|
Подозрительно послушные, тихие дети... Неулыбчивые женщины, одетые во что-то немодное двух-трёх летней давности. Осунувшиеся старики. Бездомные породистые собаки, сбившиеся в стаи. В субботний день на улицах малолюдно. На перекрёстках одиноко моргают светофоры, напоминая о давно забытых пробках и заторах. Не нужно никакой гражданской позиции, чтобы понять: случилась беда...
Когда сторонники действий Киева на Юго-Востоке говорят, что мирные жители гибнут, так как ими прикрываются ополченцы, это ложь. В городе вообще нет армейских частей. Изредка проезжают военные грузовики. Всё... А украинские военные тем временем методично обстреливают жилые районы, магазины, школы, кинотеатры, где никаких ополченцев не может быть в принципе.
Вопроса, почему местные идут в ополчение, даже не возникает…
Гостиница «Дружба», построенная в 1987 году в виде ступенчатой пирамиды, одна единственная, которая еще принимает постояльцев. В соседнем «Луганске» нет ни отопления, ни постояльцев.
Гостиница «Дружба» в мирное время была излюбленным пристанищем гастролеров из России – музыкантов, певцов, а также «артистов больших и малых академических театров». Не многие из них стремятся приехать в ЛНР сегодня
Ещё из Москвы я несколько дней подряд названивал в службу размещения. Но постоянно слышал, что свободных мест нет. Сколько бы я ни объяснял, что, дескать, журналист, что еду в командировку, что ненадолго, в ответ получал неопределенное «пока свободных номеров нет – звоните завтра». Решив, что, в конце концов, поселюсь в «Луганске» и буду спать одетым, я, тем не менее, по приезду в ЛНР сразу же пришел именно в «Дружбу». Строгая администратор Алла сказала, что попробует что-нибудь узнать. Долго выясняла, есть ли у меня аккредитация. Сделав копию моих рекомендательных писем от редакций московских газет велела немного погулять. А уже через час – когда я вернулся, купив всякие сим-карты и успев позвонить домой (дескать, все отлично, и я якобы в Новороссийске) – сообщила, что для меня есть номер. Думаю, она связалась с пресс-службой или ещё кем-то, кто мог знать о моем приезде.
Работа российских и иностранных журналистов, осуществляется в ЛНР на основании закона «О средствах массовой информации»
…Ни один журналист, приехавший в Луганскую Народную Республику, не может работать без аккредитации пресс-службы правительства. Не только не может, но и не должен. Причина первая. В республике – военное положение. Над каждым, кто сегодня находится на её территории, висит угроза гибели – или при очередном артобстреле, или в случае прорыва линии фронта частями ВСУ. Осложнить положение в республике можно не только путем осуществления военных действий, но и в результате диверсий изнутри. Организации со сказочным названием СМЕРШ здесь нет. Тем не менее, контрразведка и милиция работают исправно, периодически задерживая корректировщиков огня противника – молодых людей и девушек, которые под видом наивных дурачков фотографируют больницы, заводы, военкоматы. Фотографируют, скидывают фотки по электронке. А потом «оттуда» прилетают гаубичные снаряды. Резкий свист. Взрыв. Площадь перед церковью усеяна трупами и стонущими телами. При-ле-те-ло…
Самым страшным словом на Донбассе (даже в периоды «минских перемирий») является слово «прилетело»:
- У нас сегодня прилетело... И прямо на детскую площадку.
- Кто?...
- Старушка и две коляски...
- А у нас сегодня, Слава Богу, не прилетало... Последний раз – неделю назад. Прилетело и... в библиотеку Горького.
- Ох, мы боимся, что на рынок прилетит...
- Само не прилетит...
Место взрыва украинского снаряда на центральной площади Луганска напоминает о том, что целью ВСУ являются отнюдь не только военные объекты
Среди погибших – как защитники ЛНР, так и жители Луганска
Человек щелкающий фотоаппаратом или телефоном вызывает здесь нелишние вопросы – вы что, не местный? вы – турист? вам мало тех фоток, которые есть в интернете? Ах, вы журналист? Покажите, пожалуйста, аккредитацию.
Причина вторая… Собирать информацию можно, конечно, и в разговорах с бабушками на остановках, а можно и с мужиками в пивнушке. Но только за этим в командировку на Донбасс и дурак не поедет. Вон, сколько беженцев по всей России разбрелось. Проводи опросы, не отходя от монитора, среди пользователей ФБ, якобы живущих на Луганщине. Другое дело – встретиться с кем-то из ответственных работников правительства республики, с министром, директором завода. Без аккредитации и предварительного звонка из пресс-службы случиться такое, естественно, не может.
С руководителем пресс-службы правительства ЛНР Оксаной Чигриной
Вот, и в гостинице без аккредитации не селят...
Судя по всему, отель – для особенных постояльцев. Очень чистый. Войдя в номер, я ахнул. Огромная комната с гигантской двуспальной кроватью. Искрящаяся чистотой душевая. Халат, тапочки, стопка белоснежных полотенец. На стене – плазма. Холодильник. Диван, кресла. Богатые гардины на стене в два окна. С балкона открывается вид на дальнюю одноэтажную окраину города, «Каменный брод», расположившуюся на холме. Даже как-то неловко жить в такой роскоши, когда везде разруха и беда...
23.00 – комендантский час. Но уже к 18.00 многие магазины закрываются. Людей на улицах становится все меньше. Кстати... Как-то с моим московским другом мы теоретизировали: «а чего это у них в городах нет ни затемнения по ночам, ни светомаскировки». Артем предположил, что при современных средствах наведения, gps и прочих новшествах все эти методы являются анахронизмом времен Великой Отечественной. А вот окна, – заметил тогда Артем, – действительно надо крест-на крест бумажными полосками оклеивать, чтобы взрывной волной не повышибало...
Так вот все совсем не так.
К восьми вечера Луганск погружаются в серую темноту... Но иллюминацию здесь не устраивают не по соображениям безопасности, а просто для экономии электричества. Украинская армия, «Правый сектор», «Айдар», и диверсионно-разведывательные группы основательно работают над уничтожением подстанций. В итоге многим предприятиям банально не хватает дневной энергии. Большинство из них работает теперь только в ночное время, когда город спит. На улицах изредка встречаются чёрные машины с красной горизонтальной полосой на кузове и большой красной буквой К, обведенной таким же красным кругом: «комендатура».
В первый же день я зашёл в небольшой супермаркет «Spar». Не оказалось крема для бритья. Дезодорантов совсем мало. Винный отдел ломится от ассортимента. Овощи дорогие. В переводе на рубли помидоры и груши – по двести целковых. Дешевый сыр – в пределах 200-250 рублей за кило. Колбасы и мясные деликатесы в пределах трёхсот. Но в принципе есть всё. Просто небольшой выбор. А дешёвым это кажется по сравнению с Москвой. Для местных это очень дорого. Особенно, если учесть, что в окрестности разрушено большинство заводов. Деньги взять негде. Деньги – дефицит…
Продукты в луганском супермаркете “Spar” не по карману большинству местных жителей. Большинство товаров завозится с Украины
При выходе стоит большая корзина, куда покупатели при желании могут положить что-то из только что купленных товаров. Это для пенсионеров. А точнее – для стариков. Пенсионеров как таковых нет, равно как и самих пенсий, которые Киев здесь никому не выплачивает уже минимум полгода. Местные власти относительно недавно занялись этим вопросом.
...За холмами и одноэтажным микрорайоном, вид на которые открывается из окон моего номера, находится «Счастье». До недавнего времени это было всего лишь село, городская окраина в составе Жовтневого района города Луганск. Теперь это самостоятельная административная единица на территории, подконтрольной Киеву. Можно сказать: «Счастье не за горами». Про это «Счастье» здесь думают все, поскольку там – в удалении каких-то десяти километров – находятся позиции киевлян. И если что-то прилетит, то... «Мы с вами это сразу услышим», – сказала вечерний администратор Ирина, когда принесла мне в номер чайник.
Вид на район «Каменный брод» - историческую часть Луганска. За этим холмом находится село «Счастье». В той стороне дислоцируются части Правого сектора. Оттуда, со стороны «Счастья» ждут беды – обстрелов из гаубиц или «Градов»
Вид из окна гостиницы «Дружба». Многоэтажная жилая (слева) новостройка хранит следы обстрела из дальнобойного оружия
На пути к Счастью
А почему я, собственно, здесь оказался?
Однажды я прикинул, что ежедневно полтора-два часа провожу перед компьютером, зачитываясь новостями о происходящем в Киеве и Новороссии, попутно расплевываясь со своими старыми друзьями. Тупо умножил на двенадцать. Получилось, что за год, прошедший после Майдана, я высидел перед монитором около месяца. А толку – чуть. Короче, решил самоорганизоваться и двинуть на Юго-Восток. Никаких командировочных заданий от московских редакций брать в дорогу не стал. Ограничился письмами от Агентства федеральных расследований FLB.ru, газеты «Совершенно секретно» и от нового армейского журнала, который замыслил Станислав Говорухин.
Обсудить план действий было особенно не с кем, и поэтому, как вскоре выяснилось, подготовился я к этой поездке плохо. Первый же таксист на ростовском вокзале надул меня, как ребёнка. Я договорился, что он отвезет меня прямо в Луганск. Но, подъехав к КПП «Изварино», он резко заявил: всё, дальше, Юра, езжай на маршрутке или на другом такси. Я на ту сторону не езжу. Содрал шесть тысяч. А всю дорогу был таким «собеседливым»...
