|
Статья Марины Уманской, которую вы можете прочитать – это, по-сути, коллективный труд «русских» израильтян. До того, как она попала ко мне – она побывала во многих редакциях, но интереса у «маститых» репатриантов не вызвала, как и сам факт бедственного положения детей репатриантов на их новой родине, которая для многих из них так и останется мачехой.
Высока вероятность, что комплекс российских государственных программ под общим определением «Соотечественники» и «Русский язык» окажется единственной возможностью для этих, ставших взрослыми детей, на достойное будущее в России. Тем более, что ожидаемые сложности в связи с принятием Закона о прохождении геюра, сделают для них еврейство не доступным.
Напрашивается печальный вывод, что детям многих из тех репатриантов, кто сделал Израиль цветущим садом, нет места на этой земле.
Я поставил свою подпись под публикуемым материалом, потому что согласен с теми, кто его написал. Да и не важно кто! Важно – почему!
Марк Арон, шеф бюро FLB в Израиле
ДЕТКИ В КЛЕТКЕ
Само израильское законодательство и устройство социальных служб приводят к тому, что в интернатах часто оказываются не те дети, для которых они предназначены. Я не хочу сказать, что в Израиле нет порядочных социальных работников и честных судей. Я не говорю о том, что в Израиле нет детей, которых нужно спасать от их собственных родителей. Просто, речь сейчас не о них. А о тех, кому система дала слишком большую власть и кого инстанция более высокая, говоря языком поэтическим, забыла наградить «хотя бы колыбельной».
Эта статья – попытка описать логику развития событий, которая приводит в интернат ребенка из нормальной семьи. «Мы совершаем ошибки, но это исключение, а не правило», - такова позиция официальной стороны. Эту точку зрения вы тоже найдете в статье, кое-где курсивом, между строк – как нулевую отметку, которая поможет оценить угол расхождения между двумя, до сих пор непримиримыми, сторонами.
Дети в группе риска
В Израиле живет свыше двух миллионов детей. 330 тысяч из них, по данным министерства социального обеспечения, относятся к группе риска. Что это значит? Заглянем на сайт министерства, где понятие «дети в группе риска» раскрывается таким образом:
1. дети, подвергающиеся насилию;
2. дети, страдающие от расстройств поведения или психических проблем;
3. дети, остающиеся без присмотра со стороны взрослых;
4. дети, живущие в потенциально опасных условиях: кризис в семье в связи с разводом родителей, безработица, репатриация, болезни, смерть одного из родителей или неспособность ответственного за ребенка должным образом исполнять свои обязанности; дети, причиняющие вред себе или своим близким; дети, нарушившие закон или близкие к тому, чтобы это сделать.
Кто занимается этими детьми? Министерство социального обеспечения, «мисрад hа-рэваха», в состав которого входит Служба по делам детей и молодежи. Ее задача – заботиться о детях в группе риска и их родителях. Есть два основных пути решения этой проблемы - поддержка в рамках общества, «типуль бэ кэила» (например, продленный детский сад), или перевод в специальное заведение (как правило, в интернат) или в приемную семью.
Дети в интернатах: официальные данные
По словам Далии Лев-Саде, которая возглавляет Службу по делам детей и молодежи, сегодня в Израиле действует 300 интернатов (по другим данным – 550): сто из них – под началом министерства соцобеспечения, остальные двести относятся к министерству образования. В интернатах живут около шести с половиной тысяч детей, причем около трети из них попадают туда с согласия родителей.
Больше чем в трети случаев, разрешения пап и мам никто не спрашивает: 35 % детей отправляются в интернаты по Закону о молодежи (от 1960 года). Основные причины -неспособность родителей справиться с детьми, тяжелые нарушения поведения у детей, недостаток родительского присмотра, насилие со стороны родителей.
В зависимости от тяжести проблемы ребенок попадает в один из четырех типов интернатов - образовательный, реабилитационный, интернат со специальным уходом или постгоспитализационный. В первом из них детей «рэвахи» (социального отдела) немного. Обычно их направляют в более специализированные заведения.
«В интернате разрешено оставаться до четырех лет. Больше четырех лет – только в крайних случаях», - говорит госпожа Лев-Саде. За это время проблема должна быть решена, а ребенок возвращен родителям. Ежегодные проверки позволяют определить, может ли ребенок вернуться домой или вынужден остаться еще на год. Поэтому треть детей в интернатах меняется каждый год. Только в тех случаях, когда детям некуда возвращаться, они остаются в интернате до совершеннолетия. «Это совсем необязательно сироты, которых немного. Например, если папа в тюрьме, а мама не может растить детей… По сути, это дети, у которых нет дома», - поясняет Далия Лев-Саде.
Почти 60% жителей интернатов старше 13 лет. Следующая по численности группа - около 37% - это дети от 6 до 12 лет. Меньше 1% - младше 5 лет. Как правило, дети в возрасте до десяти лет попадают в приемные семьи. Сегодня в Израиле около двух тысяч детей живут в патронатных семьях.
77, 3% детей, находящихся в интернатах, это дети коренных изральтян («ватиков»). На втором месте - почти 12% - дети выходцев из стран СНГ, на третьем – дети репатриантов из Азии и Африки.
А вот материалы четырех-пятилетней давности, присланные мне пресс-службой министерства (вероятно, более свежей информации не нашлось и у них). Несколько листочков с черно-белыми диаграммами и таблицами - статистический портрет воспитанников интернатов: больше чем у 40% наблюдается снижение обучаемости, почти столько же имеют проблемы при общении, чуть ли не 60 % говорят о том, что им трудно поддерживать связь с родными, наконец, 45% страдают от депрессии и тревоги. Кроме того, 33% детей принимают психотропные препараты и почти 30% страдают излишним весом. В течение года более ста детей подверглись сексуальным домогательствам в интернате и более ста двадцати пытались покончить с собой (в интернате или до него – об этом статистика умалчивает). А ведь это официальные цифры, которые, как известно, всегда ниже реальных.
