|
 Знаменитый уральский писатель Алексей Иванов в интервью главному редактору издания 66.ru Богдану Кульчицкому формулирует уральскую национальную идею и рассказывает о героях Ёбурга, указывает на своих и чужих в современной политике, открывает независимую горнозаводскую державу, со всеми ее святыми, убийцами и тружениками.
Справка 66.ru:
Писатель Алексей Иванов — один из немногих людей, после встречи с которым хочется продолжать жить на Урале. Объехать его весь, чтобы увидеть, что видит он, почувствовать себя частью воссозданного писателем нашего волшебного мира. Иванов вернул нам интерес к Уралу, сформулировал «уральскую национальную идею»; с ним интересно обсуждать современную жизнь, он видит ее объемной, видит сквозь исторические закономерности этой территории.
Он знаменит и успешен. Экранизация его романа «Географ глобус пропил» триумфально собирает призы и кассу (при затратах на производство в 40 млн руб. плюс столько же на промо фильм за первую неделю проката собрал почти 100 млн руб.).
1 декабря в Москве на ярмарке Non/fiction Иванов представит новую работу «Горнозаводская цивилизация» — огромную фотокнигу, где он изложил 14 концепций, описывающих феноменологию Урала.
Уже почти написана книга о Екатеринбурге — 100 новелл, описывающих героев нашего города эпохи его трансформации из Свердловска в Ёбург, а потом в Екатеринбург.
— Я вчера перечитывал ваше интервью про книгу «Горнозаводская цивилизация». И понимаю, что ивановский Урал — та самоценная система, та легенда и гордость — был создан людьми, которые жили по идеалу. Но я не могу соотнести их былые подвиги с тем, на что способен Служкин (Служкин – главный герой книги Иванова «Географ глобус пропил», в одноименном фильме Александра Велединского его сыграл Константин Хабенский – Ред.).
— Служкин не олицетворение горнозаводской цивилизации. Он вообще не про это. И не нужно на микроуровне индивидуума искать понятия макроуровня — ментальности всего социума. Социум всегда синергетическое явление, в котором целое всегда больше суммы своих частей. Вот один известный журналист на вопрос «что сейчас главное в жизни?» ответил: «Главное — есть в правильном месте». Он продемонстрировал систему ценностей общества потребления. Но существует и общество производства. Для человека такого общества важнее что-то создавать, а не что-то потреблять.
Для Виктора Служкина потребление не слишком значимо для счастья, он всю дорогу отказывается потреблять, точнее, хе-хе, потребляет только алкашку, то есть медитирует. Вот в этом смысле Служкин — не человек общества потребления.
Общество потребления — преимущественно постиндустриальное, а общество созидания — преимущественно индустриальное. Одно другого, кстати, не отменяет, и Служкин, кстати, ходит смотреть на корабли — агрегаты общества созидания.
В российской истории эталонное общество созидания — горнозаводская цивилизация. Социум, в котором главной ценностью был труд, дело, работа. Люди самовыражались через эти практики. И потребность в труде никуда не делась.
— Как-то не очень заметно.
— Вот вы, Богдан, что сейчас делаете?
— Работаю, и вы работаете. Я добываю из вас информацию и идеи, вы их производите и упаковываете в книги.
— Мы самовыражаемся через труд, занимаемся своим делом. Труд — это дело, бизнес, творчество, созидание. Говоря выспренно, вы, журналисты, создаете новости, мы, писатели, создаем смыслы. Но мы работаем. Производим, а не потребляем. Нам это интереснее. Мы уважаем себя за то, что сделали, а не за то, что имеем. Чтобы иметь, можно и украсть. А трудиться — не значит непременно стоять у токарного станка или лупасить молотком по болванке.
— На Урале скоро ни одного станка не останется, а вместе с ними и менталитету конец. Его заменят доступные потребительские кредиты.
