|
— Что в тюрьме было самым тяжелым?
— Чувство неизвестности.
— А страх был?
— Нет, пожалуй. Сначала его заглушала злость, но вскоре и она прошла. Главное — продержаться первый год. Потом мозги перестраиваются сами собой. Начинаешь существовать по тюремному распорядку: в 6 утра подъем, часовая прогулка, по четвергам — баня. Самые счастливые дни, когда тебя везут в суд, где увидишь родных, друзей. Так и живешь воспоминаниями от суда до суда.
— Ломать пытались?
— Если только поначалу. Я с первых же часов ждал, когда меня начнут вербовать. На пятый день, по дороге из суда, предложили во всем признаться и рассказать о противоправной деятельности директора ФСКН Черкесова, но были посланы по известному адресу. После этого — подходы прекратились.
За два года ни один из наших ребят не сломался. Есть вещи сильнее страха.
— Злость, например?
— Не только. Если знаешь, что твое дело правое, можно выдержать любую прессовку…
Генерала Бульбова выпустили поздно вечером, в половине одиннадцатого. Вот и верь после этого приметам: на исходе была пятница, 13 ноября.
Он был на удивление спокоен и собран, словно не осталось за спиной двадцати пяти месяцев тюрьмы. Внешне могло показаться, что Бульбов просто вернулся из двухдневной командировки.
Впрочем, ровно так генерал вел себя все это время. Всегда в свежей, выглаженной рубашке, аккуратно причесанный, он улыбался родным и друзьям, шутил. На фоне вечно угрюмых следователей — контраст поразительный.
Короткие объятия. Несколько слов для прессы. Бульбову не терпится как можно скорее покинуть это проклятое место.
Я специально сажусь с ним в одну машину; присутствие депутата, да еще такого скандального, снижает возможность провокации. Генерал с интересом смотрит по сторонам; последние два года он видел Москву исключительно через решетки автозака.
“Какие чувства?” — спрашиваю его. Бульбов молчит, собираясь с мыслями: “Еще не понял. Голова пока не перестроилась”.
Беспрерывно звонит телефон жены; десятки людей хотят поздравить его с освобождением.
По счастью, до цели доезжаем мы без приключений. Дома — уже накрыт стол. Людей собралось так много, что стульев на всех не хватает.
Бульбов опрокидывает первую рюмку и мечтательно прикрывает глаза.
“Два года не пил?” — интересуется кто-то. Он усмехается.
“Нет, пару раз было. Никогда не забуду, как мы с двумя сокамерниками — тоже офицерами — решили отметить 23 февраля. Я сказал тост. И тут вбегает человек десять уже с дубинками наготове: всем к стене, откуда у вас алкоголь. А в стаканах сок”.
Гостей все прибывает. Немало здесь и бывших подчиненных Бульбова, офицеров наркоконтроля. Все они давно уволены; после смены руководства ФСКН старую команду разогнали вчистую. Приезжает и его секретарь Мария Ковалева, почти одновременно с ним выпущенная из-под стражи; она просидела год и месяц исключительно за длинный язык. По телефону сказала кому-то, что от Бульбова остались ненайденные бумаги.
В пятницу, тринадцатого, на свободу вышла не только Ковалева, но и почти все остальные фигуранты дела: Сергей Донченко, Юрий Гевал. С родными полковника Гевала — зам. начальника УСБ ФСКН — мы сталкивались еще днем в суде. Пятилетняя дочка без устали дергала мать за рукав. “Ну когда уже папа прилетит из командировки?”
Младший сын Бульбова, шестилетний Никита, тоже считал, что отец находится в Африке; даже писал ему письма. За два года разлуки он научился и писать, и читать. И если б не Генпрокуратура — к моменту встречи с отцом, может быть, освоил уже и тригонометрию.
По тем статьям, которые предъявлены Бульбову, санкция предусмотрена почти максимальная: до 15 лет. Попади дело в суд — будьте уверены: получил бы он на полную катушку…
* * *
— Вы знали, что вас арестуют?