Немногим больше полугода назад министерство соцобеспечения запустило проект помощи репатриантам из стран СНГ. Он ориентирован, в первую очередь, на большие семейные кланы выходцев из Узбекистана, Казахстана и других стран бывшего Союза. По словам Далии Лев-Саде, система принятия решений относительно детей, существующая в Израиле, «не всегда отвечает потребностям определенных слоев населения»: «Мы пока не знаем, каковы будут результаты этой программы. Но она должна стать ответом разным культурным потребностям, в том числе и языковым». Предполагается, что представитель определенной общественной организации («амуты»), владеющий языком и понимающий культурные особенности данной семьи, будет сопровождать ее в процессе абсорбции. Семья всегда сможет пожаловаться на свои проблемы и даже сказать, на какую поддержку она рассчитывает. Все важные решения, в том числе об отправке ребенка в интернат, будут приниматься на семейном совете. «Небольшие семьи могут привести родственников, соседей, друзей, то есть близких им людей. Эти обсуждения будут проводиться безо всякой связи с «ваадот hа-hахлата» (см. ниже) – «комиссия по принятию решения», а их решение после пройдет ратификацию в комиссии».
Потерянное поколение: неофициальные данные
Существует немало исследований, говорящих о том, что изъятие детей в Израиле часто проводится незаконными методами. На практике это постоянно подкрепляется свидетельскими показаниями тех, кто приходит в Кнессет на заседания лобби, известного как лобби Марины Солодкиной и, созданного в качестве оппозиции министерству соцобеспечения. Одна из основателей лобби, а ныне его пресс-секретарь - Аяла Штегман. Она же – пресс-секретарь Организации в защиту прав детей и родителей. «В Израиле, - утверждает она, - 450 интернатов (еще одна цифра, которая не состыковывается с предыдущими данными,- прим. авт.). Пока они существуют, министерство не дает возможности придумать другое решение проблемы – без отрыва от семьи. Я разговаривала с заместителем мэра одного города, - его уволили с работы только за то, что он был против изъятия детей».
В официальных кругах к лобби относятся скептически. «Его деятельность, разумеется, ставит перед нами определенные проблемы, - говорит Далия Лев-Саде. – Ведь это не те люди, которые пойдут изучать, каким образом мы работаем. Они обвиняют министерство в насильственном изъятии детей и тому подобных вещах… Но социальные работники не заинтересованы в том, чтобы забрать ребенка из дома. С эмоциональной точки зрения, это очень непросто. Они забирают детей, когда обеспокоенность самого ребенка бросается в глаза. Я знаю, что иногда, как кажется родителю, это затрагивает его права. И здесь есть своего рода конфликт. Но мы обязаны защищать детей. И если родитель оставляет ребенка без присмотра или, Боже упаси, бьет его (таких случаев немного, но вполне достаточно), то наша обязанность – воспрепятствовать этому. Это связано со многими трудностями. Я предполагаю, что, то там, то здесь совершаются ошибки. Все мы люди. Что делать?- врачи тоже ошибаются, причем даже ценою жизни. Надо пытаться предотвратить эти ошибки. Поэтому я пытаюсь развить новый проект министерства».
В 1997 году, по инициативе судебного министра, была создана специальная комиссия для изучения законов, касающихся детей, и общего состояния дел в этой сфере. В работе комиссии, которую возглавила судья С. Ротлеви, приняли участие больше семидесяти специалистов. Результаты их исследований, продолжавшихся вплоть до 2004 года, были опубликованы в шести отчетах, один из которых так и назывался «Помещение детей за пределы семьи».
«Никто в Израиле не может точно сказать, сколько детей живет за пределами семьи», - пишет экономист Яков Элия в книге «Еладим рэхоким», вышедшей в 2006 году (буквально - «удаленные», а по сути – «сосланные дети»). Согласно Комиссии Ротлеви, в 2001 году их было около 75 тысяч, то есть пятая часть всех детей Израиля. Эта цифра в десять раз и больше превышает соответствующие показатели в развитых европейских странах. Большинство из этих детей живет в интернатах, общественные затраты на которые составляют, по меньшей мере, четыре миллиарда шекелей в год (сегодня – свыше пяти миллиардов шек. в год. – прим. автора). Большая часть детей попала в интернаты по «инициативе» родителей , около 15% - по решению министерства соцобеспечения. Однако и эти цифры отнюдь не маленькие.
В 2002 году, согласно данным Комиссии Ротлеви, министерство соцобеспечения изъяло из семей почти 9 тысяч детей. По оценкам Якова Элии, около пяти тысяч детей каждый год покидают свои семьи. Точные цифры никому не известны, даже, вероятно, и самому министерству. Дело осложняется тем, что детей отправляет в интернаты не только «рэваха» (социальная служба), но и другие министерства. Поэтому общая картина остается весьма и весьма запутанной.
Донесение или донос?
С 1989 года в Израиле действует закон («ховат дивуах»), который обязывает каждого гражданина сообщать в социальные службы или в полицию о любом подозрении, касающемся плохого обращения с несовершеннолетними. Поэтому министерство соцобеспечения, буквально, затоплено жалобами, поступающими из самых разных источников: от соцработников, следователей по делам несовершеннолетних, воспитателей в детских садах, учителей в школах, просто, соседей или знакомых. За пять лет действия закона количество обращений возросло на 1000%. По официальным данным, ежегодно пишется около 30 тысяч подобных донесений и 40% из них оказываются необоснованными! Соцработники жалуются, что не справляются с такой нагрузкой, в то время как судьба ребенка, защищать которого призван этот закон, предана бумажному конвейеру.
В некоторых странах, например в Англии, с подобным законом поступили очень просто - его отменили. У нас же он по-прежнему в силе и, как пишет Яков Элия, ему мы обязаны превращением Израиля в лидера среди западных стран в том, что касается вмешательства государства в семейную автономию. Но не только оппоненты министерства, но и его представители говорят о необходимости перемен. «Пришло время внести поправки в закон о рапортах и в Израиле», - писали три года назад главные социальные работницы страны, Хана Слуцки и Мирьям Фабер. Их статья была опубликована в сборнике «Насилие над детьми… в Израиле», изданном при содействии правительства. Так скажем, официальный взгляд на вещи.