— Дело не в станках. Ходить голым у моря — значит, быть нудистом, а не древним греком, потому что Древняя Греция не в обнаженке, а в культе гармонии — социальной, телесной, архитектурной и так далее. И суть Урала не в станках, а в самовыражении через свое дело. Вообще, чем меньше людей у станков, тем лучше. Пусть вкалывают роботы. Но ценность труда должна быть легитимна для общества. Легитимна — не значит «наличествует у каждого». Достаточно небольшого процента носителей, лишь бы это были лидеры, которые демонстрируют идеалы или нормативы.
— А сколько? Каков должен быть процент носителей для того, чтобы цивилизация жила?
— Знаете, есть волшебное число 3–5%. Чтобы популяция не вымерла при перемене среды обитания, достаточно 3–5% мутантов. Чтобы нация развивалась, достаточно 3–5% пассионариев. В развитом государстве производством материальных ценностей заняты 3–5% работников, а всё остальное — сфера услуг. В здоровой экономике норма рентабельности — 3–5% прибыли. И так далее. Видимо, 3–5% носителей менталитета достаточно для сохранения идентичности.
Пока я готовил книгу про горнозаводскую цивилизацию, я побывал на многих заводах — старинных, уникальных, и современных, хай-тековских. Меня поразили молодые парни, инженеры, мастера на Первоуральском и на Северском заводах, на комбинате «Уралкалий» — на них приятно смотреть, у них есть сила воли и амбиции, они укоренены в жизни и уверены в себе, они разбираются в нынешней экономической и политической ситуации. В конце концов, у них есть проект будущего. У политиков нет этого проекта, у банкиров, у «золотой молодежи» — а у этих парней есть. Они же технари, они понимают, что будущего без чертежа не бывает. Это индустриальный менталитет. Наследие горнозаводской цивилизации.
— А вы говорите — идеалисты. Это прагматики с промышленным менталитетом.
— Прагматизм не исключает идеализм. Даже наоборот: подлинный идеализм возможен лишь при жесткой прагматичности, иначе будет маниловщина, пустопорожние мечтания, прожектерство. Екатеринбург как раз и есть ярчайший пример сочетания идеализма и прагматизма.
Вот для примера посмотрите: Гавриловский построил небоскреб «Высоцкий». Построить небоскреб — сугубо прагматичное действие, всякие там кредиты, договоры, разрешения, СНИПы, КЗОТы, стройматериалы, проекты и прочая хрень. Полная прагматика. И при этом Гавриловский хотел построить — и построил — самый высокий небоскреб России за МКАДом, хотя в те времена строительство небоскребов было разрешено лишь в Москве. При этом Гавриловский построил его в кризис 2008 года, когда все остальные застройщики и инвесторы прятали деньги в матрасах. При этом Гавриловский назвал свою башню в честь поэта, который однажды изменил его жизнь своими стихами. Разве это не идеализм?
Яркий пример идеализма в экономике — инновационная экономика. Об этом мне рассказывал Чубайс. В инновационной экономике предложение рождает спрос, а не наоборот. Например, не спрос пользователей породил айфон, а айфон породил спрос пользователей на себя — и сделал «Эппл» суперуспешной компанией. Это пример инновационной экономики. И Чернецкий руководил созданием Стратегического плана развития города как инновационным проектом. Потому в Екатеринбурге вырастают гигантские офисники и мегамоллы. Обыватели ворчат, дескать, нафига нагромоздили таких бандур, они стоят полупустые, — но в городе, который развивается, это ненадолго. Наличие ресурса сформирует и запрос на него. Аэропорт Кольцово рассчитан как хаб, способный принимать восемь миллионов пассажиров в год. Пока что принимает четыре. Однако рост пассажиропотока — почти миллион в год. Значит, аэропорт дорастет до полной загрузки. Это все — инновационная экономика, сплав идеализма и прагматики.
А суть Екатеринбурга сохраняют люди с горнозаводской ментальностью. Те, кто производит. Они удержали идентичность города, когда он был Свердловском, и даже когда он был безбашенным Ёбургом «лихих девяностых».