— Знал. Предчувствовал. Но я не просчитал главного — Басманного суда. То есть я понимал, конечно, что “они” жестко контролируют суды, но не думал, что до такой степени. В деле нет ни одного доказательства моей вины. Постановление о возбуждении сфальсифицировано задним числом. Верховный суд — отменяет, Мосгорсуд — снова принимает.
— Зачем же тогда возвращались на родину?
— А чего бегать? Я не делал ничего такого, за что мне было бы стыдно. Я — солдат. А солдат не имеет права дезертировать…
Когда 1 октября мне позвонила жена и сказала, что спецназ пытается ворваться в дом, я сразу понял, к чему идет. В этот момент я сидел в аэропорту Дубая и ждал вылета на Москву. Остаться — не было никаких проблем. Но я вернулся. Взяли меня прямо на выходе, в “рукаве”.
А в справках для суда будут писать, что, дескать, я вынашиваю планы скрыться, имею загранпаспорта на другие фамилии, поэтому необходимо держать меня за решеткой.
— Говорят, в аэропорту между спецназом ФСБ и ФСКН едва не завязалась перестрелка; одни пытались вас арестовать, другие — отбить.
— Да ерунда. Как я потом уже узнал, наш спецназ действительно был выслан в “Домодедово”, поскольку Бастрыкин лично разрешил руководству службы прибыть мне на Маросейку, в ФСКН, а уже оттуда ехать на допрос. Но он — обманул. Наших “тяжелых” к самолету не пустили.
— Еще возле дома, говорят, чуть не начался бой спецназа?
— Тоже — легенда. Я должен был прилететь в воскресенье вечером из загранкомандировки, но наш самолет задержали. В тот момент, когда следственная группа начала ломиться в дверь, я еще был в Эмиратах, на стыковочном рейсе.
Жена позвонила на мобильный. Связались с дежурным по ФСКН, оттуда выслали спецназ: непонятно же, кто пытается высадить стекла. А если бандиты?
— Когда первый день вас везли на допрос, понимали, сколько придется сидеть?
— До конца все равно продолжал надеяться, что справедливость восторжествует.
— В тюрьме как относились?
— Грех жаловаться. Даже надзиратели и конвоиры обращались либо по имени-отчеству, либо “товарищ генерал”. В тюрьме — как на войне; шелуха слетает, и каждый проявляет свой подлинный характер. Когда меня выпускали, все “Лефортово” гудело. Если оттуда кто-то выходит — это всеобщий праздник.
Первые полтора года меня постоянно перебрасывали из камеры в камеру. Только привыкнешь, обживешься — перевод. В общей сложности я сменил 23 камеры. Причем поначалу специально сажали втроем, да еще и с курящими; а там и без того духота. Все камеры в “Лефортово” — трехместные, 9-метровые; если она заполняется целиком, даже встать с кроватей невозможно одновременно.
— А сидели с кем?
— Разные люди. Был таджик, подполковник ФСБ, взятый с 7 килограммами героина. “Оборотни”: генерал Ганеев, муровец Брещанов. Встретил даже своего комбата по Афганистану: он командовал рембатом в Баграме, и я его среди прочих “обслуживал” как опер военной контрразведки.
Один раз только попался паршивец: Алешин, сотрудник РУБОПа, обвиняемый в похищениях. Сокамерник он оказался преотвратительный. Пришлось заставлять его мыть полы, наводить порядок. Я поставил даже эксперимент: сколько времени можно не разговаривать с человеком, с которым находишься круглые сутки. Четыре месяца!
Кстати, через этого Алешина пытались притянуть меня и к похищениям людей. Обвинение-то рассыпалось. Никаких доказательств найти не удалось. Надо было придумать что-то новенькое. Один из вариантов — “подвязать” к делу Алешина. Но — не вышло.
Вообще, какие только фантазии не возникали. Поначалу кое-где даже писали: якобы при аресте у Бульбова изъяли 3 миллиона долларов в сейфе. А в сейфе-то — ничего, кроме патронов и охотничьих ружей. Сам читал рапорты спецназовцев, приехавших утром проводить у меня обыск. “Мы видели, как спецназ наркоконтроля выносил из дома три ящика. Один упал, из ящика посыпались пачки денег.” Бред!