…Очередь в Изварино была для меня шоком, кошмаром и ужасом. Передо мной стояло человек двести. Это были очень уставшие, бедно одетые мужчины и женщины, молодые и старые, некоторые еле стояли на ногах. С тележками, рюкзаками, сумками и пакетами, заполненными продуктами и хозтоварами – печеньем, мылом, пачками стирального порошка. У некоторых я видел канистры с бензином.
От возникшего напряжения у меня заболела голова, во рту стало сухо, возникло давно забытое ощущение похмелья... Сесть негде. Никаких скамеек. Туалета тоже не видно. В какой-то момент мне стало совсем дурно, поскольку я вспомнил, что не взял из Москвы загранпаспорт. «Кто его знает, вдруг потребуют? – закрутилось в голове. – Всё же в другое государство отправляюсь». Уже прикидывал, как придется возвращаться в Ростов и оттуда – в Москву. Потом – снова на поезд. И опять на такси до Изварино …
Когда я подходил к воротам контрольно-пропускного пункта, людской поток за моей спиной уже вытянулся метров на триста. Пограничники запускали человек по десять-пятнадцать. Люди стояли на тротуаре, а рядом, выпуская облака выхлопного газа, медленно двигался общественный и личный транспорт с украинскими номерами. У некоторых машин на номерах был изображен флаг ЛНР… Проследовали два автобуса «Москва-Луганск». В одном из них было много детей с родителями – ездили на каникулы в Россию.
Наверное, чтобы не томиться в этой веренице людей, стоило сразу пройтись вдоль легковушек и найти водителя, которой согласился бы перевезти меня через границу. Но делать это пришлось бы под измученными взглядами из очереди. Я понял, что для меня это будет невыносимо. Легче постоять, терпя вместе со всеми.
…Из ворот, навстречу стоящим в очереди к КПП, то и дело выходили люди, направлявшиеся в обратную сторону, из Луганска в Россию. Но выглядели они заметно свежее и здоровее. Это производило удивительное впечатление… Большинство из них было налегке. Некоторых то и дело окликал кто-то стоящий в очереди. И тогда они бросались друг к другу, обнимались, не скрывая и не стесняясь слёз.
Передо мной стояла немолодая пара. Женщина в чёрном пальто и синем вязанном берете. Рыжий мужчина лет пятидесяти, с красным лицом, в кожанке нараспашку. Его глаза блестели. Чувствовался перегар. Я начал задавать вопросы, которые приходят в голову каждого, становящегося в очередь. «Вы крайние?» «А надолго эта очередь?». Вопросы были глупыми. За моей спиной не было никого и ничего кроме бескрайней ростовской равнины. Стоять в очереди, казалось, придется неделю… Однако рыжий пребывал в говорливом настроении: «Да мы сами ничего тут не знаем. Уехали ещё в августе. Все побросали. Вот, теперь возвращаемся. Неизвестно куда. У вас закурить не найдется?». Я протянул пачку. Женщина, видя, что мужик сейчас начнет дружиться, зашипела: «Замолчи. Стой и молчи». Мужик виновато сделал шаг в сторону, чтобы, вроде как, не дымить на людей. Но уже через минуту увидел кого-то выходящего с той стороны границы и заорал: «Ан-дрю-ха!». К нему тут же подлетел такой же краснолицый, но одетый аккуратно. Они начали обниматься. Женщина всхлипывала. Я прислушивался. Из разговора следовало, что оба работали на одной шахте под Луганском. Когда началась война, у «Андрюхи» болела тёща, и он оказался перед необходимостью пересидеть все эти месяцы в доме, периодически во время обстрелов, таская на себе в подвал и тещу, и жену с ребенком, и собаку, и трёх кошек. Главное – не забыть мобильники, чтобы, если засыпет, хоть как-то сообщить о себе. Шахта всё это время стояла. Воду из неё не откачивали. В январе началось оживление. Работа возобновилась. Платят, правда, мало и с задержкой. К тому же на днях украинцы подорвали железную дорогу и теперь ни уголь вывезти, ни лес доставить: укреплять своды в забоях нечем… Сюда он приехал, чтобы закупиться продуктами на рынке, и через несколько часов вернуться в Луганск. «Игрушку для внука надо не забыть».
Изваринский КПП работает круглосуточно. Фото – со стороны территории Луганской республики
Многие теперь так ездят. Особенно из Краснодона и Луганска: вся дорога до российской границы занимает не больше часа на автобусе…
Мой знакомец рассказывал Андрюхе, что поехали они с женой к родне в Воронеж. Встретили их там поначалу сердечно. Но на работу нигде не принимали. Он пару раз стоял на раздаче рекламных листовок. Жена месяц просидела консьержкой в каком-то элитном доме. Но её вскоре заменили на женщину из Средней Азии. С родней разладилось. Перемыкались, а теперь решили вернуться домой. Под Луганском у них есть огород, где сейчас можно хотя бы картошку посадить. К тому же с прошлой осени много чего в земле осталось – целый неубранный урожай. Несколько ведер лука можно наковырять. А ему самому на крайний вариант можно пойти в армию. Он ведь ещё по срочной служил в артиллерии. Наверное, возьмут.
Позади меня в очередь встала дамочка с сыном лет четырнадцати. Они производили впечатление людей, у которых все более-менее… Паренёк все время бегал считать, сколько человек осталось до проходной, а маман тем временем с кем-то громко говорила по телефону про какого-то Эдика, у которого есть дом в Свердловской области. При этом она постоянно доставала зеркальце, пудрила нос и пшикалась туалетной водой. Это зрелище, как минимум, забавляло.
Все, проходившие в погранзону, уже на входе предъявляли паспорта – синие, с трезубцем. Люди ехали к себе домой, а я – к ним «в гости».
Очередь раздваивалась к двум кабинкам, в которых сидели девушки-пограничницы. Они внимательно разглядывали лица подходящих, сверяя с фотографиями в паспортах. Стало понятно, что именно эта процедура занимает больше всего времени. Больше, чем обычно. Одно дело пограничный контроль в международном аэропорту Шереметьево, где граждане выглядят как новенькие, а другое дело тут, когда въезжающие, может быть, уже несколько месяцев не спали и не ели по-человечески. И не похожи на самих себя. Женщинам некстати приходилось снимать головные уборы, всякие там шапочки и платки. Некоторые начинали причесываться – без зеркала, кое-как. Пограничницы, насмотревшиеся тут всякого, были привыкшими. Никого не поторапливали. Строгости не проявляли. Одна из этих двух показалась мне более приветливой и я перестроился в очередь, которая направлялась к её кабинке.
«Если начнет требовать загранпаспорт, буду говорить, что у меня есть спецзадание, о котором могу рассказать только её начальству», – жестко заявил я самому себе, вспомнив, как поступают герои детективов. А чего ещё оставалось?… Болела спина, тянул рюкзак. Все время казалось, будто я что-то забыл или потерял. То и дело проверял мобильник, ощупывал деньги во внутреннем кармане пиджака. Нервно перебирал письма на бланках редакций с просьбой к руководству ЛНР оказать мне содействие в сборе материала для публикации.
Рыжий перегарный мужчина о чём-то спорил со своей женой. Дамочка с духами продолжала трепаться по телефону даже в метре от пограничников. У кого-то разлилась канистра с бензином и все забегали в поисках уборщицы. Громко хлопала дверь долгожданного туалета.
«С какой целью направляетесь?», – спросила меня улыбчивая пограничница. Этот вопрос показался мне конструктивным. Стало немного полегче. В ответ молча протянул ей редакционные письма, положив сверху то, на шапке которого было написано «Совершенно секретно». Пограничница расхохоталась, потом строго поизучала мою физиономию и протянула паспорт. «Можно идти?» – не веря своему счастью, спросил я. «Конечно, мужчина! Проходите, не задерживайте», – захихикала дамочка сзади.
Не успев сделать и нескольких шагов к стоявшей поблизости скамейке, где-то в глубине рюкзака загудел мобильник. «Как дела? Ты уже?»… Это оказался друг, который словно читал мои мысли. Он был одним из немногих в Москве, кому я сказал, что еду в Луганск. «Все окей, перезвоню», – и, на ходу застегивая рюкзак, помчался к луганскому погранпосту. Здесь оставалось лишь просто предъявить паспорт. Пограничниками были люди в той уже хорошо узнаваемой форме, которая примелькалась в телевизионных репортажах из Новороссии.
Всех, выходящих с нейтральной территории, встречает здание с огромной вывеской. Ничего удивительного, окажись тут «Военторг». Но это был Duty Free…
Миновав границу, я ощутил странное волнение. Наверное, это знакомо каждому... Где-то далеко, не дай Бог, захворает близкий человек. И душа рвётся. А приедешь к нему и – совсем другое дело. Хоть и тяжело, но уже как-то и легче... Отстояв несколько часов на изваринском пропускном пункте, и, наконец, всё же пройдя на территорию Луганской республики, я чуть не разревелся от какого-то странного счастья. Не ожидал от себя такого... В тот момент, почувствовал себя самым счастливым человеком.
А самыми несчастливыми в это время были, наверное, жители села Щастя, находящегося километрах в ста от Изварино. Там стоял «Айдар», Нацгвардия. Оттуда в любой момент могли прилететь ракеты и артиллерийские ракеты. «Щастя» стало синонимом «Нещастя».
* * *
В ста метрах от границы стоят многочисленные такси и маршрутки. За билет до Луганска берут тридцать гривен. Со спокойным сердцем усаживаюсь на заднее сидение. Через несколько минут по соседству приземляется дамочка в духах, с мобильником и сыном. Машина трогается, водитель включает радио, из динамика раздается: «Мой адрес не дом и не улица, мой адрес Советский Союз»… Елки-палки! Ну, как специально!
На горизонте крутятся крылья ветровых электростанций.
