественно, близко мне с ними общаться не приходилось, встречался в основном с различными союзными и республиканскими руководителями. Но и от этого общения оставался неприятный осадок. Снобизм, высокомерие к провинции не скрывались, и я эмоционально переносил это на всех москвичей. При этом не было никогда у меня мечты или просто желания работать в Москве. Я не раз отказывался от должностей, которые мне предлагали, в том числе и от должности министра. Свердловск я любил и люблю, провинцией не считал и никакой ущербности для себя в этом вопросе не чувствовал". Ельцин слишком упрощенно объясняет причины сложных взаимоотношений провинциалов и москвичей в России. Конечно, проблема дефицита тогда стояла очень остро, а Москва, действительно, была едва ли не островом благополучия в этом смысле. Но суть проблемы куда фундаментальнее, ее корни - в извечной взаимной любви-ненависти столицы и провинции во всяком унитарном государстве. Однако реальные мотивы конкретно ельцинского "нежелания" жить и работать в Москве в приведенном отрывке присутствуют. Главный - возраст. 54 года - не поздно ли менять место и образ жизни? При динамизме, энергичности, напористости, тогда еще отличном здоровье Ельцина, самим им описываемых, дело, конечно, в возрасте не как физическом, а скорее карьерном, профессиональном ограничителе. Не поздно ли выходить на новый старт, когда многие уже находятся на дистанции? Последний звонок Ельцину, переломивший его нежелание соглашаться на работу в Москве, был от Егора Лигачева, еще совсем недавно - такого же, как и Б.Н., первого секретаря обкома (но только Томского), а теперь секретаря ЦК КПСС и даже члена Политбюро. Правда, Лигачев несколько старше Ельцина, а вот человек, которому принадлежало решающее слово в подобных перемещениях, - Михаил Горбачев, тоже бывший первый секретарь (Ставропольского крайкома), вообще первое лицо в партии и государстве - генеральный секретарь ЦК КПСС, по возрасту чуть младше Ельцина. Да, в Свердловске все достигнуто, выше двигаться некуда. Но в Москве все придется начинать сначала, да еще с опозданием в сравнении с другими. Конечно, Ельцин к этому времени не мог не мечтать о карьере в Москве, не мог не желать ее. Но не мог и не бояться (для честолюбца и властолюбца этот страх даже более естественен) поражения, неудачи. Ельцин утверждает, что много раз не принимал приглашения на переезд в Москву. Даже для работы в качестве министра. Какого министра, правда, он не уточняет. Что странно - вряд ли он забыл. Видимо, это был не союзный, то есть настоящий министр, а республиканский, второстепенный. Яков Рябов ведь свидетельствует, что Ельцин не то что на Москву, на Кострому - заштатный в сравнении со Свердловском городок, готов был однажды поменять родину. А в Москву, по Рябову, Ельцина приглашали (и он готов был согласиться) на должность заместителя председателя Госстроя СССР, мощнейшей структуры, превосходившей многие министерства. Правда, приглашали не первым заместителем, а одним из нескольких. Да и сам Ельцин несколькими строками выше приведенного "эссе о Москве и москвичах" вполне определенно объясняет еще одну причину своего нежелания переезжать в Москву в 1985 году: "Члена ЦК, первого секретаря обкома со стажем девять с половиной лет - и на заведующего отделом строительства ЦК - это было как-то не очень логично. Я уже говорил, Свердловская область - на третьем месте по производству в стране, и первый секретарь обкома партии - имеющий уникальный опыт и знания, мог бы быть использован более эффективно. Да и по традиции так было: первый секретарь обкома партии Кириленко ушел секретарем ЦК, Рябову - секретарем ЦК, а меня назначают завотделом". Типичные проговоры Ельцина: сначала он дает какой-нибудь возвышенный мотив того или иного своего поступка, но затем, в порыве откровенности, называет и главную причину, как правило, прагматическую. В данном случае - я Москву не люблю и ехать туда не хочу, но самое обидное - пост предложили маленький. Зная, по описаниям самого же Ельцина, его взаимоотношения с Горбачевым, нетрудно предположить, что была и еще одна причина: почему не позвонил сам генеральный секретарь? Егор Лигачев, к тому времени уже член политбюро, ставший, кстати, по свидетельству Вадима Медведева, тоже члена высшего партийного руководства, инициатором перевода Ельцина в Москву, вынужден был апеллировать к нормам партийной дисциплины, чтобы заставить Ельцина подчиниться. Во всяком случае, такова версия самого Б.