Так же, как и истории, будто ФСКН прослушивала телефоны руководителей кремлевской администрации, силовых министров и за это-де меня посадили.
Сейчас доносится уже новая версия: Бульбов “крышевал” наркопотоки в Россию, а чтобы не встревожить других преступников, ему приписали “прослушку”.
* * *
Нет нужды рассказывать о перипетиях и фабуле дела Бульбова. Кратко лишь напомню, что задержали начальника департамента оперативного обеспечения ФСКН и четырех его подчиненных по обвинению в незаконном прослушивании телефонов. Потом — к этому добавилось и получение взяток, и отмывание криминальных денег, и превышение полномочий.
С первых же дней Бульбов настаивал на своей невиновности, утверждая, что пал жертвой мести. Его арест — дело рук тех самых покровителей контрабандистов, которых по приказу Путина он и его люди разрабатывали последние годы.
Итогом этой разработки стали массовые отставки в ФСБ, МВД, прокуратуре, таможне. Собственно, даже уход генпрокурора Устинова — следствие скандала вокруг “Трех китов”.
Мало кто знает, что ордер на арест Сергея Зуева — главного фигуранта контрабандной истории, владельца мебельного центра “Гранд” — временно заменивший Устинова и.о.генпрокурора Бирюков подписал прямо в кремлевских апартаментах президента; за томами уголовных дел специально пришлось отправлять машину.
Но и арест Бульбова — тоже результат этих контрабандных войн; людям, против которых он работал, не оставалось другого выхода — либо сесть самим, либо посадить его. Так же, как и последующая отставка директора наркоконтроля Черкесова, открыто вступившегося за своего подчиненного, и одновременная отставка Патрушева. Все это — звенья единой цепи.
Поворотным моментом стало создание следственного комитета при прокуратуре; ведомства, де-факто прокуратуре не подчиненного. Врагам Бульбова так не терпелось побыстрее расправиться с ним, что они не стали даже соблюдать приличия. И месяца с рождения СКП не прошло, как генерал был арестован. А чтобы Генпрокуратура не могла за него вступиться, его просто пристегнули к другому существовавшему уже уголовному делу о незаконной прослушке.
Схема несложная; несколько арестованных — самых настоящих, замечу, злоумышленников — пишут “чистосердечное признание”, что среди прочих заказчиков действовали и в интересах Бульбова. В награду за “помощь” следствию их выпускают, а освободившиеся места занимают искомые персонажи.
С арестом Бульбова расследования громких контрабандных дел были свернуты, все следователи и оперативники, работавшие по ним, заменены. Ничто не мешает теперь коммерсантам в генеральских погонах по-прежнему зарабатывать миллионы. Главная цель была достигнута.
Много раз Генпрокуратура пыталась добиться освобождения Бульбова: тщетно. Однако рано или поздно дело пришлось отправлять в надзорное ведомство для утверждения обвинительного заключения. Именно поэтому следствие тянуло до последнего, пытаясь найти хоть что-то.
Знаете, например, как, по версии обвинения, выглядит факт получения Бульбовым взятки? Одна из фирм, которую охранял ЧОП его жены, платила ежемесячно 4 тысячи долларов наличными. Эти деньги владелец фирмы (ныне также арестованный) передавал сотруднику, тот — бухгалтеру ЧОП, та — Галине Бульбовой. Бульбова — офицеру УСБ ФСКН Донченко (еще один фигурант дела). А вот тот уже вручал “взятку” самому генералу. Почему жена не могла отдать доллары напрямую мужу — следствие не объясняет…
Как бы ни относиться к Устинову с Бирюковым, но даже они, выполняя команды Кремля, пытались действовать в формальных рамках закона. Никто не может сказать, что Ходорковский с Лебедевым сидят ни за что; другой вопрос — почему они сидят.
Когда Бастрыкин уйдет наконец в отставку, раны, нанесенные им, придется залечивать еще очень долго. Фактически прокурорское следствие сегодня развалено на корню. Добрая половина профессионалов ушли или оказались выжиты. Политическая целесообразность и соподчиненность полностью заменили УК и УПК.
