|
"Пережила", - написал я и задумался. Ничего она, в сущности, не пережила. Думаю, единственной по-настоящему всенародно пережитой трагедией последнего пятилетия стала в России гибель "Курска" - единственный благой эффект беззастенчивой спекуляции на этой теме, спекуляции, которую так грамотно и напористо осуществила так называемая оппозиционная пресса. Страна сегодня может что-то принять близко к сердцу, только если ей на протяжении месяца с ужасными подробностями будут об этом говорить. Страшно сказать, но даже московские взрывы не вызвали такой общенациональной скорби, - видимо, по-настоящему скорбеть Россия умеет только по тем, в чьей гибели можно обвинить власть. Получается такая оппозиционная скорбь.
Но все-таки смерть Горбачевой и Собчака заставила большинство наших сограждан испытать нечто более редкое и драгоценное, нечто более душеполезное, чем болевой шок. Это было пусть не подлинное, глубокое чувство вины, но по крайней мере тень его. И если Горбачева никогда не была объектом травли - хотя случались и насмешки и недоброжелательство, - то на Собчаке страна (и ее особо правдолюбивые журналисты) потопталась всласть, вымещая все свое разочарование реформами, весь гнев, всю тоску бесплодно прожитого десятилетия. Недавний кумир, светский лев, самый цивилизованный и интеллигентный из петербургских градоначальников, либерал, фразер, позер, наивный и хитрый, слабый и мужественный, насквозь противоречивый и необыкновенно органичный человек пережил то, чего, как писал он в своей предсмертной книге, не пожелал бы и самому яростному из своих обидчиков.
И Горбачева и Собчак были символами того времени, которое из нашего сегодня кажется почти идиллическим. Сразу многое простилось и мужу Раисы Горбачевой и жене Анатолия Собчака. Людмила Нарусова в прессе сделалась было персонажем почти фарсовым - так отважно, упорно и самозабвенно кидалась она на защиту мужа, с такими резкими интонациями осаживала всякого, кто посягал на его честь. Следователей обматерила... Для кого-то это было зрелище жалкое, для меня - всегда героическое и трогательное. Я люблю, когда защищают обреченных. А обреченности Собчака не видел только слепой.
Он умер и всем все доказал. На этом кончилась и ее жизнь. Она это сознает, хотя все время что-то делает, что-то пишет, защищает докторскую, преподает, числится советником Волошина на общественных началах. Готовит к печати последнюю книгу Собчака, пишет собственную. Охраняет его память. Растит девятнадцатилетнюю дочь. Но все это - с полным сознанием того, что стержень вынут, позвоночник сломан, главное кончилось.
Однако у нее есть кое-какие долги. Их она и намерена отдать.
- Можно узнать тему вашей докторской?
- Отчего же нельзя. Эволюция взглядов декабристов после ссылки. Тема, в общем, непаханая.
- Однако для демократа первой волны более чем естественная.
- Пожалуй.
- А чем вы заняты, кроме этого?
- В апреле меня указом президента назначили председателем наблюдательного совета Фонда взаимопонимания и согласия, который занимается выплатой компенсаций узникам нацизма. Фонд этот существует с 1993 года, но, как и большинство подобных организаций, был благополучно разворован.
- А что, в России сейчас столько узников нацизма?
- 330 тысяч человек. В это понятие включаются все, кто был угнан на работу в Германию, все, кто жил в гетто, и, естественно, узники концлагерей. Есть уже договоренности с Германией, с Австрией - Германия выделила больше 700 миллионов марок. Сейчас разрабатываем такую схему выплат, чтобы эти деньги не прилипли к разным местным рукам. Я вообще человек довольно искушенный, всякого навидавшийся, но такого давления, как сейчас, не испытывала давно. Приходят люди в статусе замминистра, просятся бухгалтерами в фонд... Я наивно спрашиваю: зачем вам это нужно? "Ну, хотим вам помочь... вы в экономике неопытны, осуществляйте общее политическое руководство, а всю практическую часть мы возьмем на себя". Спасибо, говорю я, не сомневаюсь, что вы возьмете, но именно этого я и не хотела бы.