Н. А вот если бы позвонил Горбачев, думаю, сопротивления не было бы. Так, по решению Политбюро ЦК КПСС и вопреки собственному желанию, Борис Ельцин вынужден был покинуть Свердловск и перебраться в Москву. В том, что большинство членов тогдашнего Политбюро потом пожалели о своем решении, сомнения нет. А Б.Н., напротив, надо думать, не долго обижался на неблагоприятные для себя условия перевода в Москву. Правда, обиду, судя по всему, он затаил нешуточную. Во всяком случае все его описания первых дней, недель и месяцев жизни и работы в Москве переполнены раздражительностью и брюзжанием по каждому поводу. Об этом, впрочем, ниже. Обиды обидами, но не мог же Ельцин, сделавший прекрасную карьеру в Свердловске, отдающий себе отчет в собственной целеустремленности и активности, опасаться, что "низкий" пост, предложенный ему в Москве, станет причиной того, что он потеряется в столице. К тому же он как партийный функционер не мог не знать, что посты секретарей ЦК не создаются под простое желание даже и генсека кого-либо этим постом отметить. Переберись в Москву, войди в команду - повышение последует. Тем более что нацеленность Горбачева на довольно стремительное выдавливание старых кадров из Политбюро не могла быть для Ельцина секретом. По мере реализации этой политики освобождались бы и посты, не беда, что сегодня они заняты. И куда выгоднее находится к нужному моменту уже в Москве, а не в провинции. Наконец, реформаторский настрой нового и молодого генсека тоже был очевиден. Приглашение в Москву было по сути приглашением в команду Горбачева, в команду, которая должна будет реформировать партию и страну. Ельцин, так много рассказывавший о своем недовольстве устаревшими методами руководства в столице, в ЦК, в Политбюро, должен быть счастлив, что практически в первую неделю прихода к власти нового лидера партии о нем не забыли, напротив - вспомнили и фактически зовут помочь общему важному делу - тому, что вскоре назовут "перестройкой". Новое дело, что так любит Ельцин, согласно его самооценкам. И все-таки он отказывается. Думаю, главная причина - это все-таки страх, неуверенность. Если и не в собственных силах, то в своей способности выделиться в той загадочно-желанной Москве. Мне кажется, Ельцин тогда трезвее оценивал себя, видел, что его успехи в Свердловске были результатом не столько его интеллектуального или делового превосходства над другими, сколько следствием случая, везения. Но везением легко управлять в привычной, знакомой обстановке. А Москва - неведомый город-мир для типичного провинциала, каким всегда был и остался Ельцин. Он боялся рискнуть - все остальное: капризы, обида на Горбачева, что не позвонил сам, придирки к предложенному не по чину посту - производное. Кроме того, Ельцин, боясь Москвы, давно ждал этого приглашения. Может быть, даже устал ждать или отчаялся дождаться. Не станем забывать, что с осени 1982 года, когда умер Леонид Брежнев, это была уже третья смена высшего руководства в Москве (Андропов, Черненко, Горбачев). И каждая предшествующая приводила к рекрутированию кадров из провинции, обходя, однако, стороной Ельцина. Когда случается то, чего слишком долго ждешь, желанное часто становится пугающим. Я совершенно уверен, что в Свердловске Ельцин не верил в то, что когда-нибудь он сможет сделать карьеру в Москве, на всесоюзном уровне. Ибо не был он у себя на родине ни реформатором, ни партийным диссидентом или хотя бы вольнодумцем, но лишь ударником - лучшим в дозволенных рамках. Больше того, думаю, что и на посту первого секретаря МГК КПСС, при своей бешеной активности, он лишь пытался вписаться в "курс партии" на перестройку в благодарность за то, что менее чем через год после того, как он покинул провинциальный Свердловск, Горбачев все-таки назначил его хозяином советской столицы. И лишь низвержение его с этой вершины