Авторы сборника – врачи и соцработники, о которых никто не скажет, что они не сведущи в работе социальных служб. В одной из статей говорится о том, что закон о рапортах слишком однобоко толкует «благо ребенка» - как чисто физическое благополучие, забывая о его «душевном благе». И когда во имя первого вмешиваются в жизнь семьи, часто наносят непоправимый вред второму. Поэтому любому вмешательству должен предшествовать тщательный анализ всех за и против.
Противники «ховат дивуах», убеждены, что рапорт нужен только в крайних случаях. Ведь в большинстве донесений речь идет о том, что на иврите называется «hазнаха», то есть оставлении детей без присмотра и недостаточной заботе о них. В европейских странах службы защиты ребенка вовсе не занимаются подобными делами. Кроме того, «недосмотренность» связана с бедностью, а это уже по части инстанций, поддерживающих семью. Поэтому закон надо менять, а такого рода случаи (за исключением, действительно, преступного недосмотра) не должны быть поводом для донесений в вышестоящие инстанции.
Грань между донесением и доносом слишком тонкая. «Каждый может написать о ребенке, что он заброшен или у него нет дома еды», - говорит Аяла Штегман. 25 мая этого года в газете «Маарив» была опубликована статья под названием «Ми тахат ле аф» («Под носом»). В ней рассказывается о молодой женщине-полицейском Д., которая в течение нескольких месяцев исполняла обязанности тайного агента по борьбе с наркотиками. В этой роли она общалась с продавцами наркотиков в районе пустыни Негев, и, в конце концов, ей удалось отправить за решетку сорок нарушителей закона. Члены их семей в отместку распустили слухи о том, что она сама принимала наркотики и вращалась в обществе мужчин. Вероятно, не обошлось и без доноса. По крайней мере, каким-то образом эти слухи добрались до местного отделения министерства социального обеспечения, которое решило отнять у Д. двухлетнего ребенка и передать ее бывшему мужу. Вмешательство полиции не помогло: ее объяснения, просто, никого не интересуют. «Дело рассматривается в суде, и мы будем действовать в соответствии с его решением», - таков был ответ соцслужб.
Один вполне лояльный к власти психотерапевт, который много лет работает с подростками, рассказал мне, что заваленные делами социальные службы не успевают забирать детей из тех семей, где им, действительно, находиться небезопасно.
Изъятие ребенка: действующие лица и исполнители
Ключевая фигура в процессе изъятия ребенка – так называемый «пакид саад». Курс специальной подготовки - и обыкновенный соцработник превращается в обладателя необыкновенных полномочий. Чтобы избежать путаницы, назовем его просто социальным служащим (хотя большинство из них – женщины). Он действует в соответствии с Законом о молодежи (от 1960 года), и именно к нему, наряду с полицией, поступают жалобы на плохое обращение с детьми. Три года назад в Израиле было 500 соцслужащих.
Существует огромный разрыв, пишет Яков Элия, между правами соцслужащих и их образованием. Большинство из них получает судебные полномочия, имея лишь первую академическую степень и, не имея никакого специального образования в этой области. Нет закона, который касался бы их самих и их подготовки. Нет никаких эффективных механизмов надзора за процессом изъятия детей, а сами соцслужащие вовсе не уязвимы для критики.
Однако официальная сторона создает иной образ социального служащего. Хана Слуцки и Мирьям Фабер, в упомянутом выше сборнике, утверждают, что неограниченная власть соцслужащих - всего лишь иллюзия. На самом деле, они находятся в постоянном контакте друг с другом и с представителями других специальностей. «Обязанности социального служащего – самые тяжелые и ответственные из тех, что ложатся на социальных работников… - пишут названные авторы. - Члены семьи приобретают в лице соцслужащего профессионального советчика, которому удается помочь им раскрыться и выявить свои проблемы, и при этих условиях между ними возникает доверие».
«Сценарий изъятия ребенка из семьи всегда один и тот же, - говорит иерусалимский адвокат Вероника Бромберг, которая уже четырнадцать лет помогает родителям возвращать домой их отправленных в интернаты детей. - Школа всегда связана с «пкидот саад» - соц.работник, наделенный особыми полномочиями. Как только возникают проблемы с ребенком и сразу видно, что он из семьи, которая разводится или, у которой есть материальные проблемы, все идет по уже отработанному плану. Пишется письмо от школы, что этот ребенок представляет опасность для окружающих, для самого себя. Я читала эти письма – фразеология всегда одна и та же: этот ребенок не учится, он ходит в школу без еды, он кидается под машины, он убегает, кого-то бьет, грозится покончить с собой. Причем пишут такие смелые вещи: один бросался на кого-то с ножницами, другой - с вилкой, у третьего в руках был нож и т. д. Почему не поверить этой учительнице? Почему не поверить социальной работнице? Конечно, верят. Так шаг за шагом в эту ситуацию вмешивается «пкидат саад». Между тем, семья боится и молчит».
На сайте министерства соцобеспечения, приложив некоторые усилия, можно найти схему с описанием стандартного процесса изъятия ребенка. В центре схемы – социальный служащий, «пакид саад», к которому сбегаются стрелки с предполагаемыми обращениями от друга семьи, соседа, учителя, врача, психологов, соцработников и т. д. Толстая черная стрелка ведет от соцслужащего к «ваадат hа-hахлата», комиссии по принятию решения. Большинство израильских детей покидают свои семьи именно с их «легкой» руки.
Израильские ученые из института «Брокдейл» тщетно пытались найти в развитых странах мира институт, подобный комиссии по принятию решений. Подобное явление существует только в Израиле, который вправе запатентовать столь оригинальное решение детской судьбы. Желающие, правда, едва ли найдутся.
Изначально идея была такова. В городе N., в местном отделении министерства соцобеспечения, собирается своего рода консилиум: соцслужащий и соцработники, представители местной системы образования (например, директор школы) и общественных учреждений по уходу за ребенком, врачи и другие специалисты. Комиссия проверяет состояние ребенка, его отношения с родителями и ближайшим окружением, обсуждает наиболее благоприятный путь реабилитации ребенка. Подспорьем ей служит доклад соцслужащего, а иногда психолога и других специалистов.