— В еще не изданной книге вы описываете именно Ёбург, с его безбашенными персонажами: от художников-акционистов до кровавых бандитов. То, что маргиналы влияют на дух города, — очевидно. Но разве преступники живут по идеалу?
— Не все, конечно. Но самые сильные и организованные обязательно должны иметь идеологию. Взять, например, ОПГ «Уралмаш». Эти парни сначала жили по принципу «мы всех ограбим», но потом изменили принцип на «мы ограбим чужих», а в финале вообще стало «мы поможем своим». Произошла эволюция: от рэкета к захвату бизнесов, то есть от криминального паразитизма к криминальному производству; потом от силовых акций к экономическим, то есть от грабежа к рейдерству; потом группировка стала бизнес-группой, которая в конце концов трансформировалась в общественно-политический союз.
Если бы «Уралмаш» не имел идеологии, он бы не эволюционировал. А в итоге получилась абсолютно идеалистическая ситуация, когда бывшая криминальная группировка перестала всякий раз ставить перед собой целью выгоду: не только криминальную наживу, но и вообще законную прибыль. Просто «Уралмаш» таким образом хотел легитимно и легально влиять на развитие своего города. Если угодно, хотел изменять мир, и желательно — к лучшему. Поразительный пример идеализма.
Почему ОПС «Уралмаш» так и не смогла переквалифицироваться… в управдомы?
— Это уже другой вопрос. «Уралмаш» практически завершил трансформацию, но его подкосили два обстоятельства. Во-первых, разлад лидеров — уход одного и самоубийство другого. А во-вторых, свертывание демократии в России. Интегрировать себя во власть «Уралмаш» мог только через процедуры демократических выборов: никто ведь не назначит «уралмашевца» ни министром, ни директором департамента. Но в сенаторы или губернаторы пройти можно. Как только не стало выборов, исчез смысл быть идеалистом. Разве что для спасения души — но с этим в церковь, а не в Белый дом и не в «серый дом».
— В книге «Золото бунта» вы описали картель сплавщиков, структуру, от которой зависело, попадет ли уральское железо в Россию. Только они могли прогнать груженые барки по Чусовой и потому держали промышленников, какими бы они богатыми и влиятельными ни были, в кулаке. В 90-е годы бизнес контролировали преступные группировки. Сегодня кто сплавщики?
Чиновники. Их торжество временно, но сколько будет длиться это время — никто не знает. Вы посмотрите, они все непотопляемы: хоть как провали дело — их не посадят, они не станут беднее. Причем далеко не все из них злодеи или люди совсем уж бессовестные. Просто они члены вот такой вот корпорации.
Я думаю, что у чиновничьего сообщества есть своя корпоративная мораль, свой менталитет, своя структура, свои ценности и стратегии жизни. Жаль, что еще не нашлось социолога или писателя, который описал бы этот мир, как Марио Пьюзо в «Крестном отце» когда-то описал мафию. Там ведь сформулированы принципы, по которым строится сообщество: «в бизнесе нет ничего личного», «делай предложение, от которого невозможно отказаться», «интересы семьи превыше справедливости», «проси не денег, а услугу» и так далее.
Я думаю, что в культурологическом смысле наше чиновничество не менее интересно. Например, практика отката — это ведь не только экономический вопрос, но и моральный: нельзя работать без отката, это аморально. Или то, что возможность дать взятку — доверие, которое тебе оказывают: от кого попало взятку не возьмут. И так далее.
Увы, нет писателя, который мог бы описать менталитет и структуру нашего чиновничества. Мне было бы интересно взяться, но я не вхож в эту среду.
— Похоже, уже лет пять как сплавщики не чиновники, а силовики.
— Да, но они все равно те же самые чиновники, только в мундирах. Они же сегодня не разбойников ловят, они управляют социальными и экономическими процессами теми методами, которые им доступны по должности.