Расстояние между от границы России до Краснодона - 11 километров. Летом прошлого года, когда здесь шли бои, Краснодон фактически стал последним рубежом. Во время ожесточенных перестрелок украинские снаряды взрывались во дворах жителей Ростовской области
Едем через Краснодон. На остановках и заборах – самодельные надписи: «Россия!» «Слава ополченцам, нашим защитникам»... Много домов, на стенах которых сохранились выбоины от обстрелов. Школа имени Сергея Тюленина. На здании – уже выцветший транспарант «70 лет Молодой гвардии». Именно здесь все это и произошло … Краснодон освободили в феврале сорок третьего. Но к тому времени никого из молодогвардейцев уже не осталось в живых. Весь январь шли аресты и казни подпольщиков. В конце месяца оккупанты частью живыми, частью расстрелянными сбросили в шурф более семидесяти человек, среди которых были как молодогвардейцы, так и члены подпольной партийной организации. Олега Кошевого и Любовь Шевцову расстреляли девятого февраля в городе Ровеньки. Своими жизнями они заплатили тогда за освобождение от фашизма.
Стены зданий и заборов Краснодона и Луганска пестрят самодельными надписями. «Спасибо ополченцам, нашим защитникам»
То слева, то справа виднеются пирамиды терриконов… На остановке – надпись: улица Каховского. А у меня в Москве – Каховка.
Поля чернеют воронками от взрывов. Снаряды и ракеты прилетали сюда еще осенью со стороны луганского аэропорта, находившегося в руках ВСУ. Диких разрушений – видимо невидимо. В том числе таких, о которые наши СМИ даже не сообщают. Из земли, в десятке метров от проезжей части, торчат какие-то белые трубы, столбики. Я сначала принимаю их за какую-то специальную разметку местности... Типа «Кабель. Не копать». В этот момент раздается голос дамочки справа: «А это неразорвавшиеся ракеты».
«В каком смысле?»
«В прямом, мужчина, в прямом»…
Ракеты? Да, ракеты… Неразорвавшиеся снаряды, мины… Придумать невозможно! Вот так всё близко.
Сын моей соседки словно ждёт повода и сходу начинает рассказывать, как страшно было летом и осенью, как ему пришлось с родителями уезжать в Ростовскую область к бабушке, потеряв в итоге два месяца школы. Показывает на сожженные магазины. Целые сельские улицы, разутюженные танками.
Целые сельскохозяйственные районы Луганщины в результате военных действий стали непригодными для земледелия
«А вы откуда?» «Из Москвы?» «Вы журналист?» (На журналистов из России здесь надеются едва ли не так же, как на ополченцев). «Я смотрел телевизор. Почему у вас не рассказывают, как нас здесь убивают? Напишите про это в газету».
При слове «Москва» маршрутка оживляется и пассажиры хором начинают что-то говорить, показывая мне одновременно в разные стороны: «А вот там, – взмах в сторону севера – в районе Новосветловки до сих пор стоит нацгвардия…».
«И что с того? – спрашиваю я. – Сейчас же перемирие!»
«Им плевать на перемирие. А Россия нас признает?»
Я молчу. Мне не по себе. Стараюсь не смотреть в глаза паренька, который к своим четырнадцати годам уже пережил столько, что хватит на иного старика. Он никогда не был нигде дальше Ростова, но почему-то верит, что только на Россию и можно надеяться. И сейчас для него я и есть та самая Россия. Не знаю, чем могу ему помочь. Наверное, только тем, что сейчас здесь, вместе с ним.
От Изварино до Луганска – рукой подать: километров восемьдесят с небольшим. Но маршрутка едет медленно, шоссе изуродовано разрывами украинских снарядов. Иной раз, вроде бы, можно съехать на уцелевшую обочину, но водитель не рискует: метр влево, метр вправо – растяжка, щелчок, взрыв.
Село Хрящеватое, пригород Луганска. В результате обстрелов и уличных боев село уничтожено на 40 процентов
Урожай прошлого года на Юго-Востоке погиб. Почти как в 1941 году... Про озимые, естественно, в ту пору никто особенно не думал. А для того, чтобы провести нынешнюю посевную на территории только ДНР, надо уже сейчас, в марте-апреле, разминировать минимум пятьсот гектаров сельхозугодий. А сколько на Луганщине – одному Богу известно.
Соседка благоухает смесью «Живанши» и чего-то табачного, всё больше и больше наваливаясь на меня, когда маршрутка кренится, объезжая очередную воронку. По радио поет Юрий Антонов: «Летящей походкой ты вышла из мая…»
Когда просыпается гражданская позиция
… В купе вагона поезда, следовавшего из Москвы в Ростов, я вошёл за пять минут до отправления. Там уже было жарко. На столе валялась копченая курица, обернутая в фольгу и соленые огурцы. Дребезжали рюмки. «Добро пожаловать к нашему столу», – весело прокричали соседи. «Водочки?»…
Я поблагодарил и вышел в коридор. Поезд прибывал в половине седьмого утра и в дороге, честно говоря, хотелось просто отдохнуть и помолчать. Моими соседями оказались двое ростовчан, парни лет сорока. Бизнесмены. И молодой офицер, преподающий в Краснодарском высшем военном авиационном училище, на авиабазе в Кущевке.
Офицер к застолью не присоединился, как и я. Зато все дорогу развлекал историями из жизни лётчиков истребителей и штурмовиков. Рассказывал, как хорошо он зарабатывает и «уже взял квартиру по ипотеке».
Потягивая водочку, бизнесмены рассуждали о прелестях жизни, про горнолыжные курорты Домбая, куда они ездят на выходные, про безумно дорогие подъемники на Красной поляне.
«Вот ты, штурмовик, – обратился один из них в какой-то момент к пьющему чай летчику, – рассказываешь, что на одной заправке можешь долететь чуть ли не до Урала. – Ха! А вот я, в июле прошлого года совершил геройский поступок. Один раз в субботу мы с женой и сыном ни свет – ни заря выехали из Ростова. Часов в одиннадцать позавтракали в Ейске и искупнулись в Азовском море, а в пять вечера уже обедали и грели пузо на черноморском побережье, недалеко от Анапы. Могли бы к ночи поспеть обратно в Ростов и поужинать у себя на участке. Гы-гы-гы… И тоже – всего лишь на одной дозаправке. Гы-гы-гы. А знаешь, штурман, почему? Потому что у моего сто двадцатого – два бака. Гы-гы-гы. Да нет, это я шучу. Просто у нас, старик, страна маленькая. Верно, Леха?», – обратился он к своему корешу. И они оба заржали.
Вот тут я, как говорится, не мог пройти мимо…
«Послушайте, мужики,– спросил я. – В хорошем месте вы живете – все под боком. А вы в Луганске не были?».
Мужики замолчали. Выпили.
- А что?
- Да, вот, говорите, что страна у нас маленькая... Не пробовали на Донбасс сгонять? Там тоже, вроде бы, можно на лыжах кататься. С терриконов.
«А подъёмники там есть?», – усмехнулся Леха, свесив голову со второй полки.
«Да, помолчи ты, – оборвал его говорливый. – … нет, мы там не были. А вы что, туда?»
- Просто хотел спросить. Вы же как-никак местные. Все под боком. Может, бывали?
- Нет, мы не местные, мы ростовчане. До Луганска от нас далеко. И потом туда сейчас не проедешь. Вы что, не знаете?
- Неужели?
- Именно. Не проедешь. Туда сейчас знаете, кто ездит?
- Слышал.
- То-то и оно. Туда так просто никто не ездит.
- Я не знал. А беженцев у вас в Ростове много?
«Сейчас уже мало,– раздался сверху голос Лёхи. – Бог миловал. Поразъехались в основном. А то летом и осенью столько их было! Зае…и всех».
«Правду говорит,– закивал говорливый сосед. – Хохлы передрались между собой. Одни другим задницу надрали, и те, которых отымели, решили теперь у нас поживиться».
«Работать, суки, не хотят», – выкрикнул Лёха.
- Это нация такая. Нация у-р-р-р-родов.
- Да там же русские – через одного?
- Видели мы этих русских беженцев. Лодыри. Им Россия пособия выплачивает, а они даже в электричках за проезд не платят.
- Да вам-то какая печаль? Ну и пусть не платят. Вы представляете, что эти люди пережили?
- А знаете, что мы через них пережили? Я вам сейчас расскажу. Вот у моей матери есть соседка. Одинокая старая тётя Катя. Так вот она у себя на даче укроп выращивает…»
«Не укроп, а укропов», – расхохотался Лёха.
«Заткнись, падла, а то я тебе больше не налью», – начинал злиться мой собеседник.
- Короче говоря, ходит тётя Катя этим самым укропом на перекрёсток торговать. Рядом с автобусной остановкой. И вот сидит она однажды… Это мне мать рассказывала. Она выдумывать не будет!... И лежат, короче, перед ней на газетке пучки укропа. Чего она с него заработает-то? По тридцать рублей-то за пучок.
«За пучок… За пу-чок… у-к-к-ро-пов! А-а-а-а-а…», – закатился в истерическом хохоте дурень сверху.
«Су-у-ука!» – заревел первый. Да так громко, что внимательно слушавший нас авиатор, облил себя чаем.
Следующие пять минут все купе дрожало от такого мата и истошных криков, что соседи были вынуждены позвать проводника. В итоге оскорбленный Лёха ушёл в вагон-ресторан, а полупьяный сосед, вытирая полотенцем потную физиономию закончил историю.