«Социальный служащий не волен анализировать проблему исходя из своей личной шкалы ценностей и не может произвольно отказываться от действий, в то время как другая информация и правила требуют его вмешательства. Мнение соцслужащего доступно для критики со стороны специалистов, суда и администрации», - пишут Хана Слуцки и Мирьям Фабер.
При реализации этой идеи решили обойтись малой кровью. Что это значит? Обычно на заседании комиссии нет психотерапевта. Нет психолога. Нет представителей системы образования. Нет ребенка. А в трети случаев нет даже родителей! Об этом еще в ноябре 2002 года сообщала Комиссия Гилата, об этом пишет Яков Элия, опираясь на внушающие доверие источники, об этом говорит Вероника Бромберг, которая сама побывала не на одном заседании…
«В комиссиях участвуют главным образом представители структур министерства социального обеспечения», - заключает Яков Элия. Еще короче и жестче вывод Аялы Штегман: «Это полевой суд!» Идея консилиума так и осталась на бумаге. Во многих случаях члены комиссии получают материалы «процесса» прямо на заседании. Информация никем не проверяется, и очень часто ее явно недостает. Да и как, вообще, можно принять взвешенное решение за тот жалкий час, который продолжается среднестатистическое заседание?! Можно, конечно, - такое же среднестатистическое.
В январе 2002 года министр соцобеспечения дал поручение Комиссии Гилата изучить деятельность «ваадот hа-hахлата». Во главе Комиссии стоял доктор Исраэль Цви Гилат - отсюда и ее название. В ноябре того же года отчет был готов и опубликован. Что же выяснили Гилат и его коллеги?
А выяснили они, что комиссии по принятию решений действуют безо всякого законного основания. Более того, вопреки Закону о защите личной неприкосновенности (от 1981 года). Дети не только не участвуют в этих заседаниях, но даже и мнения их, как правило, никто не спрашивает. Так же, как и мнение родителей. И даже если этим последним «посчастливилось» побывать на подобном мероприятии, то обычно их просят выйти еще до начала обсуждения. При этом протоколы комиссии (если они ведутся) не доступны не только членам семьи, но зачастую и адвокату, когда родители в состоянии его пригласить.
«Иногда родители боятся и не приходят на комиссию, - рассказывает Вероника Бромберг. - Ведь они не знают законов и уж тем более не предполагают, что ребенка могут забрать. Лишь немногие из них берут адвоката. Кроме того, есть такой устав: если родители в разводе и отец против того, чтобы мать пришла с адвокатом, она не может его привести. Это полный абсурд! К тому же это противоречит Основному закону о правах человека, принятому в 1992 году. В нем сказано, что право на защиту – базисное право человека в демократической стране».
В своей адвокатской практике Вероника Бромберг не единожды сталкивалась с произволом соцслужащих: «Пкидот саад» не предоставляют никаких документов, ссылаясь на то, что это закрытые материалы, поскольку речь идет об интересах ребенка. Ни семья, ни адвокат не получают ничего. На самом деле, для того, чтобы признать документ закрытым и не подлежащим огласке, соцработники должны обращаться в суд. Они этого не делают, а значит, действуют незаконно».
Комиссия Гилата рекомендовала отменить «ваадот hа-hахлата» и заменить их куда более открытыми комиссиями, которые бы разрабатывали специальную программу ухода за ребенком. Разумеется, с участием самого ребенка и его семьи. Помимо этого, Гилат и его коллеги заявили о необходимости создать механизм обжалования решений, доступный даже ребенку!
Со временем комиссии, действительно, поменяли свое название, но, судя по многочисленным свидетельствам, отнюдь не методы своей работы. А что же судьи? Ведь во всех демократических странах дела, связанные с детьми, решаются в суде. Но не в Израиле, утверждают оппоненты министерства. «Суд обычно механически подписывает рекомендации комиссии, - восклицает Аяла Штегман. Это, просто, «хотемет гуми» - «резиновая печать». Суд принимает решение, как правило, не видя ребенка, а иногда и его родителей. Судье ничего не остается, как положиться на компетентность социальных служащих. Ведь если что не так, кто захочет взять ответственность на себя?
Официальная сторона говорит о роли суда с большим пиететом. Хана Слуцки и Мирьям Фабер не сомневаются в том, что суд является «важным и существенным фактором в жизни несовершеннолетних и их семей»: «Суд позволяет несовершеннолетнему и его родителям мобилизовать положительные ресурсы, о которых они иногда и не подозревают… Во многих тяжелых случаях судье удается тактично направить суд в сторону более мягкого решения и подвигнуть стороны к совместной заботе о ребенке и реабилитации его семьи».
«Суды проходят за спиной родителей, - говорит госпожа Бромберг. - Семью часто не оповещают о том, что был суд. Например, «пкидот саад» пишут в суд просьбу об изъятии ребенка, а потом приходят с готовым приказом и забирают его. Для семьи это оказывается полной неожиданностью. Но даже если родители присутствуют на суде, то они боятся и не знают, что сказать. По Закону о молодежи, суд должен выслушать и родителей, и ребенка. Обычно этого не происходит».
Есть надежда, что в ближайшее время лед тронется и действия соцслужащих можно будет обжаловать даже в низшем суде. Переломить ситуацию попыталась Вероника Бромберг: «Я и еще один адвокат подали иск в БАГАЦ (Верховный суд), который вынес, по сути, историческое решение: даже низший суд по делам семьи теперь вправе заниматься вопросами, связанными с действиями «пкидот саад». Это уже большой прогресс».
Аварийный выход
Еще до того, как комиссия примет решение об изъятии ребенка, соцслужащие имеют право забрать его у родителей в соответствии с так называемым «цав hэрум», то есть экстренным приказом. Об этом говорится в части 11 Закона о молодежи (от 1960 года). Если социальный служащий решил, что ребенку угрожает опасность, он может обратиться к дежурному судье даже ночью. В таких случаях ребенка часто забирают силой, иногда в сопровождении полицейских. После этого он оказывается в центре экстренной помощи или, если ребенок еще слишком мал, в так называемой семье «экстренного приема». По закону, его могут забрать только на неделю. Для того чтобы продлить этот срок, требуется уже судебное разрешение. По словам Якова Элии, эти семь дней часто растягиваются на годы и лишь в редких случаях комиссии впоследствии возвращают детей домой.