И кроме того, я остаюсь помощником Волошина. На общественных началах, естественно, потому что эта бесплатность гарантирует мне свободу. Я, кроме того, не думаю, что Волошин будет следовать моим советам...
- А Путин будет?
- Во всяком случае, у меня есть возможность их высказать. На большее я не претендую.
- Вы часто с ним видитесь?
- Случается.
- Он сильно переменился? И вообще: сильно ли, на ваш вкус, переменилось время? Потому что уже общим местом стало утверждение, что авантюрная и бурная эпоха демократии сменилась железной хваткой новых хозяев...
- Строго говоря, между романтической эпохой, героем которой был Собчак, и прагматическим веком, символом которого становится Путин, были еще два срока Ельцина, которого нельзя назвать ни романтиком, ни прагматиком. Это отдельная тема. Что ж, Собчак и Путин принадлежат к разным генерациям, у них разные корни - Собчак попал в Петербург девятнадцатилетним, снимал квартиру у старухи-дворянки, его эта среда потрясла - он всегда обожал аристократизм, светскость. Думаю, его сотрудничество с Путиным - а они проводили вместе очень много времени - это в чистом виде "лед и пламень", Путин всегда охлаждал собчаковский идеализм и, думаю, от многого его предостерег. Особенных личных перемен я в нем не вижу, разве что новый масштаб ответственности... А вокруг него, конечно, зачастую происходят вещи труднообъяснимые. Я не слишком хорошо знаю его окружение, могу ручаться только за него: он диктатуры не хочет и новым Андроповым себя не видит. Естественно, его все равно в эту сторону толкают и будут толкать. Есть и народные ожидания - если помните, о начале Петровской эпохи Карамзин писал: "Народ собрался в дорогу". Он и сейчас собрался. Есть запрос на общенационального лидера. Без такого запроса великие преобразования не осуществляются. Так что в этих народных ожиданиях - и огромное благо и огромный соблазн.
Давно уже пущено выражение "птенцы гнезда Собчакова", и Собчак как руководитель отличался от Ельцина - помимо множества черт - способностью не менять окружение, работать с одними и теми же людьми. Этим и только этим объясняется "питерский призыв во власть": было кого призывать. Сейчас почти все эти люди в Москве, и мне больно видеть, что они - единая питерская команда - начинают ссориться.
- А что, начинают?
- Есть такие признаки... Говорят, Питер стоит на болоте. Настоящее болото - это Москва. А Питер как раз каменный, потому что болоту надо уметь противостоять: нужны твердые понятия о чести, и сама архитектура, сама планировка его к этим понятиям располагает. А в Москве - опираешься на камень, а он ватный...
И тем не менее я верю: те, кто начинал у Собчака, выстоят. Его память не даст им переродиться, а помнят они его хорошо. Надо было обладать нечиновничьей смелостью, чтобы опираться в начале девяностых на умного еврейского мальчика Маневича и немца Грефа, на радикала Чубайса и выходца из ГБ Путина... Кстати, насчет Путина Собчаку сразу намекнули: этот человек будет вас "пасти". Но Собчак ему поверил - и не ошибся. Он, кстати, очень не любил спекуляций на гебистском прошлом вице-мэра. И последнее интервью, он дал его "Комсомолке", называлось: "Стукачи президентами не становятся". Он понимал, что Путин - разведка, белая кость "конторы", а не стукач-осведомитель... И я отчетливо помню, как Толя, вообще ругавшийся очень редко, при мне выругался: это был чуть ли не единственный раз. Я его спросила: "А что, он действительно нанят за тобой следить, как говорят?" Он отмахнулся: "Говорят, и х... с ними".
Конечно, меня не может не раздражать, когда сегодня слово "силовик", а тем более "выходец из ГБ" становятся синонимами "государственника", "хозяйственника", "патриота"... Вышел из конторы - значит, по определению честен: ну куда это годится! Но у Путина хватит здравого смысла не верить тем, кто навязывает стране подобное мышление...
