Человек из третьего подъезда

Лев Делюсин и Булат Окуджава

Лев Делюсин, бывший консультант Международного отдела ЦК КПСС:
«БОЛЬШЕ ВСЕГО ЛИБЕРАЛОВ ВЫШЛО ИМЕННО ИЗ «АНДРОПОВСКОЙ ШИНЕЛИ»

Откуда в ЦК КПСС появились партийные либералы? Как влияли они на принятие политических и культурных решений – от помощи Театру на Таганке, до отношений с китайским лидером Мао Цзэ-дуном

В интервью знаменитого режиссёра Юрия Любимова в сборнике «Автограф века» в 2006 году есть такой фрагмент:
«...– С конца 60-х и до начала 80-х театр поддерживали фрондирующие коммунисты: Лев Оников, Лев Делюсин, Георгий Шахназаров, Юрий Карякин и даже сотрудник КГБ Лолий Замойский. Можно ли считать, что именно эта категория партноменклатуры, а не Андропов, в первую очередь обеспечила выживание «Таганки»?
– Поддерживали, конечно. Но вот что интересно: поддерживали-то из любви к искусству.
– А разве не для того, чтобы на Западе складывалось представление о лояльности советских правителей по отношению к инакомыслию?
– О, мне кажется, всё проще. Им нравилось то, что они видели на сцене, и они стали сглаживать гнев начальства. Хотя некоторые сдуру и думали, что я с «Лубянки» и она мне покровительствует...»
Так вот просто и с юмором вспоминает ситуацию вокруг «Таганки» Юрий Петрович. Между тем, было бы наивно полагать, что история с поддержкой бунтарского по меркам СССР театра высокопоставленными «цэковцами» была по тем временам делом рядовым. Отнюдь. Театр Любимова воспринимался тогда советской интеллигенцией чуть ли не как рассадник вольнодумства, где со сцены звучала критика советской системы. О том, как и почему складывалась такая репутация у «Таганки», кто и почему из высокопоставленных работников Кремля почти пятьдесят лет назад поддерживал театр, газете «Совершенно секретно» рассказал Лев Делюсин, бывший высокопоставленный работник Международного отдела ЦК КПСС.

Андропов и театр
– Хотелось бы услышать вашу интерпретацию слов Юрия Любимова. В чём выражалась Ваша поддержка? Как это всё происходило? Не случайно же вы теперь даже входите в худсовет Таганки?
– Нас познакомил художник Юрий Василь-
ев. У меня дома до сих пор висят его картины. Он был хорошим моим знакомым. И однажды он пришёл и рассказал, что Любимову запрещают ставить один из его спектаклей. Речь шла о спектакле «Павшие и живые», к которому Васильев делал декорации. И он попросил, чтобы я принял Любимова у себя дома.
– Чем это было обусловлено?
– Моим местом работы. Я работал в ЦК КПСС, в отделе по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран, которым в то время руководил Юрий Андропов. И Васильев привёл Любимова к нам домой. Мы тогда жили на Смоленской улице. На эту встречу пришли мои сослуживцы: Александр Бовин, Георгий Арбатов. И мы вчетвером в тот день очень долго сидели и беседовали на эту тему.
– В каком году это было?
– В 1964.
– Это первый год существования театральной труппы Юрия Любимова.
– Мы старались давать ему какие-то советы. Главный упрёк в адрес Любимова был в том, что он ввёл в спектакль много евреев. В текст пьесы. И мы советовали разбавить этот список русскими поэтами, чтобы смягчить этот вопрос. Хотя уже тогда все эти обвинения звучали странно, потому что среди поэтов, имена которых были в спектакле, были не только евреи.
– Например.
– Ну, как вам сказать. Иосиф Уткин, Павел Коган, и здесь же Майоров, которого тоже называли евреем, в то время как он евреем не был. Коган и Уткин были евреями, а этот не был. Ну и Любимов с нами согласился и включил ещё русских поэтов. А потом мы ходили к Андропову.
– Вы – профессиональный китаист, а первым спектаклем Любимова был «Добрый человек из Сезуана». Китайская тема как-то предопределила ваше позитивное восприятие любимовского театра?
– Отнюдь. Китайская тема здесь ни причём. Ведь спектакль был по существу посвящён советской теме. Просто понравился сам спектакль «Добрый человек...», который Любимов ещё до появления Театра на Таганке как такового ставил на сцене Дома литераторов. И когда Васильев предложил привести к нам художественного руководителя этого театра, нам стало просто интересно и захотелось встретиться.
– Неужели вся встреча была организована только для того, чтобы подсказать ему, как переделать спектакль, чтобы он более адекватно воспринимался. Неужели Любимов не мог сам догадаться, что надо сделать список имён, так сказать, более интернациональным?
– В те годы антиеврейская тема еще была жива. Все руководители нашего государства и партии были настроены против евреев. Мы старались объяснить это Любимову и хоть этим ему помочь.
– Вы думаете, что Любимов сам этого не понимал?
– Нет, не понимал или не хотел. И тогда же мы устроили ему встречу с Андроповым. Андропов его принял хорошо, потому что хорошо относился к Любимову. Дело в том, что сын и дочь Андропова хотели поступить в Театр на Таганке. А их туда не брали. И Андропов был за это благодарен.
– Настолько сильно он не хотел, чтобы его дети стали артистами?
– Да. И Любимов их так никогда и не взял к себе на работу.
– А где состоялась встреча с Андроповым?
– В ЦК. Андропов тогда был моим непосредственным начальником. Я был его консультантом по Китаю.