«Социальный служащий прибегает к крайним мерам после того, как «он лично проверил обстоятельства и существующие варианты решения проблемы и убедился в том, что нет другой возможности предупредить опасность или гарантировать несовершеннолетнему лечение, не терпящее отлагательств..», - пишут Хана Слуцки и Мирьям Фабер. – «Чрезвычайные меры являются временными и предпринимаются до тех пор, пока не будет получено согласие ответственного (за ребенка) на их принятие, или пока суд не разрешит и не продлит действие «цав хэрум», или пока не минует опасность и не исчезнет необходимость в экстренном вмешательстве».
Судья Эли Шарон, имея за плечами тридцатилетний опыт работы в области семейного права, писал о полномочиях соцслужащего: «Он имеет право использовать все необходимые средства, опираясь исключительно на свое собственное мнение… Эти полномочия, выходящие за рамки дозволенного, ничем не ограниченные и ничем не сдерживаемые».
«После комиссии они могут забрать ребенка на семь дней – без суда и следствия, - говорит Вероника Бромберг. - Даже человека, который подозревается в каком-то криминальном преступлении, можно арестовать только на 24 часа. Тут ребенок дважды наказан: во-первых, у него какие-то проблемы в семье, во-вторых, его забирают как в тюрьму».
Но так ли часто в жизни складываются ситуации, когда без экстренного вмешательства не обойтись? Мне пришлось видеть двоих малышей, мать которых пыталась покончить с собой, а отец-наркоман сбежал из дома. Соцработницы привезли их сразу в приемную семью, минуя «экстренную», и это был лучший выход из положения. Ведь когда вам на голову рушится потолок, аварийный выход очень кстати.
По мнению Якова Элии, в средства массовой информации попадают самые драматические и шумные истории, по которым нельзя судить об общей ситуации в стране. Как правило, жизни ребенка не угрожает сиюминутная опасность. Обычно потолок все же течет, а не рушится. А если все-таки рушится, это уже дело полиции, а не социальных служб.
В Израиле девять центров экстренной помощи. Кроме того, есть еще пункты приема детей в трех интернатах. Официально находиться в них можно не больше трех месяцев. За это время ребенка должен проверить психолог и другие специалисты, а социальные службы – принять решение: вернуть его в семью или отправить в интернат. Однако, на практике, дети надолго задерживаются в подобного рода заведениях. «Иногда до полугода», - призналась мне Далия Лев-Саде. Другие называли более длинные сроки.
«Что такое «мерказ хэрум» (чрезвычайный центр)? – спрашивает Аяла Штегман. И сама же отвечает. – Одно из изобретений министерства соцобеспечения. Эти центры придуманы для того, чтобы вытаскивать детей из семьи без сопротивления родителей. Родителям говорят: у вас есть проблема, а у нас есть центр, где сидят профессионалы и психологи. Мы хотим взять ребенка на проверку, а после порекомендовать, что надо предпринять. По сути дела, это рекомендации «рэвахи» (соц.отдела). Министерство заинтересовано в том, чтобы вытащить ребенка и заполнить интернаты. Чтобы у них была зарплата. Если не забирать детей, будут не нужны интернаты, «пкидот саад», соцработники. Я называю это «последней остановкой» ребенка на его пути в интернат. Оттуда он уже никогда не вернется домой. Там его автоматически причисляют к группе риска».
Ханна Слуцки и Мирьям Фабер пишут о том, что до открытия центров экстренной помощи дети, покидавшие свои семьи, обычно оставляли их навсегда. Благодаря этим центрам, соцработники и другие специалисты получили возможность правильно диагностировать отношения между ребенком и его родителями, а ребенок - шанс «как можно скорее» вернуться домой: «Кроме того, центры экстренной помощи являются оптимальной промежуточной остановкой для детей, которые не могут расти в своей семье. После того процесса, который они проходят в центре, они могут перейти к месту своего следующего пребывания, гораздо лучше понимая события своей жизни… Родители, со своей стороны, учатся быть родителями детей, находящихся в интернате или в приемной семье».
«Детей забирают в эти центры и подкармливают таблетками, хотя это противозаконно, - рассказывает Вероника Бромберг. - Ребенку нельзя давать лекарства без постановления суда, ничего не сказав родителям. Несколько детей, которых я вытаскивала из такого рода центров, неожиданно полнели, страдали головными болями, становились заторможенными. Все это симптомы «риталина» или «рисперидала». Одного девятилетнего мальчика мне удалось сразу направить на анализ крови. У него обнаружили повышенный иосинофил – это реакция организма на какие-то лекарства. Обычно трудно доказать, что ребенку давали психотропные препараты, потому что показатели крови меняются в течение нескольких часов».
В то же время родители сильно рискуют, отказываясь давать детям психотропные средства. Социальные службы могут обвинить их в отказе от сотрудничества и отобрать ребенка. «Одна мать отказалась давать сыну «рисперидал» – от этих таблеток у него начались дикие боли в животе, головные боли, - говорит Вероника Бромберг. - «Как же так!.. плохая мать!» У нее хотели забрать троих детей из пяти, когда вмешалась я. Мне удалось проверить этого ребенка у известного детского психиатра, который сказал, что он совершенно нормален и, ни в каких лекарствах не нуждается. Уже была комиссия, в которой я тоже участвовала. Соцработницы пошли на попятную: да, мол, сделаем альтернативную программу, про психиатра было забыто, теперь уже можно обойтись психологом».
Причины изъятия детей: неофициальная версия
В уставе социальных работников говорится: «Если ситуация в семье угрожает, или может угрожать физическому, или психическому здоровью ребенка и нанести вред его нормальному развитию, то следует обдумать возможность его помещения в попечительское заведение за пределами семьи».