«И вот, значит, сидит она со своим укропом... И тут подходит пацан, лет десяти... И говорит: «Тётенька. Я с Донбасса. Мы совсем бедные. У нас нет денег. Мне мамка сказала, чтобы я подошёл к вам и попросил немного. Дайте мне пучок». Ну, тетя Катя растерялась. А потом говорит ему: «Слушай, ты пойми, я тетенька старая, у меня пенсия маленькая. Эдак у меня один попросит, потом – второй, третий. А на какие же деньги я буду кушать? Так скоро я сама стану бедной, как вы, беженцы. Пойди, скажи мамке, что укроп у меня недорогой, дешевле, чем у армян, на рынке. Возьми у неё тридцать рублей и купи у меня». Так прикиньте, чего это малец учудил!… Отошёл в сторону, шагов на десять и заорал: «А-а, ты, москалька поганая! Смотри, придут скоро сюда и всех вас нищими сделают. Гады, москали». И удрал… Вот так, уважаемый. Вот такие эти беженцы с Донбасса. И не надо мне говорить, что им надо помогать. Они и так уже ярмом сели на на шею нашего государства. А вы их своими разговорами только развращаете».
«А что не так? – спрашиваю. – Все точно сказал пацан, если не спутала ничего ваша тётя Катя. – Вы и ваша Ростовская область следующими будете, если завалят Новороссию».
«Это как?»
«Да очень просто. Прилетали ведь к вам уже с той стороны украинские ракеты? Прилетали. Прошлым летом – когда украинская армия стояла под Краснодоном… Но не дали им тогда там закрепиться. Отогнали за Луганск. А знаете что случится, если Изварино уже по-настоящему станет последним рубежом для Луганской республики? Кладбищами начнёт покрываться Ростовская область – вместо противотанковых ежей тут кресты стоять будут. А вы побежите на Домбай и Чегет. Вас там давно поджидают! Но уже без лыж. И вряд ли два бензобака помогут…».
Насупился мой собеседник: «Ладно-ладно, не горячитесь. Мы не на Домбай, а к вам в Москву ломанёмся. Повыгоняем там москвичей отовсюду. Зажрались вы порядочно».
С последним я спорить не стал. Зажрались.
Расстрелянный город
В итоге добираюсь в Луганск лишь к четырнадцати часам. А ведь в Ростове-на-Дону я был уже в половине седьмого утра. На дорогу ушло семь часов. Потом уйму времени трачу на поиск и покупку сим-карт. «Все планы и виды на жизнь давным-давно отменены» – грустно говорит продавец. Парню лет двадцать пять... Грустный город, в котором живут грустные люди с грустными глазами. Я такое вижу впервые. Есть какое-то молчаливое понимание, что все ненадежно и неустойчиво. И об этом лучше не говорить.
Остатки торгового центра «Эльдорадо» на улице Оборонная в Луганске
На маршрутке проехал через весь город до больницы и – назад. Мимо всех этих бесконечных разрушений вдоль по улице Оборонная. Сплошь и рядом, как специально, ракеты попадали в автосалоны – «Форд», «Субару», «Рено», «Фольксваген»... Разгром автоцентров – занятие не только варварское, но и откровенно глупое. Вызывает ненависть к действиям ВСУ не только у простых жителей Луганщины, но даже у той публики, которая побогаче.
Обстрелам подвергаются дилерские и торговые центры крупнейших мировых автопроизводителей
Дороги здесь за полгода бомбардировок и обстрелов превратились в полигоны. Про бензин лучше не вспоминать. Его или нет, или - пятьдесят рублей за литр. Автомоек не видать. Все популярнее становятся пункты разбора автомобилей…Похоже, основная масса владельцев современной импортной техники постаралась от неё вообще избавиться, пересев на старинные «Дэу» и «Хюндаи». Но самыми популярными становятся, конечно же, Т-72.
Танк «Т-34», освобождавший Луганщину в 1943 году
Кстати о танках. Километра через два после въезда в город со стороны Краснодона на постаменте стоит тэ-тридцать четверка, освобождавшая Луганск в сорок третьем году. Недалеко – истребитель МиГ-19. Этот район называется «ВВВАУШ» – аббревиатура от названия: Ворошиловоградское высшее военное авиационное училище штурманов имени Пролетариата Донбасса. Район сильно пострадал во время прошлогоднего наступления украинской армии. Обстреливали и территорию училища, и прилегающие жилые кварталы. Но повыбивать стекла в пустых классах, а также испортить спортивную площадку, – для украинских офицеров и генералов, надо полагать, большая военная удача, за которую полагаются медали и отпуск на родину. Возможно. Хотя ни один курсант, конечно, не пострадал. Да и не мог пострадать. Так как, во-первых, учебное заведение перебазировалось на территорию киевской Украины. А, во-вторых, в ЛНР нет Военно-воздушных сил и, соответственно, их подготовкой никто здесь не занимается.
Следы артобстрела центральной библиотеки имени Горького. Луганская областная универсальная научная библиотека была основана ещё в конце 19 века как земская библиотека-читальня. В годы Отечественной войны эвакуировать библиотеку не успели – то, что немцы не смогли вывезти, то они сожгли до тла... После освобождения Луганска, в феврале 1943 года, библиотеку сразу же начали восстанавливать. Пополнили десятками тысяч книг из обменных фондов других библиотек страны. Перед библиотекой – памятник безымянному автору «Слова о полку Игореве».
На улице раздают георгиевские ленточки. Две девушки и два парня лет двадцати. Видя, что я фотографирую следы обстрела здания на Оборонной улице, быстро подходят. «А вы случайно не из Москвы? Вы журналист?». Спрашивают, что я думаю о судьбе «лётчицы» Надежды Савченко.
«А-а.. Сходу не скажу. Вообще-то я о ней не думаю», - невозмутимо.
Ребята растеряны. «Как же так? Она же причастна к гибели российских журналистов».
Говорю, что надо дождаться суда, посмотреть обвинения, которые ей предъявят, и доказательства вины. А также – что со своей стороны сформулирует защита, адвокаты.
Молодые люди, возмущенные моей а ля толерантностью, начинают закипать.
- А как вы относитесь к тому, что её могут отпустить ещё до суда?
- Это вряд ли. Благодаря правозащитникам дело уже приобрело политический характер и теперь её ждет суд.
- И что? Суд может снять обвинение?»
- Сомневаюсь. Сборы подписей в защиту Савченко, всякие заявления лидеров российской оппозиции только усугубляют её положение. Мне кажется, что ей светит срок.
Молодые луганчане облегченно выдыхают. Москвич оказался не полным отморозком….
«Вы же знаете, – рассуждают они, – что прокуратура сообщала о невиновности в гибели российских журналистов, и теперь хода назад нет. В противном случае это будет плевок в самих себя, и в российскую журналистику: или следователи у вас, в Москве, бестолковые, или прессу у вас ни во что не ставят...»
Активисты молодежных движений ЛНР убеждены, что Россия должна признать их республику
* * *
Пресса… В конце 80-х и начале 90-х в московские редакции только и думали, кого бы отправить в Тбилиси, Вильнюс или Ригу, чтобы собрать и опубликовать материал о КПСС и о советской армии, на штыках которой держится Советский Союз. Никаких денег не жалели, чтобы командировать журналистов и показать, как сражаются «порабощенные народы СССР» за свою независимость. Американская телекомпания платила одному моему другу тысячу долларов в день только за то, чтобы он поехал в Грозный и снял обстрел здания правительства Джохара Дудаева. Изнутри… Чтобы показать, как Россия расправляется с гордыми чеченцами. Но, ладно, это же американская телекомпания. К тому же дело было в 90-е годы. А что же сейчас?
Знали бы ребята, раздающие георгиевские ленточки на центральной улице Луганска, что поехать сегодня на Донбасс в командировку от какой-нибудь московской редакции – целая история. Ещё в конце января, месяца за полтора до того, как отправиться в ЛНР, я начал обзванивать знакомых редакторов. Поводов для отказа была масса: то ожидание нового этапа военных действий, то начало их активной фазы, то ожидание переговоров в Минске, то просто нехватка командировочного фонда. Но ещё чаще были такие обоснования: «У нас есть свой корреспондент в Киеве и этого достаточно» или «мы ограничиваемся публикацией комментариев политологов».
Понятное дело, что приоритет в освещении событий на Донбассе отдается телевизионщикам, фиксирующим происходящее. Множество съемочных групп с основных российских телеканалов побывало здесь под обстрелами. Репортажи из-под Алчевска и с подступов к Дыбальцево стали гвоздем всех новостных передач. А что же зрители? Как всё это воспринимается миллионами россиян, привыкших за последний год завтракать, обедать и ужинать перед включенными телевизорами? Увы. «Город пил коктейли пряные. Пил и ждал новостей». А также очередных схваток политологов в каком-нибудь ночном эфире. Едва ли не каждый день. В течение всего последнего года. В итоге – кого не спроси – каждый назовет имена боевых командиров ополчения (Гиви, Моторола, Мозговой, Дремов...), каждый второй расскажет, в каком направлении планирует нанести следующий удар армия Украины, всякий объяснит, что в политике Новороссии много значат украинские олигархи – Ахметов и Коломойский. А что толку? Ведь в итоге большинство граждан по своему толкует запомнившиеся факты, занимая при этом, как правило, просто одну из сторон – киевскую или московскую. А в крайнем случае вообще старается не высказываться. Просто чтобы не ссориться.
«У меня нет гражданской позиции, – с гордостью заявила мне однокурсница, когда-то закончившая журфак, но нашедшая себя в рекламном бизнесе. – Мне всё равно, что там происходит – я привыкла заниматься тем, что знаю, умею, люблю. А если что – пойду цветами на рынке торговать».
«Ёлки-палки… А как же страна, а как же родина твоя? Твоих родителей, детей и внуков?»