за то, что он, как мог, старался реализовать планы партии, буквально расшибаясь в лепешку, пробудило в нем мысль сначала о власти как о форме мести, а затем уж о власти как абсолютной ценности. Михаил Горбачев, другой провинциальный первый секретарь обкома, напротив, по мнению всех - тех, кто любил его, и тех, кто не любил, - вполне сознательно и целеустремленно шел именно в Москву и именно за властью. И неудивительно, что, будучи одного возраста с Ельциным, Горбачев опередил его в темпах партийной карьеры, перебравшись в Москву, став секретарем ЦК и даже членом Политбюро еще при Брежневе. К 1985 году Горбачев уже семь лет как жил в Москве, знал законы жизни этого города - центра политической бюрократии страны, города, во всем отличного от любого иного, даже самого крупного города СССР. Во-первых, в Москве и только в Москве формировались настоящая политика страны во всех ее проявлениях - от идеологических до кадровых. Первый секретарь обкома, региональный партийный лидер - это не более чем ставленник Москвы в то время. В любой момент он мог быть смещен, при этом уровень его популярности в регионе не имел никакого значения - этот фактор учитывался лишь в отношении первых секретарей союзных республик. Никакой реальной политической свободы действий у него не было. Во-вторых, в Москве была конкуренция, не ведомая первым секретарям крайкомов и обкомов, как только они достигали высшей ступеньки в местной партийной иерархии. Конечно, существовало определенное соревнование между партийными лидерами регионов за благосклонность Москвы и, естественно, за возможность переместиться на союзный уровень руководства. Но это была не открытая конкуренция - слишком велик был уровень несвободы в их действиях. Так что выделиться среди полутора сотен себе подобных было практически невозможно. Срабатывало либо везение, либо личное знакомство с кем-то из московского начальства, либо действительно выдающиеся качества. В любом случае переход в Москву, наполненную такими политическими интригами, которые первым секретарям-провинциалам казались высшей математикой, да еще под крыло нового амбициозного и по-своему тоже очень капризного генсека, без четкого представления, что он будет делать и что он от тебя хочет, было для неуверенного в себе как в политике и провинциально закомплексованного человека делом рискованным. А Ельцин уже научился осторожности, почти забыв о былых подвигах времен молодости. Тем более что три смерти генсеков подряд могли привести не только к вызову на работу в Москву, но и к прямо противоположному результату. В общем и целом у Ельцина были причины для серьезных раздумий, опасений и колебаний. Но самое забавное, что если бы приказ партии не заставил Б.Н. преодолевать свою осторожность и робость, мы, возможно, так никогда и не услышали бы этой фамилии. Ясно, что и история страны тогда пошла бы как-то иначе. Заканчивая описание свердловского периода жизни Ельцина, хотел бы напомнить утверждение Ельцина о том, что советская власть любила скромных, невысовывающихся, а не любила и даже не щадила сильных, ярких и умных. В одной из своих книг он, правда, оговаривается, что в случае с ним произошел какой-то сбой в Системе. Себя, следовательно, он относит к умным и ярким. Самооценка вполне простительная и в случае Ельцина даже не неожиданная. Ошибка не в самооценке (хотя вопрос об уме и остается открытым), ошибка в оценке Системы. Ей были нужны и те, и другие. Просто ярких, а особенно самостоятельных, ей нужно было гораздо меньше, чем скромных. И все-таки, был ли Борис Свердловский ярким или скромным, невысовывающимся? Безусловно, ни скромным, ни невысовывающимся его не назовешь. Но, видимо, в своей яркости он был чересчур брутален, тяжеловесен, груб (не в смысле невежливости, а в смысле неотесанности), прямолинеен, однозначен. В общем-то все это свойства любого начальника в Системе, основанной на принципах единообразия и единомыслия во всем, что касается основ государственно-политического устройства. Во всяком случае считать Ельцина свердловского периода типичным, усредненным типом примитивного партийного бонзы, сделавшего карьеру лишь на основе обслуживания