КГБ и ошибки Минкульта
– А как была организована эта встреча?
– После встречи с Любимовым у нас дома я пошёл к Андропову и попросил его принять Любимова, которому требуется помощь в связи с закрытием спектакля.
– А не боялись получить от Андропова «по шапке» за такую самодеятельность?
– Нет, в ту пору мы себя очень свободно чувствовали в андроповском отделе. У нас в отделе между референтами, консультантами и руководством сложились откровенные отношения. Мы открыто обсуждали все проблемы и темы. Андропов боялся только одного: чтобы всё, о чём мы говорим внутри отдела, не выносилось нами наружу. Такой страх у него был. И мы, конечно, о наших разговорах с Андроповым нигде не рассказывали.
– А вы присутствовали при встрече Любимова и Андропова?
– Нет.
– А каких именно действий ждали от Андропова? Вроде, вы и так Любимову всё объяснили, про евреев рассказали. В чём мог помочь секретарь ЦК?
– Андропов мог позвонить в Московский городской комитет КПСС Гришину, чтобы те снова разрешили Любимову играть «Павшие и живые».
– Без внесения изменений в спектакль, в состав имён?
– Да.
– И он позвонил?
– Да. А другой раз я помогал Любимову со спектаклем «Высоцкий», который Юрий Петрович поставил после смерти поэта, в его день рождения. И его запретило Министерство культуры. Любимов не мог найти общего языка с Сусловым. А это ему советовали его друзья по театру. А я знал Суслова хорошо, потому что не раз ездил с ним в разные командировки. И я сказал, что к Суслову обращаться бесполезно, так как он стопроцентный сталинист. И что надо обращаться опять же к Андропову, который к тому времени был уже председателем КГБ. И те глупости, которые делал Демичев, министр культуры, приходилось расхлёбывать именно КГБ. И я предложил ему свою помощь. Мы поехали к Капице. Пётр Леонидович дал нам вертушку. Любимов позвонил по вертушке Андропову, но того не было на месте. Но сказали, что он через полчаса будет. Через полчаса Любимов позвонил ему ещё раз. Андропов разговаривал с ним очень подробно. Это была пятница. И сказал, мол, приходите завтра в Министерство культуры и там всё решат в вашу пользу.
– В субботу?
– Юрий Петрович тоже спросил: «В субботу? А они будут на работе?» «Будут-будут» – ответил Андропов. А у Андропова, как оказалось, во время этого разговора сидел Филипп Денисович Бобков.
– Начальник пятого главного управления КГБ.
– И он дал команду Бобкову. Бобков на следующий день всех собрал в Министерстве культуры. Туда же приехал Петр Нилович Демичев. И там было решено спектакль дать. К тому же в те дни в Москве находилась Марина Влади. И нам было бы очень невыгодно, если бы случился международный скандал, или хотя бы скандал между КПСС и французской компартией, к которой она была относительно близка, являясь к тому же членом президентского совета Общества «Франция-СССР». Решили дать спектакль один раз. Потом уже больше не разрешали. Только в январе 1981 года.
– Вот так Бобков боролся с диссидентами... Но Бобков, конечно, выполнял распоряжения Андропова. И лично ему было всё равно.
– Нет, не всё равно. Был такой случай, когда Любимов жил уже на Западе, лишённый гражданства. И у него произошла встреча с Губенко, когда тот приезжал в Мадрид. Губенко просил Любимова вернуться в СССР. И тогда была такая проблема. Центральный Комитет был за то, чтобы разрешить ему приехать. Хотя бы дней на десять. С Александром Яковлевым, руководившим тогда уже отделом пропаганды ЦК, был об этом договор. Но Яковлев тоже говорил, что всё зависит от того, как к этому отнесётся КГБ. Я отправился к Бобкову. Тот меня спрашивает: «Как Любимов относится к Андропову?» Я говорю: «Положительно. Считает Юрия Владимировича хорошим человеком». И КГБ не стало возражать против приезда Любимова на десять дней. И он приехал. Жил всё это время у меня, уже здесь, в этой квартире на Красной Пресне. Мне тогда даже пришлось взять отпуск на работе, тоже на десять дней.