Раньше “важняки” — старшие следователи по особо важным делам — были людьми преимущественно штучными, общепризнанными матерыми авторитетами. Чтобы перейти на работу в центральный аппарат, требовалось 10—15 лет стажа.
Сегодняшние “важняки” — 30-летние юноши, отрабатывающие высокое доверие и жилплощадь в Москве; вроде следователя Миниахметова, заканчивавшего бульбовское дело. Единственное их спасение — конвейер суда. Молота ведьм. Когда святая инквизиция боролась с нечистой силой, никто тоже уликами ведь особо не утруждался. Не признаешься — запытают до смерти, признаешься — сожгут на костре.
Утверди Генпрокуратура обвинение против Бульбова, так бы оно и случилось. Но после двухнедельного изучения дело было возвращено назад с жесткими указаниями “ока государева”. Одно из них касается тех самых, прозревших вдруг арестантов, превратившихся теперь в свидетелей обвинения. Прокуратура считает, что их преследование было прекращено незаконно.
СКП оказался в патовой ситуации. Держать Бульбова за решеткой было уже нельзя; вместо положенных полутора лет он отсидел 25 месяцев. 15 ноября — заканчивался последний срок. Следствие пыталось, правда, добиться его перевода под домашний арест, но и прокурор, и защита встали стеной.
За день до окончания санкции Бульбова пришлось отпускать. И чем мрачнее становился следователь, тем шире улыбался генерал. На свободу он выходил героем.
Испытания не только не сломали, а напротив, лишь закалили, укрепили его. Сразу под камеры журналистов объявил, что намерен в первый же рабочий день, то есть сегодня, выйти на службу, где никто его, понятно, не ждет.
Впрочем, проверку на прочность Бульбов прошел уже давно. В Афганистане, где воевал несколько лет, его едва не послали на Героя; ограничились орденом. Больше, чем он, боевых выходов почти никто не имел: 287.
После октября 1993-го пять месяцев провел в тюрьме за участие в обороне Белого дома и вышел по амнистии. Кстати, последний эпизод в биографии Бульбова особенно интересовал следствие. О том уголовном деле его допрашивали куда чаще, чем о нынешнем, хотя факт этот он никогда не скрывал. Да и как скрыть, если он отражен и в личном деле, и во всех официальных учетах.
Поразительная вещь; а ведь тогда, 16 лет назад, Бульбов — если не сам, так товарищи его по оружию — вполне могли нас убить. 4 октября путчисты начали обстрел редакции “МК” — издательский комплекс находится неподалеку от Белого дома.
В 1993-м — мы были по разные стороны окопа. Сегодня — по одну.
Все эти два года я писал о невиновности Бульбова, твердил об этом в интервью, на заседаниях Думы, в высоких кабинетах.
И потому что знаю его давно. И потому что дело “Трех китов” — это и мое отчасти дело, и именно после моих статей много лет назад Сергей Зуев был лишен депутатского статуса. И потому, наконец, что нельзя судить людей лишь потому, что им хочется заткнуть рот.
Допускаю, что Бульбов — не ангел; а где вы видели ангелов среди офицеров КГБ? Но тогда поймайте его за руки, найдите конкретное преступление.
Увы: один донос — решает всё…
* * *
— Много народу за это время от вас отвернулось?
— Почти нет. Большинство — остались рядом. Все это время не бросали, подбадривали семью. Даже те, с кем давно не общался, не виделся. Много однополчан по Афганистану, сослуживцев по КГБ, бывших начальников и учителей.
Я, кстати, к Лубянке не испытываю негатива; наоборот — по-прежнему считаю родным ведомством. Я — кадровый чекист и всегда этим только гордился. Сейчас сын начинает службу, получил лейтенанта. Распределен в Московское управление ФСБ.
Очень поддерживало руководство. И директор, и все его заместители дали личные поручительства за мое освобождение.
В другой раз ребята — мои сотрудники — пришли на суд в полной форме. Когда меня ввели, прозвучала команда: товарищи офицеры! Зал встал. Даже конвоиры от неожиданности вытянулись.