«А дети мои вообще не в России живут. Один – в Италии, второй – в Англии, третий – в Финляндии. У каждого – своя жизнь. А если что-то дойдет и до них… Видимо, такая судьба. И любому поколению предстоит пережить выпавшее на его долю».
«Не-ет, подруга, – говорю ей. – Лукавишь ты насчёт гражданской позиции. Она есть, только ты боишься говорить о ней открыто. А я скажу: твоя гражданская позиция и твоя убежденность находятся в зависимости от состояния твоего личного счёта. От динамики рекламного гешефта. Вижу, что сейчас дела у тебя идут неплохо, вот ты и уходишь от разговора. Ладно, пока. Вернемся к разговору позже – лишь бы не состоялся он на рынке у ведра с полевыми ромашками. Но заметь, разговор про гражданскую позицию ты начала сама».
В действительности все разговоры о гражданской позиции – пустое. Тех, кто его начинает, на самом деле больше всего волнует вопрос: присутствуют ли российские войска на Юго-Востоке или.... И если да, то… как же так. Хорошо это или плохо? И вообще – ведь президент сказал, что не участвуют. Но разве может Россия остаться в стороне? Каждому простаку, говорящему об отсутствии гражданской позиции, всеми силами вкладывающемуся в текстильный бизнес, понятно, что нет ничего не меняющегося, и что если не защищать свой дом, свой, в конце концов, гешефт, то другие рано или поздно приберут его к рукам.
Но когда отнимают твой дом, твой бизнес, твой расчётный счёт – это одно дело. А когда разворовывают общее – совсем другое. Не стало у нас общей страны, общей собственности, общественных фондов, не стало и общей гражданской позиции.
Все у каждого свое. Каждый голосит о приоритете своего личного мнения. О плюрализме и праве на самостоятельную точку зрения.
Впрочем, о гражданской позиции можно, в конце концов, заявить так, как это сделал Макаревич, выступив перед слушателями в оккупированном украинскими войсками Славянске. Можно и как Илларионов – демонстративно, перед телекамерами сдав в Киеве свою кровь украинским войскам. Но возможен и третий вариант – как это сделала московская певица Юлия Чичерина. В начале марта она приехала в Луганск и провела концерт, средства от которого были направлены на помощь Луганскому зоопарку...
Пресс-конференция Юлии Чичериной и Рекса
После выступления Чичерина провела пресс-конференцию. Было понятно, что певица сдерживается в громких заявлениях о поддержке Донбасса. Достаточно того, что её предыдущий новогодний визит в ЛНР украинская служба уже квалифицировала как преступление и объявила в розыск, а московский продюсер Михаил Козырев назвал Юлию «зомби». Дабы на этот раз не обострять отношений уже с московской «тусовкой», Чичерина решила придать своему вояжу аполитичность. Для создания атмосферы «безыдейности» одним из участников пресс-конференции сделали обыкновенную дворнягу по кличке Рекс. Во время мероприятия пса усадили на стул и поставили перед ним табличку «Rex Muur, бескорыстный общественный деятель».
Да, была у пришедших на пресс-конференцию некоторая неловкость. И от самой темы визита – «помощь зоопарку», в котором животные не доедают и гибнут от обстрелов со стороны украинских карателей… И от неподготовленности Юлии к диалогу с журналистами.
Но не цепляться же, в конце концов, к словам певицы! Главное в том, что она нашла в себе смелость приехать в Луганск и дистанцироваться от своих бывших друзей, Козырева, и всяких российских подпевал, открыто поддерживающих Майдан и проведение АТО на территории Донбасса.
Военное положение
Было у меня такое мнение… Выдавливая себя из России на горящий Донбасс, необходимо всячески позаботиться, как минимум, о личном комфорте. И уж, если действительно ехать в ЛНР, то так, чтобы обойтись без потерь. Чтобы быть в порядке, чтобы все было о’кей… А ведь понятие порядок каждый формулирует для себя сам, пополняя, так сказать, баланс комфорта теми деталями, без которых он не может и не хочет.
... А хорошо так: съездить на войну, во всем делово разобраться, со всеми встретиться, ответить на все свои вопросы, выкурить трубку, лежа в гамаке, залить в себя пару литров рома и отвалить. Эдак, по-хэмингуэйски…
Но у меня не вышло. Вся эта хэмингуёвина самоликвидировалась буквально на следующий день после приезда, когда рано утром я вышел на балкон, и, вдохнув свежего солнечного утра, поднёс сигарету ко рту.
«Бу-бух, бу-бух, бу-бух», – неожиданно раздалось где-то впереди, в районе Каменного брода. «Бу-бух, бу-бух, бу-бух», – заметалось эхо среди соседних многоэтажек. «Бу-бух, бу-бух, бу-бух», – глухо отозвался мой живот...Я подумал, что все это мне снится или кажется. И что на самом деле я сейчас сижу с чашкой кофе перед монитором и просто смотрю видеозапись, сделанную на телефон каким-то несчастным жителем Новороссии и выложенную им в интернете.
Стоп. Но ведь там, в тех видеозаписях, вслед за звуками артиллерийской канонады почти сразу же на экране появляются взрывы и дым. Значит, сейчас я увижу взрыв?
Однако взрывов не было. Я стоял минут пять и ждал. Ничего не происходило. Сигарета догорала. Кофе остывал. Я праздновал труса…
Понадобился час, прежде, чем забыв про всякие радости удобств, я смог уверенным шагом спуститься на первый этаж, бодрым голосом поздороваться с уставшими автоматчиками, смотревшими «Человек и закон» и сдать ключи дежурной. А потом, как бы случайно спросить: «Никаких новостей?». В ответ она неопределенно пожала плечами. «А мне тут послышалось что-то вроде выстрелов…». «Не знаю. Это, наверное, на полигоне. Тут недалеко. Там все время что-то взрывают». «Да-да, похоже, что оттуда. Сегодня же ветер с той стороны. Вот и доносится…», – суетливо подтвердил я и решительно вышел на улицу.
Я сейчас иронизирую над своим испугом. Но разговор вообще-то заслуживает внимания. Занимаясь организацией комфортного проживания в Луганске, и в итоге остановившись, наверное, в лучшей гостинице на всем Юго-Востоке, я перемудрил. Да, у меня был огромный светлый номер с двумя большими окнами, завешенными тяжелыми бордовыми гардинами. Громадная кровать, на которой я в первую ночь после приезда из Москвы спал четырнадцать часов. Был холодильник, плазменный телевизор, роскошная душевая, фен, халат, тапочки. Очень, очень неплохой номер даже для России. И совсем недорого – около двух тысяч рублей в сутки.
Единственное «но» – во всей гостинице я находился практически один… За стенкой моего номера располагался лифт, который почти всегда был неподвижен. Лишь изредка я слышал, как он опускается, а потом лениво поднимается. Пару раз я не мог сдержаться и выскакивал в коридор посмотреть – ну, кто же там? Но всякий раз это был кто-то из автоматчиков с первого этажа, который просто совершал обход объекта.
Да и ладно бы!
Ан, нет… Я уже писал, что в Луганске стараются не жечь электричество понапрасну. И, несмотря на то, что комендантский час – в одиннадцать вечера, граждане стараются вернуться домой уже к восьми. Темнеет в марте достаточно рано, а бродить по улицам города, в котором введено военное положение, мягко говоря, не очень романтично. С этим все свыклись. Это стало нормальным. Магазины закрываются часов в шесть семь. Кое-какие кафе работают до девяти. Но это в редких случаях.
Таким образом, хотел я того или нет, но часам к шести приходилось завершать свои дела и уже с семи оставаться один на один со своим дурацким комфортом. День-другой меня ничего не беспокоило. После нескольких встреч и интервью, оказавшись вечером в номере, я пил чай, а потом садился записывать все увиденное и услышанное. Ничто, казалось, не нарушало этой гармонии. Правда, бесил крайне медлительный интернет, когда стартовая страница Яндекса загружается по тридцать-сорок минут – словно через модем, как это было в девяностые годы. Но, в общем, пустяк.
А на третий день все изменилось.
Часу в десятом вечера выхожу я на балкон. Курю. Кругом – темнота. Что-то не так… Внизу предательски светится рекламная вывеска моей гостиницы. Не порядок… Горизонт искрит огоньками микрорайона «Каменный брод». Там все разутюжено артобстрелами. Целые улицы превращены в окрошку. Оттуда несется вой собак, оставшихся без домов и хозяев. Леденящий душу хор. Тоскливо… Курю. И вдруг... Внизу, вдоль дороги замелькал огонек. Потом, в отдалении, ещё один, третий, четвертый, пятый… Неужели кто-то кому-то подает сигналы? Присмотрелся внимательно. Уф-ф… Люди по улице идут. С работы возвращаются. Дорогу себе фонариками подсвечивают. (Фонарики тут нынче в цене. Дефицит).
Ночной вид из гостиницы «Дружба» на окраинный район Луганска «Камброд»
Одним словом, на третью ночь я потерял покой. Спал с открытым окном, прислушиваясь, к звукам улицы. Ложась спать, складывал все вещи в рюкзак, чтобы – если чего – осталось только впрыгнуть в штаны, куртку и ботинки. Чертова душевая! Случись что – так и замуруют меня в этой стеклянной кабине: мылся с открытой дверью. На ночь оставлял незапертым номер. Ждал, когда наступит утро, чтобы поскорее оказаться в людном месте. Хотя бы в подземном переходе, где так много разных магазинчиков и, главное, прохожих. Выходя из гостиницы, всякий раз забирал с собой рюкзак, набитый самым важным – какими-то бумажками, гаджетами и бесконечными зарядками для них.