Понятие «дети группы риска» слишком расплывчато и неопределенно и представляет собой весьма удобное поле для интерпретаций. В эту группу автоматически попадают дети из бедных семей, дети новых репатриантов, дети из неполных семей. «Если ребенок пришел в школу в старых ботинках, если дома в холодильнике пусто, - говорит Аяла Штегман, - то этого достаточно для того, чтобы объявить, что ребенок в опасности». Профессор Эстер Герцог, одна из участниц Комиссии Гилата, писала в газете «ha-арец» «Страна»): «Эта политика касается, по сути, детей из слабых групп населения: бедных, новых репатриантов, семей с одним родителем…».
По данным Центрального статистического бюро, Израиль значительно беднее стран Европейского союза. В 2007 году 40 % израильских детей оказались на грани бедности и больше трети матерей-одиночек с трудом сводили концы с концами. «Данные статистики доказывают, что недостаточный уход за детьми – главная причина их изъятия из семей, - пишет Яков Элия. – В то же самое время анализ полученных данных обнаруживает, что причиной недостаточного ухода, по сути, является бедность. Иными словами: дети, подвергающиеся опасному недосмотру, это бедные дети». Но «hазнаха» отнюдь не означает насилия со стороны родителей. Поэтому проблема бедности должна решаться не с помощью интерната, а посредством общественных служб.
«Мне позвонила одна женщина, - рассказывает Аяла Штегман. - После развода она осталась одна с тремя детьми и обратилась за помощью в министерство соцобеспечения. Они решили забрать у нее детей только потому, что она бедная. Она запиралась дома вместе с детьми, а когда постучались полицейские, не открыла дверь. Они сломали окно, вытащили детей из-под кроватей, куда те спрятались. Их мама стала кричать: «Я покончу с собой!». Тогда они насильно забрали ее в больницу. И когда она звонила, у нее был странный, очень сонный голос. Оказалось, она каждый день ходит в поликлинику и делает успокоительные уколы. «Если они не будут ежедневно видеть моей подписи, мне не вернут детей», - вот что она мне сказала. Только ради этой надежды она и принимает лекарства. А зачем ей их дают? Чтобы она не сопротивлялась, чтобы не покончила с собой. Никому нельзя приходить за помощью в министерство. Их помощь – это забирать детей из дома».
В 2001 году было опубликовано исследование о «ваадот hа-ахлата», проводившееся израильским институтом «Брокдейл». Ученые пытались установить связь между степенью риска, в которой находится ребенок, и решением комиссии. Как выяснилось, связи как таковой нет. Комиссии рекомендовали изъять у родителей и тех детей (58 %), которых отнесли к группе с высокой степенью риска, и тех (41 %), которым не угрожала особенная опасность, и даже тех (25 %), которым не угрожала опасность, вообще.
«Сначала я тоже думала, что должна быть, хоть доля правды в том, что пишут учителя или «пкидот саад», - говорит Вероника Бромберг. - Но я общалась с этими детьми, часами разговаривала с ними. И я видела, что это нормальные, хорошие дети, что у них нормальные матери, бабушки, дедушки. Один раз в моей практике был случай, когда, действительно, нужно было забрать детей у матери, потому что она их била. А в целом, я не видела ситуации, когда возникала срочная необходимость забрать ребенка».
Представители министерства социального обеспечения часто ссылаются на то, что многие дети попадают в интернаты по желанию родителей. Однако, по данным исследований, родители, по сути, лишены настоящей свободы выбора. Комиссия Ротлеви писала: «Не всегда семьи… осведомлены о других возможностях, которые у них есть, о своем праве требовать больших усилий для того, чтобы ребенок остался дома, и для того, чтобы получить помощь и поддержку для достижения этой цели». Поэтому на практике, отнюдь не всегда, речь идет о свободном выборе родителей, не говоря уже о желании самого ребенка.
Когда министерство говорит о согласии родителей с решением комиссии, оно забывает, какой ценой часто получено это согласие. Семья оказывается перед выбором – либо согласиться с рекомендацией комиссии, либо предстать перед судом, после которого, скорее всего, ребенка заберут силой. Разумеется, многие родители, оказавшись между молотом и наковальней, предпочитают избежать судебного процесса и «соглашаются» на изъятие ребенка. Методы комиссии, отмечает Вероника Бромберг, отнюдь не отличаются щепетильностью: «Родителям говорят, если они не подпишут согласие на изъятие ребенка, то никогда его больше не увидят. Когда есть подпись родителей, то ребенка вытаскивают сначала на месяц, потом на три, а потом могут перевести и в интернат». Отчаявшиеся родители, сами того не зная, подписывают приговор самим себе и своим детям.
Закон и беззаконие
В телефонном разговоре со мной Яков Элия с грустью заметил, что за четыре года, прошедшие после выхода его книги, немногое изменилось: «Есть разница между информированностью и законодательством. Если сегодня общественности известно гораздо больше, то законодательство осталось прежним. Без изменений законодательства не изменится ничего».
Почти двадцать лет назад Израиль присоединился к Конвенции ООН о правах ребенка. Это означало, что и свое собственное законодательство он обязан привести в соответствие с международными правовыми нормами. Однако израильские законы до сих пор отстают от эталона, например, в том, что касается присутствия детей на судебном процессе.
Существуют два вида судебных процессов, которые проходят в судах по делам молодежи. Это уголовные процессы, когда речь идет о нарушениях закона несовершеннолетними, и гражданские процессы, когда темой обсуждения становится ребенок в группе риска. В первом случае угол зрения суда определяется Законом о молодежи от 1971 года («осуждение, наказание и способы реабилитации»). Во втором - главной юридической базой служит Закон о молодежи от 1960 года («уход и присмотр»). Это основной закон, касающийся детей в группе риска и их изъятия из семей. Поэтому именно он (назовем его, просто, Законом о молодежи) и интересует нас сейчас в первую очередь.
Что сразу бросается в глаза? Закон о молодежи был принят полвека назад. С тех пор израильское общество изменилось до неузнаваемости, а закон остался прежним. Он не просто устарел – он продолжает навязывать нам устаревшие принципы отношений между государством и гражданином. В те, почти военные, времена единоличное принятие решений, может быть, и считалось нормой, как и вмешательство государства в частную жизнь. Но отнюдь не сегодня. Между тем, «пакид саад» по-прежнему остается главным действующим лицом закона, которое вправе принимать решения, практически, единолично. Не изменились и представления о том, в каких случаях причислять ребенка к группе риска.