государственной идеи и лиц, ее олицетворяющих, конечно же, неправильно. Он верил в эту идею, в эту Систему. В силу не слишком выдающегося интеллектуализма его критицизм был минимальным, а ударнический порыв, наоборот, максимальным. Он не видел больше, чем другие, но он был сильнее, энергичнее других. Он умел брать максимум тогда, когда другие, более умные или достойные, не только довольствовались минимумом, но даже и не предполагали, что имеют право на большее. Девять лет на посту первого секретаря обкома почти отучили его от риска, борьбы, игры ва-банк. Он поскучнел и, судя по всему, успокоился. Ему показалось, что больше ничего в его жизни случиться не может, тем более что и то, чего он достиг, было гораздо выше того, на что мог рассчитывать первоначально, вступая в борьбу. К его удивлению, окружавшие его люди оказались слабаками, не конкурентами, сдавались при первой же неудаче. Но так не могло быть бесконечно. Сильные, возможно, более сильные, чем он, соперники собрались в Москве. Но первый секретарь обкома не может просто написать заявление об увольнении и поехать завоевывать столицу. Тем более в 54 года. Когда у тебя семья. Да и обойти партию было нельзя - карьера вне партии не строилась. Вне партии, вне равного ей государства карьеру могли делать только диссиденты или революционеры. Ни тем, ни другим Ельцин не был. Ему оставалось лишь пассивно ждать, подвернется или нет подходящий случай, чтобы вновь стать ударником системы. Случай представился. И Ельцин, на сей раз не без робости, решил им воспользоваться. Оказалось, что это была главная ставка в его жизни. Московское ускорение 12 апреля 1985 года начинается абсолютно новый этап жизни Бориса Ельцина - он приступает к работе в Москве, в цитадели государственной власти - в ЦК КПСС. Правда, это не Кремль, где сидит генеральный секретарь, а Старая площадь - комплекс зданий для всего остального, кроме генсека, партийного руководства, включая как членов Политбюро, так и тех мелких цековских чиновников, которые когда-то опекали Ельцина и ему подобных первых секретарей обкомов и крайкомов. Ельцин вошел в число полусотни самых могущественных и влиятельных людей страны: выше него только члены Политбюро (примерно 10 человек), кандидаты в члены ПБ - еще пяток, секретари ЦК - примерно столько же, да еще заведующие более важных, чем его, отделов ЦК - Административных органов, Общего, Идеологического, Международного. И, пожалуй, Управляющий делами ЦК. Словом, на круг - до полусотни. Интересно, что сам Ельцин в "Исповеди" не выделяет начало работы в Москве как особый рубеж. Он утверждает, что его жизнь делится на три этапа. До Октябрьского пленума ЦК (1987 год) - первый. От него и до дня выборов в народные депутаты СССР (март 1989 года) - второй. Это опала: "Я оказался отрезан от людей и вел борьбу за свое выживание и как человека, и как политического деятеля". Третий этап начался с победы на выборах. Когда Ельцин писал "Исповедь", то он еще не знал, что сумеет-таки вытеснить Горбачева из Кремля. Но по его логике, президентство, власть над страной - продолжение третьего этапа, начавшегося с материализовавшейся в триумфальное голосование "всенародной любви". Конечно, всякие периодизации подобного рода условны. Правда, Ельцин говорит даже не о трех периодах, а о трех разных жизнях. Тем самым он весь московский период до опалы зачисляет в основную по длительности часть своей жизни. Я уже писал, что и на мой взгляд, Ельцин первое время в Москве продолжал действовать как передовой коммунист, ударник коммунистического (в прямом смысле, учитывая его высокий пост в КПСС) труда. И все-таки нельзя не заметить, что переезд в Москву стал буквально шоком для Ельцина. А с учетом дальнейшего развития событий тем более очевидно, что Ельцин Свердловский, Ельцин Московский до власти и Ельцин Московский с момента захвата власти - три разные ипостаси одного и того же характера, одной и той же судьбы. Конечно же, с переездом в столицу началась новая жизнь Б.Н. Настроение у него при этом было отвратительное. (Продолжение в следующем номере) " |
|
|
08.02.2006 |
Виталий Третьяков Московские новости |
Из досье FLB |
||||
|
||||