«Предбанник» третьего
– Скажите, как по-вашему, известное выражение «внутрипартийная либеральная фронда» – не перегиб, не передёргивание, не преувеличение? Это была какая-то оппозиция, внутрипартийная группа? Или это была просто группа прогрессивно мыслящих цэковцев?
– Трудно сказать. Дело в том, что в том «андроповском» отделе собралась достаточно разнообразная публика. Но большинство её прошло через незадолго до того созданную в Праге редакцию журнала «Проблемы мира и социализма». У меня в отношении Любимова была своя позиция. Схожая с позицией Бовина, с которым мы были очень дружны. С Арбатовым мы познакомились, когда я ещё работал в «Правде», а он - в журнале «Вопросы философии». Обе редакции находились в здании комбината «Правда» на одноимённой улице, и поэтому мы виделись часто. Арбатов тоже принимал деятельное участие в помощи Таганке.
– Скажите, а что означает для Вас и ваших товарищей по андроповскому отделу период работы в Праге? Ведь, если не ошибаюсь, вы работали ещё в первом составе редакции журнала «Проблемы мира и социализма» с 1958 по 1959 год, когда редактором был Румянцев?
– Да. Я поехал на три месяца. А потом Румянцев меня уговорил остаться ещё. И Виталий Корионов тоже уговаривал. Корионов ко мне очень хорошо относился и не хотел отпускать даже по прошествии этого года моего пребывания в Чехословакии. По возвращении в Москву я поступил в Академию общественных наук при ЦК КПСС. Без экзаменов.
– Сколько человек работало в журнале в первый год его существования?
– Сначала мало. Человек двадцать. В дальнейшем бывало и больше.
– В редакции работали люди из разных стран. На каком языке общались?
– Английский уже тогда был общим языком. Русский учили по мере возможности. Сам главный редактор Румянцев не знал ни одного иностранного. Виталий Корионов знал французский. Многие знали русский. Хорошо знал француз Канапа. Впоследствии его избрали в секретарит ЦК компартии Франции. Когда он работал в Праге, его женой была наша же сотрудница по фамилии Зайцева. Она работала в редакции машинисткой. Потом они развелись.