Но даже и в этом, видавшем виды, законе есть два пункта, на которые часто закрывают глаза не только социальные работники, но и судьи. В пункте 8 ясно сказано, что суд не может принять решения, не выслушав ребенка и ответственного за него (то есть, как правило, родителей). В пункте 12 речь идет об обязанностях соцслужащего, который должен предоставить веские доказательства тому, что ребенку причинен вред и, что предлагаемые им меры, действительно, необходимы.
Кроме Закона о молодежи, есть еще и Закон об опекунах, в котором говорится, что главные и первостепенные опекуны ребенка – это его родители: «Надо отдать предпочтение кровной семье, пока родители, хотя бы на минимальном уровне, выполняют свои родительские функции».
А помимо законов, существуют судебные постановления («псакей дин»), принятые Верховным Судом Израиля (многие из них - в тот период, когда его возглавлял Аарон Барак). В них неоднократно повторяется, что самой естественной средой для ребенка является его родная семья и экстренные меры необходимы только в крайних случаях: «Отрыв ребенка от семьи становится судьбоносным шагом, расшатывает устойчивость семейной ячейки и причиняет огромный вред и семье, и детям».
Другое дело, что в жизни судебные процессы часто обнаруживают скорее слабые, чем сильные стороны закона. «На суде, проводимом в соответствии с Законом о молодежи, требуемый уровень доказательств, по моему мнению, ниже того, который требуется в сфере гражданского права, - писал судья Эли Шарон в книге «Несовершеннолетние в группе риска». – Его достаточно для того, чтобы соцслужащий мог доказать.., что «может» быть причинен вред душевному и физическому здоровью несовершеннолетнего. Но его недостаточно для того, чтобы ответственный за ребенка мог высказать свое сомнение относительно существования реальной угрозы несовершеннолетнему».
В большинстве случаев, забирая ребенка из семьи, государство отнюдь не спешит возбудить судебное дело против его родителей. Вот данные статистического ежегодника «Дети в Израиле» - цифры говорят сами за себя: в 2002 году к соцслужащим было направлено больше 36 тысяч детей. Почти 89% из них страдали от физического, сексуального или психологического насилия. При этом количество дел, которые полиция возбудила за преступления против детей внутри семьи, было почти в десять раз меньше, и только 387 из них – за насилие над детьми!
Не возникает сомнений в том, что израильское законодательство в этой области требует пересмотра. Комиссия Ротлеви рекомендовала заменить Закон о молодежи «законом о детях», который, наконец-то, будет не стыдно предъявить мировому сообществу. Но до подобных глобальных изменений нам, вероятно, еще далеко. Остается тешить себя надеждой, что если нельзя отменить закон, то можно его хотя бы поправить. (Замечу в скобках, что в Израиле вовсе не существует закона о приемных семьях, так что здесь не только заменять, но и поправлять нечего).
«Если существует реальное насилие, - пишет Яков Элия, - то надо удалять агрессора, а не его жертву». Почему дети должны расплачиваться за грехи родителей? Но если по каким-то причинам ребенок все же покидает семью, надо сделать так, чтобы он как можно быстрее в нее вернулся. А для этого важно внести такие поправки в закон, которые обяжут министерство проводить, как минимум, ежегодные проверки состояния ребенка и его семьи. Тогда дети не будут задерживаться в интернатах и приемных семьях дольше, чем это, правда, необходимо.
Поправка к закону, предложенная Аялой Штегман и ее сподвижниками, должна быть принята в течение года или двух. «Если меня поддержат другие депутаты, может быть, получится быстрее», - не теряет надежды госпожа Штегман. Она предлагает разрушить монополию «ваадот hа-hахлата» и создать в каждом городе независимые комиссии, не имеющие отношения к министерству соцобеспечения. Кто же войдет в эту комиссию? Судья-специалист по семейному праву, который уже пять лет, как вышел на пенсию. Соцслужащая, которая столько же не работает в министерстве. Представитель общественности, не связанный с правительством. Эти комиссии будут выслушивать все стороны, в том числе, разумеется, родителей и самого ребенка.
А пока идея «second opinion» пробивается в Кнессете, закон заботится о том, чтобы информация о детях попадала в прессу в завуалированном виде. «По закону, нельзя называть их имена, запрещено писать о том, что ребенок покончил с собой, нельзя публиковать его фотографии, - говорит Аяла Штегман. - Мы не видим этих детей, не слышим их голосов, не видим их лиц. Поэтому мы ничего не знаем о детях, которые кончают с собой в интернатах. Мы ничего не знаем о самоубийствах среди их матерей. Об этом не пишут газеты. И даже если семья обратится за помощью к журналистам, написать о ней невозможно».
Интернат? Интернат!
Израильские интернаты строились после второй мировой войны, когда в страну хлынул поток детей, потерявших родителей. Им негде было жить и не на кого рассчитывать, кроме государства. Сегодня этой инфраструктуре необходимо как-то оправдывать свое существование и она по-прежнему поглощает детей, только теперь, не так уж редко оставляя осиротевшими, их родителей. Если в Европе лишь 20% детей, покидающих родные семьи, отправляются в интернаты, а 80% - в приемные семьи, то в Израиле дело обстоит с точностью до наоборот.
У министерства соцобеспечения есть свое объяснение этому факту. «Во-первых, - говорит Далия Лев-Саде, - нам не хватает приемных семей. Мы все время пытаемся привлечь новые и новые приемные семьи, но дело это очень сложное. Во-вторых, когда в семье больше одного ребенка, трудно найти семью, которая приняла бы сразу всех детей. В-третьих, часто сами родители против того, чтобы ребенок попал в приемную семью, поскольку интернат воспринимается, как образовательное учреждение, а приемная семья, как замена биологической. Кроме того, иногда ребенок слишком долго ждет помещения в приемную семью и тогда его направляют в интернат».