Всего этого, конечно, не могли знать мои знакомые крымские журналисты, которые с ноября прошлого года целой компанией снимали в Луганске трехкомнатную квартиру за две тысячи рублей в месяц, то есть ровно за те деньги, которые я платил ежедневно. Возможно, в их «трёшке» не было такой хрустальной чистоты, как в душевой моего номера, однако спали они, как я понял, однозначно крепко. Вполне вероятно, что в окна их квартиры по ночам тоже залетал вой бездомных собак, но следов беспокойных ночей на их лицах не было. Да, им пришлось пережить немало тревожных суток, всех этих февральских бомбардировок и взрывов. Но в том-то и дело, что ребят было много и все они находились рядом, вместе.
А это правило такое. Когда все по одиночке, их легко не только перестрелять, но и толкнуть с подоконника, накинуть петлю, стукнуть по голове. И уж совсем легко свести с ума. Надо просто, чтобы человек целиком и полностью сосредоточился на том самом своем богатом внутреннем мире – единственном, уникальном, неповторимом. Чтобы прислушивался не только к своему дыханию, но и к росту зубов, шевелению волос, беганью мурашек. И дело сделано! Живой труп – на лицо. На него и патронов тратить не придется.
Вот, говорят: сильный человек ни в ком не нуждается. Он весь такой самодостаточный, одиночество ему только в радость. Да, наверное, такое возможно. Среди сумасшедших… А нормальным людям всегда требуется быть «в миру». Луганчане знают это теперь наверняка.
Улица имени Вадима Дёмина
Говорят, что война все расставляет по местам. Это верно, но лишь отчасти. Хотя бы потому, что сама война – не некий самостоятельный субъект, а результат осознанных человеческих действий. Начинается и кончается она не сама. Ее всегда кто-то начинает и кто-то заканчивает.
Время войны – время расставания с тем, что называется здравый смысл. Согласно этому здравому смыслу, удобному и привычному в мирное время, солнце восходит и заходит, растут цены, меняются правительства, проходят выборы. На самом же деле все наоборот. Не Солнце крутится вокруг Земли, а – если кто-то забыл – земля вокруг него. Цены не растут, а их повышают. Правительства не сами меняются, а их меняют. Выборы организовывает тот, кому это выгодно. Войну начинают тогда, когда решают: пора. Снаряд выстреливает тот, у кого есть пушка… Всего полгода понадобилось жителям Донбасса, чтобы пройти ускоренный курс этой прикладной диалектической логики. К сожалению, опять «как тогда»: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием боев она врывалась в стих».
Кажется, что война – всему конец. Что логично. Но не диалектично…С одной стороны, в то время, когда летают пули и взрываются мины, многое начинать поздно. Однако слова эти значат не более, чем сожаление – «жаль, что не раньше». Конечно, любить и рожать детей, учиться и учить других желательно в мирное время. Но, кто сказал, что этим нельзя заниматься во время войны? Во время войны возможно всё. Вот только дается это всё гораздо большим трудом.
Если только не смерть. Хотя, смотря какая смерть…
Боец ополчения ЛНР, Вадим Дёмин, родился в семьдесят седьмом году. Чем запомнился тот год? Новым фильмом «Блокада» по роману Александра Чаковского. Тем, что в Киеве открыли станцию метро «Площадь революции» (ныне – «Майдан незалежности»). Принятием новой советской Конституции… Уроженец Луганска Вадим Дёмин был настоящим советским человеком, и 17 августа 2014 года он отдал жизнь, защищая свой народ и родную землю. Его больше нет среди живых. Но именем этого человека, прожившего всего 37 лет, теперь названа улица в селе Хрящеватое. Своим именем он остался среди нас, среди живущих. Он есть в этом разговоре, в этих строках. И помнить его будут намного дольше, чем тех, которые ставят себе памятники ещё при жизни.
И таких, как он, очень много.
16 октября прошлого года в фойе Луганского Высшего профессионального училища автосервиса открыли мемориальную доску. На ней выбиты имена шести преподавателей и студентов училища, погибших летом 2014 года.
Дёмин Вадим Юрьевич 1977 – 17.08.2014
Ескин Сергей Леонидович 1979 – 14.08.2014
Киреев Олег Станиславович (?) – 29.08.2014
Мосина Дарья Валериевна 9.02.1995 – 9.08.2014
Стариков Алексей Васильевич 1993 – 2014
Украинец Виктор Александрович 1979 – 29.08.2014
Подбитая украинская техника на улице героя ЛНР Вадима Дёмина
… За несколько дней до отъезда на Донбасс я заглянул с моим московским другом в “John Bull Pub”, что напротив выхода со станции метро «Смоленская». Сидели, говорили, не особенно обращая внимание на происходящее вокруг. Вдруг неожиданно все эти голоса, разговоры, телефонные звонки и писк эсэмэсок стихли. Мы оглянулись – сидящие в зале у большого окна, выходящего на небольшую площадь перед метро, словно окаменели. За окном, прямо перед пабом со всей этой аппетитно жрущей и пьющей публикой, стояли четыре человека в форме ополченцев Донбасса, которая хорошо знакома генералам и маршалам диванной армии, пользователям ю-тьюба. Посетителей было не узнать. На моментально исказившихся лицах людей, только что возбужденно обсуждавших курс доллара, цены на недвижимость, тачки и нефть изобразилось удивление, страх и почтение.
Мужички немного потоптались, поковырялись в мобильниках и, закинув за плечи рюкзаки, побрели в сторону Арбата. Я попытался представить, что бы началось – зайди они прямо сейчас в это заведение. Половина посетителей, наверное, быстро бы рассчиталась и смылась. Оставшиеся продолжали бы дискомфортно ковыряться в своем бизнес-ланче. Возможно, кто-то пролил бы себе на штаны горячий кофе. Не исключено, что топ-менеджер вежливо предложил бы им нечто за счет заведения… Короче, возникло бы то, что у Гегеля называется «отрицательная связь».
Между тем, медленно, но верно эта связь все же возникает.
Странно выглядят на столичных улицах эти транзитные люди, которые возвращаются с Донбасса: с поезда ростовского – на красноярский, с вокзала Казанского – на Ярославский, с фронта – в тыл. Но как не прогуляться по первопрестольной? С рюкзаками за спиной, в чудных папахах, ботинках на шнуровке идут иной раз такие по Тверской – к прохожим обращаются: как пройти на Красную Площадь, где Арбат, далеко ли до ВДНХ? А им вслед оглядываются. Кто-то из любопытства, кто-то с интересом. Редко спросят: «Вы оттуда?» «Оттуда-оттуда…». «Ну, как там?» «Там война»… Так и идут они, не ведая, с какой тревогой, а иногда и нескрываемым страхом смотрят на их застрявшие в пробках пассажиры американских и немецких машин.
Сложно сказать, сколько добровольцев из России перебывало на Юго-Востоке и сколько их там сейчас. Основной возраст – от двадцати двух до пятидесяти. У младших есть силы, у старших – опыт. Все, как правило, отслужившие. Много прошедших Афганистан и Чечню. Случается, что едут и семидесятилетние отставники. Волна эта накрыла уже всю страну: от Калининграда до Урала и от Сибири до Дальнего Востока.
«Что же нам не жилось, что же нам не спалось»
Одним из первых тех, кто стал организовывать движение добровольцев, вернувшихся с Донбасса, оказался коммунист с Курильских островов Евгений Плотников.
«Как только началась «русская весна», нам стало понятно, что эта тема наша. Сегодня там есть представители практически всех слоев российского общества. Но в основном это, конечно, не сыновья лавочников, и банкиров. В первую очередь это пролетариат – работяги, которые отнеслись к беде Донбасса, как к своей. Люди сознательные и серьёзные. Где-то писали: это все люмпены, бомжи, злостные алиментщики, прохиндеи, набравшие кредитов… Извините, где это видано, чтобы так называемые отбросы общества, люди потерянные, вдруг оказались авангардом мощного прогрессивного движения. Только задумайтесь: какую же надо иметь личную смелость и решительность, чтобы, преодолев все трудности, отправиться за тысячи километров с одного конца страны на другой. Вспомните, сколько стоит авиабилет с Сахалина до Москвы. А потом ещё на поезде и перекладными до Луганска или Донецка!
Говорят, что отправкой добровольцев тайком занимается государство. Смешно! Государство не в состоянии решить простейших вопросов, связанных с жизнью наших людей. Откуда вдруг возьмутся такие организаторы, чтобы вот так по ниточке со всей страны собирать добровольцев?!
Эта история с Донбассом – серьезная проверка для России вцелом и для трудового народа, прежде всего. Почти четверть века нам промывают мозги, чтобы убедить в дурацкости былой советской жизни, при которой, между, прочим, выросло аж три поколения… И что же? Промывают, промывают… И тут вдруг выясняется, что народ, столько времени слушавший их трескотню, тихо вздохнул, собрался и молча отправился на войну. Ужас! Конечно, надо теперь поднять вой, что никакие это не добровольцы, не честные совестливые люди, а наемники, идущие стрелять и убивать – лишь бы заработать деньжат. А ведь то, что этих самых деньжат у людей нет, они, столько лет грабившие страну, знают наверняка. Сами же и грабили… Выходит, что не совсем разграбили. Может быть, на снайперскую винтовку у нашего сахалинского мужика денег и не хватит, но вот на дорогу до Донбасса уж как-нибудь наскребет. В конце концов, все тот же потребительский кредит возьмет. Для того эти кредиты и есть. Верно? А нет, так товарищи помогут. Чай не на Канары едет.
Сейчас это движение стихийное. Мы понимаем его слабости. Но ведь началась реальная война и практическая борьба. Обстоятельств для этого прежде просто не было… Поэтому теперь каждый практический шаг, каждый следующий период практической борьбы дороже десятков программ, которые сейчас разрабатывают всякие политики и партии.