— Горнозаводская цивилизация состоялась только благодаря тому, что это было государство в государстве. Сейчас любое местное решение может быть заблокировано из центра. Есть, по-вашему, у Урала исторический шанс на хоть какую-то автономию? Платили бы просто дань Москве, все равно же при феодализме живем.
На самом деле мы живем в многоукладности. Что-то у нас уже постиндустриальное, что-то еще рабовладельческое. Но давайте не будем трогать «горнозаводскую державу», поскольку она была автономна в силу других причин.
Автономия не самоцель, а способ решения проблем: ампутировать эти проблемы вместе с другими территориями — вот и все. Мы начинаем взывать к автономии тогда, когда хотим работать. А Урал всегда хотел работать, он под это и был заточен всей своей историей. Если бы в стране была реальная демократия, то есть свобода работать продуктивно, то не было бы и призывов к автономии.
Возьмем Уральскую республику. Россель придумал ее, чтобы улучшить жизнь в регионе. Чтобы можно было пользоваться законными плодами своей работы, иначе их заберет федеральный центр. Если бы была демократия, то есть равные возможности влиять на принятие решений, то Урал не нуждался бы в автономии.
Уральскую республику разгромили, обвиняя в сепаратизме, но это была лукавая подмена понятий. Сепаратизм не угрожает государственной системе. Он угрожает гражданам, но не государству. Никто ведь не боялся, что Дудаев захватит Кремль, это смешно. Государственной системе — такой, какая она у нас сложилась, — угрожал как раз федерализм. Это он заставляет Москву и Кремль отказываться от колониальности мышления. Заставляет направлять финансовые потоки в регионы и возвращать регионам политическую самостоятельность.
Создавая республику, Россель не нарушил ни одного закона, он действовал внутри правового поля федерализма, потому что у него были в советчиках профессиональные юристы и правоведы. И Уральскую республику разгромили по-хамски, без объяснений. Потому что подлинный федерализм российской власти не нужен. Так устроена Россия. Стягивая ресурсы со всей территории страны, власть кормит в первую очередь Москву, потому что Москва — буферная зона, подушка безопасности, и чем лучше большой Москве, тем безопаснее российской власти. А Урал в список VIP-гостей не включен.
— В этом году исполняется 20 лет Уральской республике, и сегодня вновь набирает силу тема «свой — чужой». Ее качает новый мэр Ройзман, противопоставляя городскую и региональную власть, ее поддерживают предприниматели и промышленники, говоря о силовой федеральной экспансии.
— Может быть, Ройзман говорит грубовато или упрощает ситуацию, но, в принципе, правильно. Пусть это не совсем корректно, пусть пришлый человек может быть не менее компетентным и полезным специалистом, но… Но сейчас, на данном этапе надо говорить именно такими словами.
— Почему надо?
— Потому что надо начинать с каких-то базовых вещей, а это базовая вещь — система «свой — чужой». Как говорят американцы: он сукин сын, но это наш сукин сын. Главное слово — «наш». Система «свой — чужой» позволяет определить приоритеты человека: ему важен Екатеринбург и федерализм или Москва и колониализм? Под региональной властью Ройзман подразумевает ставленников Москвы. Неправильно противопоставлять Москву и Екатеринбург, но пока что это необходимо. Регионализм, федерализм — это все функции демократии. Если мы стремимся к демократии, то не важно, с какого конца мы начинаем действовать: со стороны регионализма или со стороны, предположим, борьбы с коррупцией. Не важно, с какого угла вы начинаете вскапывать огород, если собираетесь вскопать его весь, полностью.
— Ну и как жить нашему сукину сыну? Нашему человеку на нашей земле, чтобы от себя самого не воротило?
— Не знаю. Добиваться гармонии с миром. Но к этому товару бонусом выдается глобус на пропой.
Полный текст интервью можно прочесть здесь.
Главный редактор 66.ru Богдан Кульчицкий
Фото: Елена Елисеева для 66.ru
http://66.ru/news/society/146875/
|