Тяжелее всех пришлось, конечно, семье. Особенно — жене и сыну. Но Галина у меня молодец, настоящая жена офицера.
— Со своими “подельниками” удавалось общаться?
— Только если случайно оказывались в автозаке по дороге на суд. Все они держались достойно, по-мужски. Никто, вопреки обработке, оговаривать себя и других не стал. Гевал как-то рассказал комичный случай. Его везли на допрос в СКП, и в лифт зашел Бастрыкин. Отвернулся — и простоял всю дорогу молча, пряча глаза.
— Думаете, стыдно?
— И стыдно, и страшно. Когда-нибудь за все ведь придется отвечать, а друзей уже рядом не будет.
Сидя в камере, я внимательно читал газеты, смотрел телевизор. Даже оттуда отчетливо видно, что Бастрыкин загнал всю следственную систему в тупик. Он так бездумно и тупо выполнял “команды”, что самих инициаторов начал дискредитировать.
Сегодня Бастрыкин им уже не нужен. Мавр сделал свое дело. Так было и будет во все времена.
— Ваш прогноз: что ждет вас самого?
— Вообще я везучий. Знаешь, что-то есть во мне такое… Особая удачливость, что ли. Я, например, не ношу часов; на моей руке они перестают ходить.
В Афганистане был точно заговоренный. Солдаты даже старались во время боя держаться ко мне поближе; считали, что так не убьют. Один раз — просыпаюсь среди ночи: что-то не по себе. Ноги сами будто несут к пулеметчику, а он — спит. Бужу его и, не понимая почему, приказываю: возьми под прицел вон ту рощу. И точно! Через 10 минут — из рощи начинается атака душманов. Человек двести. Пока пулеметчик придерживал, все успели вскочить, занять позиции. Ни одной потери!
…У меня есть только два варианта: либо мое дело надолго зависнет между СКП и прокуратурой, а потом тихо умрет или будет победно похоронено. Либо — я попаду в суд и на свободу не выйду уже никогда.
Удел мужчины — воевать. Я — на войне. Два года был в плену. Сейчас — вышел.
Да, на войне иногда убивают. Но я же говорю: я — везучий…
* * *
Мы общаемся с Бульбовым урывками, в перерывах между тостами и телефонными звонками. Это скорее не полноправное интервью, а набор диалогов.
Полноправное интервью, надеюсь, нам еще предстоит. Следствие напрасно рыскало по квартирам родни и друзей в поисках чемоданов с компроматом.
Главная опасность — не в бумаге, а в голове; в памяти генерала Бульбова, которая держит немало фамилий, дат, сумм. А память у него, слава богу, профессионально цепкая. Да и времени за 2 года хватило с избытком еще раз вспомнить и проанализировать события минувшего времени.
Истинная подоплека дела “Трех китов” и китайско-чекистской контрабанды. Кто “крышевал” контрабандные каналы. Что предшествовало отставке генпрокурора. Таинственная череда смертей. Об этом и многом другом Александр Бульбов знает не понаслышке. Он — свидетель и непосредственный участник самого масштабного кремлевского детектива путинского правления.
Дело “Трех китов” — это своеобразный код эпохи; в новейшей истории оно играет примерно такую роль, что и чехарда с подвесками королевы в средневековой Франции. Вот только причинами подковерных войн и политических катаклизмов вместо алмазов и сапфиров становятся теперь банальные табуретки и прикроватные тумбочки. (Какая эпоха — такие и символы.)
Если генерал во всеуслышание откроет рот, очень многим людям в высоких кабинетах не поздоровится.
* * *
Я уезжал от Бульбовых далеко за полночь. Никто почему-то не пьянел; то ли от волнения, то ли от нервов, то ли — от дурманящего запаха свободы.
Генерал был в ударе. Много шутил, вспоминал анекдотичные случаи из жизни. Словно не было этих 774 дней неволи.
Я не заметил в нем ни грамма смятения или страха. Сильный, уверенный в себе мужик, готовый в любой момент ответить ударом на удар.
Все правильно. Он — на войне.
Наверное, именно так солдат и должен возвращаться из плена…
|