Почему? Потому что сложившаяся на Донбассе ситуация, как никакая другая, воспитывает рабочий класс. Нынешний опыт движения добровольцев и ополченцев бесценен. Именно он показывает, что дальше будет делать рабочий класс. Какие формы и способы борьбы он будет применять. Как будет самоорганизовываться. И это даст новое для развития теории.
Надо анализировать реальные шаги, опыт реальной схватки. С тем, чтобы сделать дальнейшие выводы для борьбы».
Я специально воспроизвел этот фрагмент беседы с Евгением, который получился у нас в феврале, незадолго до моей поездки в Луганск. И, прежде всего, потому что слова эти принадлежат не московскому аналитику, а коммунисту с Курил. Представляете, где это?
Сахалин и Курильские острова это вам не Донбасс, где что ни квартал – или завод, или шахта, пусть хотя бы и не на полную мощность работающие сегодня. Вся Сахалинская область это такой регион, вся жизнь которого клином сошлась на деятельности трёх-четырёх американских и японских кампаний, добывающих здесь и увозящих отсюда российский природный газ. За возможность работать в “Sakhalin Energy” вам могут горло перегрызть. Потому что четыремстам тысячам сахалинцев, живущим на острове, больше работать негде. Все остальные предприятия, составлявшие когда-то гордость советского Дальнего Востока, уничтожены на корню.
При том, что по своей территории Сахалинская область раза в два с половиной больше всего Донбасса, народу здесь живёт меньше, чем в прифронтовом Луганске. Но практически половина этих людей ориентирована на отъезд… куда-нибудь. Лишь бы не гнить на проклятом острове.
Заметим. Ни в кого здесь ещё из РСЗО «Град» не стреляли. Из гаубиц по Южно-Сахалинску не долбили. Рыбацкие избенки на Курильских островах танками не утюжили. Тем не менее, во время опроса студентов южно-сахалинского университета, проведенного в 2013 году, восемьдесят процентов высказалось за «японский вариант»…
Год назад, весной 2014 года, в те дни, когда на Луганщине первые отряды ополченцев штурмом брали СБУ, я находился на Сахалине, друзья пригласили меня встретиться со студентами института филологии СахГУ. Будущих журналистов набралось человек тридцать. Всех интересовала жизнь московской прессы. Слушали, не перебивая. Интересовались гонорарами в столичных электронных СМИ, сетуя на незавидную судьбу провинциальных публицистов. Тем не менее, дождавшись момента, я спросил: ребята, что думаете о передаче островов японцам?.. Ответы получились вот такие:
Маша, студентка третьего курса: «Лично я была бы не против. Эта тема очень интересует нас и наших друзей с Курильских островов».
Студент в очках: «А-а-а! Дура, если они сюда войдут, нас выгонят или просто вырежут».
Первокурсник: «В Японии хорошо. Там нет преступности, возле магазинов можно спокойно оставить велосипед».
Голос: «Надо отдать, чтобы они создали здесь инфраструктуру, а потом забрать обратно».
Студентка: «Одно дело – жить там, а другое – отдать… Нашим людям там жить хорошо, но зачем отдавать…»
Студент в очках: «Можно подумать, что они такие миролюбивые».
Первокурсник: «Лучше тогда создать отдельное государство «Сахалин».
Голос: «Да ладно! На картах России, выпущенных в Японии, уже нет ни Сахалина, ни Курил».
Что ж. Вполне сформировавшаяся гражданская позиция. Представляете! Это пока ещё в наше мирное-то время. А если очередь над головами дать? А если сирену на весь город включить: граждане, воздушная тревога… До Ростовской области бежать далеко.
Что будет потом
Про что думает ополченец в перерывах между боями? Про следующий бой. Про боекомплект, про то, что надо бы соорудить упор под цевье автомата и поменять шнурки на берцах. Про ужин. От разговоров и мыслей про «русский мир», про «славянское братство» тоже никуда не денешься. Но все-таки: что будет потом, после войны? И что сейчас происходит там, где дом, где осталась семья, друзья. Ради чего они тут проливают кровь?
Ополченец Константин – уроженец Красного Луча. Сейчас он проходит службу в одном из подразделений ополчения. В Луганск он приехал за лекарствами для тяжелораненных. «Когда я уходил в ополчение, никаких проводов не было. – рассказывает Константин. – Завод работал в одну смену. Многие к тому времени поувольнялись и уехали: одни к родственникам на Украину, другие – в Россию. Боялись, что придут киевляне и бои начнутся уже здесь. Мы с мужиками тогда лишь ориентировочно знали, где передовая. Но не идти же на звук канонады? Потом нашли, кого надо, собрались и… короче говоря, уже несколько месяцев воюем. Некоторые наши были тяжело ранены. Но кто смог, вернулись из госпиталей опять в строй. С нашего завода в ополчение ушло около двадцати человек. К тому моменту мало было работающих. А с некоторых предприятий на передовую уходили сотнями».
Найти бойца, который станет подробно рассказывать обо всём, через что он прошел за полгода сражений на Донбассе, дело непростое. Время мемуаров еще не пришло. А вот «окопной правды», достоверных сведений о происходящем – хоть отбавляй. Но будет ли истинной картина, нарисованная по свежим следам? Тем более, что грозные события сменяются одно за другим. Что из этого тенденция, а что потенция к тенденции – разобраться пока нелегко. Никто не скажет наверняка, что впереди у этих людей, отправившихся на защиту своей земли. Это как если бы участники обороны Брестской крепости пытались представить перспективы контрнаступления под Москвой. Просто они верили в это, и с этой верой в победу шли на смерть. Здесь сейчас примерно так же.
Армия Луганской народной республики формируется из местных жителей
Но ведь ясно, что не поднимись тогда, весной и летом прошлого года, шахтеры и рабочие Новороссии против ВСУ, Нацгвардии, «Правого сектора» и всяких «Айдаров», не возникло бы самой основы для создания Луганской и Донецкой республик. Не будь этих десятков тысяч, готовых взяться за оружие, так бы и оставался Юго-Восток под пятой Ахметовых и Коломойских, с близкими им по своей сути Порошенко, Тимошенко, Яценюком, Ярошем.
«Мы тут двадцать лет по утрам просыпались и думали об одном и том же – как бы подзаработать. – вспоминает Константин. – Как бы до получки дотянуть, и будет ли она вообще, эта получка. О том, чтобы отправить ребенка на каникулы к морю или, подавно, учиться в Киев, вообще речи не было. Нам все рассказывали про несправедливость прошлой жизни, про то, что надо стремиться к успеху, что хорошо живут только умные… А мы, мол, тут все дураки. И лучше бы, чтобы вообще куда-нибудь делись. Как дойдет до выборов, мы всем нужны. А потом выберут своих, и мы свободны. Мелкие ларьки, мёртвые и полузатопленные копанки – это нам, а большие шахты, комбинаты, крупные предприятия – все им.
Но вот как загорелось в Киеве! Как полыхнуло в Одессе… Все эти наши менеджеры побежали. Плевать они хотели на наш Донбасс. Конечно, тем, кто разжился здесь, понастроив котеджей, накупив квартир, сегодня деться некуда, и все они сплошь и рядом за Новороссию, за Донецк и Луганск, за республику. Только вот слово «народная» они с трудом пишут и произносят. У кого бизнес и коммерция остались, продолжают торговать, как и раньше. Ценники переписывают, как ни в чем ни бывало. У кого-то, возможно, сыновья пошли служить. Но это, скорее, исключение. Маловато у нас тут на передовой пацанов, которые из богатых. Да и у них папаши сегодня все больше приглядываются к обстановке, взвешивают, оценивают... Есть такие – спасибо им – которые иногда помогают, гуманитарку присылают, что-то из еды и одежды. Но это сегодня, до тех пор, пока мы идем в наступление…
Первоначально нам вообще не было понятно, что начинается такая масштабная заваруха, настоящая война. Перед глазами были Майдан, события в Мариуполе, факельные карнавалы оуновцев в Киеве. Через этот ужас большинство и пришло в ополчение».
Но проходят месяцы – что дальше-то?
Ополченцев Алексея Мозгового, казаков Павла Дремова, служащих армий ЛНР и ДНР не надо просвещать о том, что такое украинский национализм. Уже тысячекратно они имели с ним дело – и в Донецком аэропорту, и в Славянске, и в Дебальцево – везде, где «жевто-блокитные» поливали их свинцом, заживо давили танками, пытались испепелить залпами гаубиц. Не надо им рассказывать и о том, что позади – Россия. Другое дело – ответить на вопрос: что будет потом, когда, возможно, не станет их самих? Но ведь что-то будет! И кто-то тоже будет. А как? Если им самим, служащим в армии Юго-Востока, суждено сложить здесь свои головы, что будет написано на братской могиле? За что жизни отдали? Ответы на этот вопрос даются с большим трудом. И православный крестик на груди не всегда подскажет.
Но, в конце концов, на то и был советский народ самым читающим народом в мире, чтобы мог вспомнить, какие истоки мужества питали героев «Живых и мертвых» Симонова, «Судьбы человека» Шолохова, «Звезды» Казакевича, «Брестской крепости» Смирнова. Была у народа страна, вот и защищал он её. Именно свою страну. А не «как свою».
Памятник освободителям Луганска от немецко-фашистских оккупантов хранит многочисленные следы уличных боев
Красной эстетики сейчас на Донбассе много. Достаточно оказаться в Алчевске – красные флаги, пятиконечные звёзды. Тем не менее, о Советах, как органах власти рабочих и солдатских депутатов, не слышно. Деятельность профсоюзных и партийных организаций не популярна. Все больше разговоров о войне с олигархами и т.н. олигархатом.