О тех же трудностях рассказали мне и в израильских организациях, которые занимаются семьями-опекунами. Но и приемная семья отнюдь не лучшее место для ребенка, который остался без попечения родителей. Вот, что писала по этому поводу Комиссия Ротлеви: «Сначала в отношении каждого ребенка необходимо проверить возможность его помещения у родственников. Только в том случае, если подобная возможность отсутствует, необходимо рассмотреть возможность его помещения в другую семью. В соответствии с этим, помещение в специальное заведение, главным из которых является
«Ор Шалом» - одна из четырех израильских организаций, которые занимаются привлечением и сопровождением приемных семей. Тали Халаф, директор отдела опекунства, рассказывает: «Из наших 550 приемных семей примерно 30% - это родственники приемных детей. Мы предпочитаем, чтобы ребенок оставался, как можно ближе к своей семье. Возраст опекунов не должен превышать 55 лет. Но если речь идет о родственниках, то понятно, что бабушка с дедушкой старше этого возраста. И они могут принять ребенка, хотя мы, разумеется, проверяем, насколько это правильный выход. Иногда это лишает родителей возможности быть родителями, потому что есть нечто в отношениях внутри семьи. Иногда это возлагает на плечи ребенка слишком тяжелый конфликт. Мы стараемся смотреть на проблему не зашоренным взглядом. И если есть что-то, что может повредить ребенку, то мы говорим «нет».
Однако, по мнению Якова Элии, в Израиле не предпринимаются достаточные усилия для того, чтобы ребенок остался внутри семьи. «По-видимому, – пишет он, - только с помощью законодательства можно принудить службы министерства следовать этому принципу».
Сама возможность передачи ребенка под опеку близких родственников рассматривается отнюдь не всегда. «Ко мне обратилась одна бабушка, - вспоминает госпожа Бромберг. - Двенадцать лет назад у ее дочери возникли проблемы. Бабушка, которой было шестьдесят, сказала: «Я могу сама воспитывать своих внуков». Но детей забрали, и она не видела их все эти годы. Со старшим она встретилась после того, как ему исполнилось восемнадцать лет, а младшего не видела вообще! Его прямо из роддома забрали в другую семью. «Моя жизнь кончилась, - говорит эта женщина».
А что говорят об этом официальные лица? «Мы не препятствуем тому, чтобы родители, которые захотят выполнять свои обязанности по отношению к детям и поддерживать отношения с ними, могли это делать и в рамках интерната», - пишут Хана Слуцки и Мирьям Фабер.
Аяла Штегман убеждена, что не только интернаты, но и приемные семьи, как правило, слишком категоричное решение: ребенка можно и нужно оставить в родной семье, оказывая ей соответствующую материальную и психологическую поддержку. «Почему детей отправляют в интернаты? Кто на этом зарабатывает? – спрашивает она. - Соцработники, соцслужащие, по сути, вся система министерства соцобеспечения. Кто на этом теряет? Во-первых, страна. Потому что содержание детей в интернатах обходится в пять миллиардов шекелей в год. Во-вторых, ребенок, который теряет семью, родную среду. В-третьих, родители. И это делается вместо того, чтобы создавать общественные учреждения для детей. Скажем так: там, где ребенок в интернате обходится в семь шекелей, ребенок в общественном учреждении – в шекель. Вот такая разница».
Львиная доля (70%) бюджета, выделяемого Службе по делам детей и молодежи, уходит на интернаты и приемные семьи. На содержание ребенка в интернате тратится не меньше ста тысяч шекелей в год. «Никто не хочет закрывать интернаты, - сказал мне Яков Элия, - потому, что за ними стоят слишком большие экономические и другие интересы». В убытке остаются общественные службы (детские сады, «продленки», психологические консультации, кружки и т. д.), а вместе с ними и дети.
Между тем, в министерстве уже принята программа развития общественных служб в ближайшие пять лет. Недавно министр соцобеспечения Ицхак Герцог выделил дополнительные средства именно на этот, до сих пор второй по значимости, пункт бюджета. Воспользуются ли социальные работники теми возможностями, которые им предоставят эти решения, мы еще увидим.
Диалог не состоялся
15 июня 2010 года. Кнессет, зал «Негев» - не пустыня, конечно, однако, вопиющих даже слишком много. Здесь и депутаты, и адвокаты, и ученые, и журналисты. Но большинство участников этого скорбного заседания – мамы, папы, бабушки, которых привело сюда единственное желание – вернуть домой своих детей и внуков. Представителей министерства социального обеспечения всего двое – он и она. Он, освистанный, покидает зал («Раз вы так высказываетесь о моем министре, нам с вами не о чем разговаривать!»). Она занимает место у микрофона.
- Вчера у меня был очень насыщенный день… - начинает она. И в нее, словно камни, летят слова и фразы доведенных до отчаяния людей: « Нацисты!.. Фашисты!..»
- Вчера..., - пытается она вернуться к прерванной речи. Люди кричат, перебивая друг друга, вскакивают со своих мест. (Мне кажется, скоро я научусь даже из толпы выхватывать эти обезумевшие лица, окаменелое страданье).
Диалог власти с народом не состоялся. Подробности того, как вчера она присутствовала, то ли при изъятии детей, то ли при их возвращении домой, мы так и не узнаем. Потому, что ее «вчера» было равносильно тому, чтобы в ответ на крики людей из горящего дома, возразить: «А на соседней улице мы уже потушили!».
- Но у нас горит! – орут ей в ответ.
- А на соседней…
Сам министр Ицхак Герцог до сих пор обходит стороной лобби депутата Кнессета Марины Солодкиной. Встреча с народом, как показывает опыт, даже не в пустыне может оказаться не из приятных.
Марина Уманская. Июнь, 2010 г. Израиль
Прим. FLB: В общем, как в известной песне: «Так похоже на Россию, только все же не Россия». У нас, к сожалению, ситуация еще более запущенная. Достаточно вспомнить недавнюю историю, когда социальные службы Тольятти по мстительному наущению руководства ВАЗа забрали у журналистки Галины Дмитриевой двух ее детей – сына Никиту (2.5 лет) и шестилетнюю дочь Александру. Впрочем, в Тольятти операция «отобрания» прошла практически по израильскому сценарию: «Они решили забрать у нее детей только потому, что она бедная»…
|