Интеллигентные марксисты
– А кто еще работал рядом с вами, в одни и те же годы.
– Борис Рюриков, Евгений Амбарцумов, Виталий Корионов. Позже – Юрий Карякин, Карен Брутенц, Георгий Арбатов. После Румянцева главным стал Юрий Павлович Францев, который еще раньше, в сороковые годы, был первым ректором МГИМО. «Дядя Юра», как называли его между собой многие выпускники института.
– Легендарная личность. Но хотелось бы остановиться на Румянцеве. О нем осталось очень много добрых воспоминаний.
– Алексей Матвеевич был прекрасным человеком.
– Лен Карпинский называл его «интеллигентным марксистом» и даже «пражским социал-демократом». А странно. Ведь он прошел трудную школу и, по идее, должен был стать, как говорится, «несгибаемым».
– Да, он начинал при Сталине. С 1953 по 1955 год был заведующим отделом науки и культуры ЦК. С 1955 года до командировки в Прагу в 1958 году был главным редактором журнала «Коммунист». А по возвращении из Чехословакии стал главным редактором «Правды». Там он проработал недолго. Его уволили после публикации статьи «Интеллигенция и партия». Потом стал вице-президентом Академии наук СССР и директором института социологии, из которого вышли известные ученые, в том числе Юрий Левада. Он был очень прогрессивным человеком. Его мировоззрение совершенно не было консервативным. И такое часто случалось. Вот, например, у меня был приятель Лю Бинь-янь. Известный китайский коммунист. В свое время он был заклеймён как «правый элемент буржуазии». В годы китайской культурной революции его обвиняли как контрреволюционера. Уже при Дэн Сяопине его фактически выслали из Китая. Он поехал в Америку по приглашению, а обратно его уже не пускали. Только недавно его прах разрешили перевезти на родину. Так вот он до самой смерти оставался марксистом.
– Вспоминая Румянцева, некоторые характеризуют его взгляды как ревизионистские. Что это за взгляды? Что имеется в виду? В чем была новизна и нестандартность его мышления?
– Китайцы называли ревизионистом Хрущева за то, что тот раскритиковал Сталина. Ревизионизм Румянцева проявлялся в либеральном отношении к тому, что происходило. У него не было строгой идейной позиции. Он сам по себе был человеком широких взглядов, очень разносторонне образованным. Другим он и не мог быть, руководя работой редакции журнала, где трудились представители всех коммунистических партий. Надо было быть очень гибким.
– Из чего складывалась Ваша работа. В каждый номер приходилось писать?
– Не обязательно. В основном редактировали. Писали тоже. Одну статью по египетскому вопросу, помню, мы несколько ночей писали вместе с Иноземцевым, членом редколлегии. Подписали её псевдонимом, какой-то венгерской фамилией.
– Именно венгерской... Интересно, о чём была эта статья?
– Это был как раз период правления Насера. И мы писали, что Насер занимается своей политикой, которая ничего общего не имеет с социализмом.
– В том смысле, что она не была согласована с международным отделом?
– Да. Тогда же, помню, я первый раз поехал в Египет. Я должен был встретиться с одним египтянином, который с нами активно сотрудничал. Приезжаю, а мне в нашем посольстве говорят: ты куда приехал, твой друг уже за решеткой. Действительно, нашего человека к тому времени арестовали.
– Кто курировал редакцию в Москве. Пономарёв или Андропов. Или Суслов?
– Вообще, «проблемы мира» – это тема Пономарева. Но вот так в прямом смысле никто не курировал. Потому что Румянцев сразу поставил вопрос, что это самостоятельный международный журнал и всякое кураторство из Москвы неуместно. Румянцев проделал большую работу, чтобы отойти от влияния Москвы. После войны, ещё при Сталине, была газета «За прочный мир и демократию». Она выходила в Белграде. Вот её в прямом смысле слова курировал международный отдел ЦК. Когда разругались с Тито, перевели её редакцию, кажется, в Бухарест. Потом и вообще закрыли. Так что наш журнал стал выходить как бы в продолжение той газеты. Распространялся в 145 странах тиражом 500 тысяч экземпляров. На 28 языках народов мира. Это был информационно-теоретический журнал.