Врямя фабрично-заводских комитетов
В то же время, по рассказам ополченцев, то на одних, то на других предприятиях Луганской и Донецкой областей начинают создаваться фабрично-заводские комитеты.
Какое непривычное название! Какое-то архаичное. Дело тут обстоит следующим образом. В среде бойцов, в их разговорах, в шутках постоянно присутствует издевательская, а моментами и гневная интонация в отношении коммерсантов, отсиживающихся в тылу, спекулирующих на рынках и под крышами супермаркетов. Но в то же время есть и понимание того, что именно связывает их, бравших Дебальцево, Лисичанск и Чернухино, с теми, кто остался у станков в подчас полуразрушенных цехах Лутугино и полузатопленных шахтах Антрацита. Тема «родного завода», осмеянная былыми бардами и пошлыми юмористами, для них, наполнена конкретным содержанием. Потихоньку, но начинается... Вооруженные рабочие, находящиеся на передовой, сами начинают «доходить» до того, чтобы, изредка бывая дома, проводить все время не только среди родни, но и среди заводчан. И такие визиты «человека с ружьем» на родное производство случаются все чаще..
Закономерности очевидны: у человека, находящегося в долгой отлучке, не может не болеть душа за происходящее дома. Тем более во время войны. И вот отправляется такой ополченец в отпуск на побывку. Скоротает вечерок в кругу семьи, вопросы хозяйственные порешает. Ну, а как с друзьями не встретиться и свою временно оставленную работу не проведать? Сходит, посмотрит, узнает, что получку задерживают, покачает головой – не привыкать – и снова на передовую. Расскажет там своим: все, дескать, как и раньше, если не хуже.
Через месяц, глядишь, снова оказывается дома. С двумя-тремя однополчанами. Вечер – в кругу семьи. С утра – скорее в родной цех. Глядь, а там десятипроцентное сокращение. Ну, ёлы-палы…
Помолчат – и снова на войну. А политико-моральное состояние – на тройку. Почти как в фильме Гайдая: «Что же это?! Я тут, а у меня там шведы Кемь взяли».
Короче, на третий-четвёртый раз начинают разбираться. Какого, мол, лешего? Ходят по заброшенным цехам, а им с разных сторон – и про копеечную зарплату, и про задержки с выплатой, и про увольнения, и тэдэ и тэпэ. «А что директор-то? К нему ходили? Жаловались?» «Какой там! Он все время в министерстве. А если в кабинете, так к нему секретарша не пускает».
Так и выходит: те, что поактивнее собираются и тут же, на рабочем месте проводят собрание, принимают решение о создании фабзавкома. Пассивных сегодня на Донбассе надо поискать.
Одного - другого работягу, обивающего порог директорского кабинета, секретарша ещё, может быть, и урезонит: «Всем тяжело, Макарыч, один ты зарплату клянчишь». А, вон, как придут представители фабзавкома на разговор к начальству... Этим парням, защищающим свою родину, а, в конечном счёте, и этот завод, отказать в аудиенции – ох, как сложно. Пожалуй, даже невозможно.
Фабзавкомовцы – люди серьёзные, порохом пропахшие. Зайдут в кабинет, головные уборы снимут, ноги о половичок вытрут. Как и положено вежливым людям, от приглашения выпить чайку не откажутся. Так, мол, и так, Семен Семёныч, несмотря на некоторые недостатки в работе, всё вы делаете верно. Продолжайте в том же духе. Храните производство, как зеницу ока, а мы тем временем будем врага всё дальше отгонять, чтобы он вас из гаубиц не доставал. И зэпэ не забывайте платить. И, пожалуйста, детей ополченцев отправьте на лето в Новороссийск. И ещё. Сейчас буквально в нескольких километрах эрсэзэо «Град» работает? Вон, слышите?... Это наш «Град». Через недельку будет перемирие, так мы его поставим вот здесь, во дворе завода. А вы пока эти свои мерседесы откатите куда-нибудь. И возьмите на содержание семьи наших погибших товарищей. А то как-то нехорошо выходит. К тому же, вполне возможно, что на время этого перемирия часть боевых командиров снова выйдет на работу. Мы слышали, что вы здесь часть производства позакрывали? Нет? Вот и мы как-то не верим. Эх, болтают же люди невесть что…
Время такое уникальное наступило, что нет нужды призывать браться за оружие. Оно уже в руках у народа, одетого в ватники.
Что будет с этими фабзавкомами и их активистами в будущем – одному Богу известно. Как, собственно, пока не ясна и сама судьба народных республик. Становление, одним словом… Тем не менее, понятно, что в настоящее время оружие находится в руках тех людей, которые мирным труженикам Новороссии в прямом смысле ближе и понятнее всех остальных. Они их знают лично и потому доверяют. Жизнь людей, стоящих у станков сейчас лично гарантируют их представители, которые находятся на передовой, в кабинах танков, за рулем самоходок. И нет ничего удивительного, если сейчас где-нибудь в Первомайске или Стаханове во время конфликтной ситуации кто-нибудь обронит грозные слова: «вот вернется мой Колька из Алчевска и покажет вам тут…». Это же так естественно. «Винтовка рождает власть».
Тема наружной агитации и пропаганды в ЛНР – одна единственная. В комментариях не нуждается
У трудящихся Донбасса постепенно складывается понимание, что пока на внешнем фронте их товарищи сражаются с укро-фашизмом, они должны держать фронт внутренний, оказывая сопротивление тем крупным, средним и мелким хозяйчикам, которые не производства спасают и развивают, а дивиденды себе выплачивают, прибыль выводят (мешками), активы разбазаривают. А, возможно, спихивают эти самые производства за бесценок российским бизнесменам. Да и моральный аспект никогда не стоит забывать. Неизбежно вспоминается сцена пьянки-гулянки эвакуированной «творческой интеллигенции», которая показана в фильме «Летят журавли»? Или как в том же фильме прохиндей-музыкант пытается выторговать «бронь» у хирурга?
Кончится война – придёт время разбираться, что сделали все эти фабзавкомы, чего добились и добились ли. Но это потом. А сейчас они должны стать для рабочих в армейских ватниках своего рода гарантией того, что за время их отсутствия производство сохранится, условия работы не ухудшатся, а, возможно, и улучшатся. Ведь не для того же они проливали кровь, чтобы всё оставалось, как раньше...
Это во время «войны с санкциями» кто-то, наверное, может отложить исполнение планов на будущее. Но во время войны настоящей, будущего может не быть. И уж если сейчас все – для фронта, то после победы – вообще все для победителей.
Аналитики и политологи утверждают, что «конфликт на Юго-Востоке» может затянуться на многие годы. Видимо, всем понятно, что Новороссия сдаваться не будет. А раз не будет, значит, ЛНР и ДНР предстоит пережить еще много этапов становления. Значит, многое здесь ещё изменится. И вполне возможно, что последует логичное развитие фабзавкомов, от которых, между прочим, до создания Советов – один шаг.
Нет, действительно, если уж довели дело до войны, то и война – время жить. Тем более, что жизненно важных вопросов, решение которых зависит от активности фабзавкомов, – хоть отбавляй. И если, допустим, несколько фабзавкомов от тех предприятий, которые относятся к числу «градообразующих», соберутся и выдвинут своих представителей в городской, допустим, Совет, то в итоге выйдет именно то, что называется советская власть. Возможно, даже без коммунистов.
А повестка дня у этой власти более, чем обширная:
- создание фабрично-заводского фонда, пополняемого за счет взносов рабочих по одному проценту от заработка и добровольных пожертвований.
- создание на базе фабзавкомов касс взаимопомощи. (Степень нужды проверяется членами фабзавкома. Ограничения: пьющим не выдавать – только их жёнам и т.д.)
- решение жилищных вопросов. (Ополченцам, семьи которых живут в съемных квартирах, арендодатели должны давать скидку и рассрочку и т.д.)
- по предъявлению рецептов, содержащих печать фабзавкома, аптеки должны выдавать лекарства бесплатно. (То же касается бесплатной госпитализации).
- возвращающиеся солдаты должны получать бесплатное питание и право бесплатного проезда в общественном транспорте.
- открытие бесплатных столовых для ополченцев и членов их семей.
- введение запрета на повышение цен на продукты питания. (Тех, кто будет повышать, бойкотировать, объявлять их заговорщиками против народа)
- создание комиссии по вопросам безработицы.
- установление прогрессивно-подоходного налога с буржуазии и высокооплачиваемых чиновников для оказания материальной помощи нуждающимся.
- создание отрядов охраны, добровольных народных дружин.
- введение запрета на банкротство предприятий без рассмотрения на специальной комиссии Совета.
Всё, перечисленное выше, – направления деятельности Иваново-Вознесенского городского Совета, созданного в 1905 году на базе более сорока местных фабзавкомов с стачкомов. Дело было во время Первой русской революции. Ровно сто десять лет назад. А такое чувство, что все это вопросы сегодняшнего дня. И не только, кстати сказать, на Донбассе.
Автозаправочные станции в ЛНР – такая же редкость, как и бензин
Здесь на въезде в город Лутугино находился ресторан
Весенне-летний сезон Луганский академический областной русский драмтеатр имени Павла Луспекаева откроется не раньше, чем будет отменен комендантский час. То есть после войны
Павел Борисович Луспекаев был зачислен в труппу драмтеатра, после того как в 1944 году демобилизовался и приехал жить в Луганск. В 2012 году театру было присвоено его имя
Об авторе: Юрий Панков. Окончил факультет журналистики МГУ.
Работал в "Экономической газете", еженедельнике "Собеседник", в газете "Коммерсантъ". С 2002 года - главный редактор издательства "Автограф века".
|