Собчак в нем именно эту надежность и увидел, он вообще в людях разбирался неплохо. Когда его ясно и недвусмысленно "заказали", конкуренцию Собчаку на выборах согласился составить один Яковлев. Между прочим, предлагали всем его замам: и Кудрину, и Путину в том числе... Отказались наотрез. Яковлев - человек, с самого начала вызывавший у меня необъяснимую антипатию, словно какой-то черный экран стоял вокруг него. Я спросила мужа: кто этот длинный рядом с тобой? Он ответил: мой новый зам, хозяйственник, бывший завхоз Таврического дворца. Я сказала: Толя, от него добра не будет. Он разозлился: слушай, что за бабские предрассудки! И Яковлев оказался единственным, кто согласился на предательство. То есть, собственно говоря, для порядку он посопротивлялся. Но потом ему предъявили то, что "на него" было... И он согласился. Человека ведь вообще очень легко шантажировать, когда на него столько всего... Точно так же его обработали в декабре девяносто девятого, когда требовалось развалить "Отечество - Всю Россию"... Обратите внимание, выборы были в июне, а еще в апреле Яковлева-кандидата никто не принимал всерьез! Он и победил-то в результате банального вброса, впервые тогда опробованного. Это уж теперь вброс широко практикуется по всей России, - есть у меня, например, основания полагать, что так же было сейчас в Тюмени, где проиграл Рокецкий. Ничего не утверждаю, но могу предполагать.
А тогда, в Петербурге, избирательная комиссия сделала часовой "технический перерыв" - и появились цифры совсем другого порядка. Кроме того, проголосовал Кронштадт - там Грачев потребовал дружно голосовать исключительно за Яковлева...
- Вы говорите, Собчак был "заказан". Но кем?
- В январе девяносто шестого Ельцин вызвал Собчака, потер грудь и сказал: рейтинг мой составляет четыре процента, я болен - стоит ли идти на выборы? Собчак - из этого видно, каким он всегда был идеалистом, насколько не представлял, чего от него хотят! - сказал прямо: "Это вас погубит. К тому же ваш денщик Коржаков, - это дословно, он не называл его иначе как денщиком, - на выборах окончательно подорвет вам здоровье, даже в случае вашей победы страна останется без лидера". А в феврале в Петербург приехал канцлер Коль - у нас были прекрасные отношения, - и мы обедали в ресторане "Дворянское гнездо". За столом сидели: Собчак, Коль, оба с женами, и переводчик с немецкого. Коль спросил: как вы полагаете, выиграет ли Ельцин выборы? Собчак ответил: может - при условии, что выплатит долги по зарплатам и остановит войну в Чечне. Через неделю Ельцину донесли (я об этом только недавно узнала косвенными путями): Собчак утверждает, что Ельцин НЕ выиграет выборы, если не остановит войну и не выплатит деньги бюджетникам... Чувствуете смещение акцента? Этого оказалось достаточно, чтобы Собчака признали НЕНАДЕЖНЫМ губернатором.
- А что он, собственно, делал после проигрыша на выборах?
- Мы жили на мою депутатскую зарплату с этим главным коррупционером... Он попытался устроиться в несколько университетов профессором. Начал с юрфака Петербургского университета, откуда ушел во власть. Туда его не взяли. Лично ректор не взяла.
- Вербицкая? Впоследствии доверенное лицо Путина?
- Да. Она ему отказала. Отказали и другие, причем прямо заявляя, что им звонили из мэрии. Никто и не скрывал. Раздавался звонок: "Если вы возьмете Собчака, у вас будут неприятности".