– Информационная часть журнала, пожалуй, очевидна и сегодня – международные съезды, конгрессы. А какого рода теоретические материалы в нём публиковались?
– Современные философские течения вообще и внутри марксизма в частности. Во всех странах, независимо от государственного строя. Например, в той же Японии.
– Почему вы приводите в пример именно Японию?
– Японские коммунисты в тот период выдвинули свой лозунг. Их влияние на левые партии было очень сильно тогда.
– С троцкизмом боролись?
– Другие журналы с этим боролись. Тот же «Вопросы истории КПСС». Наш журнал предназначался для наших товарищей. Там не было ничего показного. Позволялось серьёзное столкновение мнений.
– Что жарче всего обсуждалось?
– Советская политика в области разоружения и борьба за мир. Это, во-первых. И, во-вторых, возможность социализма в Европе. Японский, китайский пути социализма. Мы совершенно серьёзно рассматривали в своих публикациях любые варианты развития. Тема социализма с человеческим лицом обсуждалась нами уже тогда.
– Задолго до Пражской весны.
– И уж подавно задолго до перестройки.
– Но, по идее, в той же Праге была резидентура КГБ, они могли на вас стучать в Москву, на всякий случай.
– Конечно, они могли на нас что-то писать, так как мы уж слишком свободно себя там вели. Но, по большому счёту, нам было на них наплевать. Кем были они и кем мы!.. Сотрудники редакции пражского журнала, и уж подавно международного отдела ЦК, были выше по своему иерархическому положению. Это сейчас историю трактуют так, будто всем в государстве заправлял КГБ, но это не имеет ничего общего с правдой.
– Отдел по связям с коммунистическими и рабочими партиями соцстран просуществовал до 1991 года?
– Я обратил внимание, что ваше имя часто добрым словом вспоминал ныне уже покойный Владимир Яковлевич Мотыль, наш замечательный режиссёр. «Белое солнце пустыни», «Звезда пленительного счастья»... Что у вас с ним было?
– Да, мы часто общались в ту пору, когда они делали один фильм вместе с Булатом Окуджавой.
– «Женя, Женечка и «катюша»?
– Да. А с Булатом у меня были очень хорошие отношения.
– Да что вы! Как вы познакомились?
– Да всё опять же через художника Юру Васильева, как и в случае с Любимовым. Мы тогда жили на улице «Правды». Булат приходил к нам домой. Собиралась большая компания. Булат охотно пел. Я записывал эти концерты на магнитофон.
– Беллы Ахмадулиной не было?
– Нет, там нет. Мы потом встречались у неё на «Аэропорте».
– Да, вольнодумство вы себе позволяли сполна и совершенно безнаказанно. Уместен ли, по вашему мнению, такой вот вопрос: был ли развал советской системы результатом ошибок, допущенных на внутреннем идеологическом фронте, по линии пропаганды. Или это поражение пришло с внешнеполитического направления?
– На внутреннем. 

Из досье «Совершенно секретно»:
Лев Петрович Делюсин родился в Москве в 1923 году. Участник войны. Ранен под Сталинградом. Учился в Московском институте востоковедения. В 50-е годы работал корреспондентом «Правды» в Пекине. Закончил Академию общественных наук при ЦК КПСС. С 1958 по 1959 год работал в редакции журнала «Проблемы мира и социализма» в Праге. С 1959 по 1965 год – консультант отдела ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран. В середине 60-х инициировал создание Института Дальнего Востока АН СССР (до 1965 года – т.н. «Закрытый отдел Китая» Академии наук СССР).
С 1965 по 1969 год был заместителем директора по научной работе Института международного рабочего движения. С 1970 по 1973 год – директор Института научной информации по общественным наукам (ИНИОН) АН СССР. С 1974 по 1990 год работал в Институте востоковедения АН.