А потом началось. Пошла травля, разговоры о том, что город наконец-то получил крепкого хозяйственника, а не демагога... Но поймите, что могут значить все эти фасады или трамвайные рельсы, когда нет главного - духовной атмосферы? Я впервые убедилась в это время, какая гнилая, не побоюсь этого слова, у нас так называемая творческая интеллигенция. Что это за люди! "Мы не можем выступить в защиту Собчака - Яковлев обещал нам повышение зарплаты... Войдите в наше положение... И потом, нет дыма без огня... что-нибудь да было... ведь так?!"
- Кстати, как вы относитесь к позиции Лужкова во всей этой истории?
- Лужков за свое предательство поплатился. Он участвовал в предвыборной кампании Яковлева, он первым заговорил о том, что городу нужен не политик, а хозяйственник... Городу нужно прежде всего лицо! А какое у Яковлева лицо, Лужков очень хорошо увидел в декабре 1999 года, когда его уничтожали как политика. Я даже сочувствовала ему. Что поделать, бумеранги всегда возвращаются. А всякое отступничество - это бумеранг.
- Как вам удалось добиться госпитализации Собчака после того, как возбудили это пресловутое дело?
- У него случился инфаркт во время допроса. "Скорая" диагностировала его сразу. Но чтобы в этот инфаркт поверили, понадобилась его смерть.
- Я слышал, что, отбивая его у следователя, вы назвали прокурорских работников мудаками...
- Да, я тоже не очень люблю эту лексику, но тут уж я плохо владела собой - Толя терял сознание на моих глазах. Они потом пожаловались на меня, эти ребята. Написали донос в Госдуму, что депутат Нарусова обзывала их коммунистами. Я сказала, что, если с их точки зрения, "мудаки" и "коммунисты" - синонимы, то это проблема Зюганова.
- Кто вам помог тогда с самолетом? Потому что есть разные версии...
(Долгая пауза.)
- Понятно. Я слышал, в Париже он бедствовал?
- Да, я же говорю - главный коррупционер... Ел в каких-то дешевых кафе. Жил в квартире друга. Часто готовил себе сам - он это умел и любил, да и выходило дешевле. Я посылала ему грибы, перловку - он варил свой любимый грибной суп... Профессор, элита, мэр второго по значению русского города. Супчик из перловки... да. По большей части сидел в библиотеках, писал книгу. Книга эта - политическое его завещание - до сих пор не опубликована. Написана она о том, почему наш народ с такой потрясающей легкостью позволяет превратить себя в быдло. Сейчас я готовлю рукопись к печати.
- Вернемся к материям более приятным: как вы все-таки познакомились?
- О, история нашего знакомства - это очень романтический сюжет... У нас обоих это второй брак. Значит, идет семьдесят пятый год. Я разводилась. Мои родители, они тогда жили еще в Брянске, дали моему мужу денег на кооперативную квартиру, ее и записали на него. Это был их свадебный подарок. Мы прожили какое-то время, потом... были некоторые обстоятельства, о которых я не хочу говорить, потому что человек этот жив и здравствует, и я не хочу омрачать его биографию. Я решила уйти. Он сказал, что я могу идти на все четыре стороны, но квартиры не получу. Хотя она и была куплена на деньги нашей семьи. Я кинулась к адвокатам, мне нашли лучшего питерского "жилищника", который сказал, что за такое сомнительное дело не возьмется: доказательств-то никаких, все документы на мужа... А куда мне было уходить из дома? Наконец этот самый жилищник сказал: знаете, есть в Питере один очень нестандартно мыслящий юрист. Он преподает в университете. И если кто-то вам способен помочь, то только он.
Я отправилась на юрфак. У Собчака была лекция перед вечерниками, мне пришлось долго ждать, пока он закончит ее читать, я злилась страшно; потом он еще отвечал на вопросы, вокруг толпились студентки, влюбленно на него глядя, - и я окончательно уверилась, что толку от этой встречи не будет... Я не знала тогда, что он сам в это время разводился. Так что все сплетни о том, что я разбила его семью, - полная чушь.
- Ну что ж, я вас слушаю, - сказал он. Была зима, грязь, слякоть, мы вышли из университета, я рассказывала путано, сумбурно, - он предложил зайти в кафе, и мы зашли в какую-то забегаловку, до сих пор стоит у меня перед глазами голубой пластик этих столов. И вдруг я стала рассказывать ему о себе все, как, бывает, в поезде все выкладываешь первому встречному. И плакала все это время так, что уборщица, старая, в шерстяных носках на босу ногу, все время подходила и тряпкой вытирала стол: на нем просто были лужи слез...
Он угостил меня кофе, выслушал историю брака и действительно принял очень нестандартное решение.
- Какое же?
- Поговорил с моим мужем. Достаточно жестко.
- И?
- И муж согласился. Собчак умел быть чрезвычайно жестким и убедительным, когда хотел.
- Я слышал, что он и отцом был чрезвычайно строгим...
- О, вот чего не было никогда! Ксения могла творить все, что угодно. Она, надо заметить, в него - отличный оратор и дипломат: единственный раз в жизни я все-таки его убедила, что надо ее как-то наказать, она нагрубила учителю, весь класс будет говорить, что дочь Собчака черт-те что себе позволяет, - он начал расстегивать ремень, и тут эта лиса, уперев руки в боки, ему с невыразимым презрением говорит: "Демократ! Руку на ребенка поднимаешь!" Я была уверена, что этим ремнем он сейчас меня...
Она всего могла от него добиться, Ксения. Присаживалась к его столу, начинала тереться щекой, мурлыкать, ябедничать на меня: "Этого она мне не позволяет!" И он все наши споры решал в ее пользу. Папой в семье была я. Хотя главой, безусловно, он.
- Так вы после той истории и поженились?
- Ну что вы. Наш роман был неприлично долог. Оскорбительно для меня долог, сказала бы я. После того как он столь элегантно решил мое дело, я отнесла ему букет хризантем и триста рублей в конверте. Все, что было, между прочим немалые деньги, доцентская зарплата. Хризантемы он взял, а конверт вернул: "Вы такая бледная, - сказал. - Так плохо выглядите. Пойдите на рынок, купите, что ли, гранатов, хурмы"... Помнится, меня это страшно оскорбило. Особенно - хурма: ну почему хурма? Я его потом даже спросила об этом. "Да люблю я ее очень", - сказал он.
- И вы купили?
- Назло ему все истратила на фрукты, ела и страдала. А три месяца спустя мы встретились на какой-то вечеринке, он подошел ко мне и спросил: "Где я вас видел? Вы не моя студентка?" И это добило меня окончательно: помилуйте, но помнить-то меня он был обязан, нет?
- И что вы сделали?
- А дальше уже я ему не давала о себе забыть. Но у нас было четырнадцать лет разницы - ему тридцать девять, мне двадцать пять. И он необыкновенно красиво ухаживал, причем, что тоже стало меня в конце концов задевать, не форсируя события. Между нами долго не было близости, потом мы долго ждали, прежде чем пожениться... Только в восьмидесятом поженились, а через год родилась Ксения.
- К которой, я убежден, сегодня уже подкатываются вовсю...
- О да, и не только сверстники. Люди весьма солидные. Учится она в МГИМО... Ну, тут уж я слежу за ситуацией. Дочь Собчака не будет общаться с кем попало.
- Скажите... я вас вынужден спросить об этом...
- Вы можете спрашивать меня о чем угодно.
- Если бы вы узнали о каких-то его романах?
- Я знала о его увлечениях, он знал о моих. Поймите, наш брак держался не только на верности, не только на близости - мы были полноценным единым существом, у нас одинаковым оказалось все - привычки, вкусы... И потому никакие его измены, если бы они и были, не могли меня по-настоящему задеть. Ну, вот фотография, где он целуется с Клавкой Шиффер. Подумаешь... Он был настоящий лев, типичный, с потребностью очаровывать и нравиться. В него влюблялись, я это знала. Знала и то, что ему самому это нужно как подпитка.
Но эта идиотская сплетня... которую я даже не хочу повторять... что причиной его смерти стала баня с девочками... Я знаю, как он погиб. Я не буду, конечно, судиться с людьми вроде Караулова, которые распространяют всю эту мерзость. Не стоят они того, чтобы я с ними судилась: ну, выиграл он дело у Вощанова, и что? Вощанов и денег-то тех, пятьсот, что ли, рублей, до сих пор не заплатил... Или Корольков, который сначала со слов Шутова облил Собчака грязью (Шутов работал у него две недели с подачи Бэллы Курковой и написал об этом три тома). Шутов - типичный "браток", и вот теперь Корольков прозрел, нате вам! Он что, раньше не понимал, с кем имеет дело? Собчаку двух недель хватило... Мне Маневич за пять дней до смерти рассказывал, как Шутов к нему с "братками" явился...
- Об обстоятельствах гибели Собчака я тоже не хотел бы вас расспрашивать, но спекуляций в самом деле очень много - надо внести какую-то ясность...
- Я должна была лететь с ним в Калининград. Уже собирала чемоданы. Но он сказал: и так уже все считают, что ты сопровождаешь меня всюду, не будем давать поводов к насмешкам. Я собираюсь проехать всю Россию - ты что же, везде будешь со мной? Этот аргумент на меня всегда действовал, я знаю, сколько всегда спекулировали насчет того, будто я ему порчу репутацию... Ну не привыкли они к таким женам, у которых своя голова на плечах, - что тут делать! Хорошо, я его отпустила. Он сидел в холле гостиницы с губернатором и позвонил мне по мобильному: "Ты знаешь, я купил тебе прекрасного копченого угря! (Он знал, что я люблю угря.) Сейчас пойду класть его в чемодан!" И я, помнится, стала его еще предупреждать, чтобы он этого угря получше завернул, не испачкал рубашки... Он договаривал, уже поднимаясь по лестнице, - я слышала его абсолютно ровное дыхание. Он весь день прекрасно себя чувствовал... И представляете, о какой ерунде, о каких позорных мелочах я с ним говорила в последний раз - об угре, о рубашках...
Он сказал, что примет ванну, потом поедет на еще одну встречу. Было десять вечера. Я включила "Новости" на НТВ, и вдруг меня начал колотить жуткий озноб. Я позвонила родителям - у меня мать узница концлагеря, отец до сих пор болен из-за Чернобыля (они там, в Брянске, попали в чернобыльский след): вдруг что-то с ними? Они тогда уже жили в Петербурге, Толя сам настоял, чтобы они переехали поближе к нам... Нет, все в порядке. Звоню Ксении на мобильный: Ксения, что с тобой? Она отвечает: "Мама, все нормально, здесь Костя, Слава, я на дискотеке..." Тогда я еще раз звоню Толе. И - тишина: гудки. Ладно, может быть, он в ванне, но он никогда подолгу не сидел в ванне... Звоню еще раз - и трубку берет калининградский губернатор. Я кричу: "Что случилось?!" Он спрашивает: "Откуда вы знаете?" Я все поняла.
А откуда я знала? Откуда я вообще все про него знала? Мы были одно, он точно так же чувствовал меня.
- Скажите... Путин действительно прослезился на его похоронах?
- Слезы на глазах у него я видела. В последний раз мы вместе были на могиле Анатолия Александровича в октябре, когда Путин летал в Петербург. Там он мне сказал: "Людмила Борисовна, как мне его не хватает!"
- А что, по-вашему, он делал бы сейчас?
- О, ниша его пустует. Он мог бы осуществлять важнейшую миссию - служить мостом между президентом и демократической интеллигенцией. Сейчас это делать некому - вот почему становятся возможными ситуации, подобные той, что возникла вокруг НТВ. Собчак мог бы говорить Путину то, чего не скажет никто другой: он не боялся, не льстил, не раболепствовал. Интеллигенции такой рупор необходим - сейчас его нет.
- Но есть вы...
- Да. Я надеюсь, что буду выслушана, если захочу высказаться. И у меня есть основания в это верить.
|
