|
У нас ведь как?
Все, что не Москва, — «меньше единицы». Почти отрицательная величина. Не стоит внимания. Тем более если это — маленькая точка. И на самом краю страны.
Так вот: Краснокаменск — главное действующее лицо этой заметки. Сам по себе. А не только потому, что там, в местной колонии, сидит Михаил Ходорковский.
Строго говоря, я провела в этом городе не один день, а пять. Но это ничего не меняет. Все равно — мало.
И до, и после командировки расспрашивала умеющих задавать внятные вопросы: что бы вы хотели знать о Краснокаменске? Теперь вот надо «обответить» вопросы. Их, конечно, было больше, чем двенадцать (в этом номере «оботвечу» семь вопросов, остальные пять – в следующем. — Авт.), но что-то обозначу пунктирно, а на чем-то остановлюсь поподробнее.
Что получилось в итоге — не знаю. Может быть, просто «конспект для себя».
Про географию
Город Краснокаменск Читинской области — это Забайкалье, предгорье Аргунского хребта, к юго-востоку от Читы.
Всё на континенте строго разграничено на сеточки, квадратики, клеточки. Не успеешь развернуться, упрешься в пусть условную, но границу. А здесь — скачи, не скачи… Впрочем, нет, граница (китайская) всего в 40 км от Краснокаменска. Отклонение от московского времени: шесть часов. Расстояния: до Читы — 650 км, до Москвы — 6700 км.
Дико красивые места. Даже показалось: кочевники отсюда и не уходили. Просто затаились, замаскировались под современников. Кто-то сказал: «Оседлый человек почему кочевника боится? Не потому, что кочевник может разрушить его жилье. А потому, что кочевник компрометирует идею горизонта, существующую для оседлого человека». Для оседлого человека горизонт — это всегда ограничения (те же сеточки, квадратики, клеточки). А для кочевника горизонт — везде и нигде. То есть: просто очень много открытого свободного пространства. Как вокруг Краснокаменска.
Кстати, о свободе. В самой запредельной ее форме. По слухам, на автодороге от Читы до Краснокаменска и сегодня орудует банда атамана Семенова, уже в третьем поколении. Я спрашивала местных жителей, они яростно отрицают. Но хоть и выдумка, а географическая, да?
Про природу
Зима малоснежная (минус 25), лето жаркое (плюс 30). Ветры сильные. Говорят, дуют круглый год. Но те пять дней, что я провела в городе, ветра не было совсем.
Геолог Борис Николаевич Хоментовский, гуляя со мной по Краснокаменску, сказал: «Нашему солнцу — сто миллионов лет». Я уточнила: «Нашему, то есть краснокаменскому?». «Так точно!» — улыбнулся Б.Н. «А наше, московское, помоложе будет и пожиже», — подыграла я местному патриотизму.
Местное солнце соперничает со здешними небом, снегом, сопками, березовыми и осиновыми лесами, тополиными рощами, рукотворными водоемами и даже воздухом. И только степь не трогает. Признает ее превосходство.
В степи есть что-то от океана: громадность и буйность. Кто был на океане, знает: ты приближаешься к нему со своими проблемами, а в ответ тебе гигантский вздох: «Ну и что?». А у меня так — со степью. И нет в этом степном раскатистом «Ну и что?» ничего от той бодрости, что не выносит чужой печали. Печаль степь знает. Впрочем, сильную радость — тоже.
Про биографию
Краснокаменску — всего 37 лет.
История его рождения такова: в 1963 году охотник Стрельцов нашел здесь необычный голубовато-зеленоватый камушек. Собственно, ураном он не был, но что-то подсказало Стрельцову: не просто так тут валяется. Отдал геологам в Читу. А надо сказать: к 1963 году подозрения (периодически возникающие) насчет урана в этих местах не подтверждались, поисковые работы прекратились. Так вот: голубовато-зеленоватый камушек попадает к ученому Лидии Петровне Ищуковой и приводит к урановым месторождениям. Ищукова защищает докторскую диссертацию, становится лауреатом Ленинской премии. А первое месторождение урана, которое здесь находят, называют стрельцовским.
В 1967 году еще была голая степь. А 20 января 1968 года сдан первый подъезд первого дома. И почти за один — тот же 1968-й! — год здесь построят: восемь жилых микрорайонов, тринадцать школ, двадцать детсадов, кинотеатр «Даурия» плюс торговые и общественные центры. (Не тяп-ляп строили, по сей день все неплохо выглядит и в приличном внутреннем состоянии.)
Детсадов и школ сразу так много, потому что народ повалил со всей страны. Геологи, специалисты разного уровня, просто молодые люди. «Все быстро влюблялись, женились, дети рождались», — объясняет мне Борис Николаевич Хоментовский. Он проработал на комбинате главным геологом с 1968 года по 2003-й. Строил комбинат и был его первым (и целых тридцать пять лет — единственным) главным геологом. О нем расскажу потом, отдельно.
А пока — о названии города.
Все просто: одна здешняя скала — ярко-красного цвета. Особенно красна при восходе солнца. Для геологов издавна была ориентиром, и они назвали ее Красным Камнем.
Кстати, на название города объявили конкурс. Была реальная угроза: утвердят нечто кондово-партийное. Но тогдашний первый секретарь Читинского обкома партии по фамилии Смирнов (говорят, умный дядька) из конкурсных названий выбрал Краснокаменск, а столкнувшись с чиновничьим сопротивлением, стукнул кулаком по столу: будет так! я сказал!!!
Про людей
День первый. Раннее утро. Не работает мой мобильный. Оказывается, здесь нет местного «Би-Лайна», только МТС и «Мегафон». Ну, думаю, и хорошо, есть повод сразу пойти знакомиться с городом и людьми.
На улице — минус 22, ветра нет, солнце ослепительное и много снега. Первое впечатление: укоризненно чистые улицы и хорошо одетые люди. (Кстати, когда уезжала в Краснокаменск, замредактора сказал: «Интересно, как люди там реагируют на столь частые теперь приезды москвичей? Жил себе город тихо-мирно, и вдруг все к ним рванули: и журналистки, и адвокатессы на шпильках…». И вот первая опрокинутая подробность: москвички, адвокатессы в том числе, приезжают сюда в унтах, а местные девушки ходят исключительно на шпильках.)
Спрашиваю симпатичную девушку, ну, разумеется, в сапогах на очень высоких — а кругом-то гололед! — шпильках: где купить сим-карту? Показывает рукой, объясняет. Перед тем как перейти дорогу, замечаю: светофоров нет, а движение довольно интенсивное и двустороннее. Ну ладно, побежала… Вдруг слышу строгий окрик. В чем дело? Светофоров нет, а милиция тут как тут? Нет, это моя недавняя знакомая. «Женщина! — восклицает она и качает головой. — Я тут посмотрела, как вы дорогу переходите, и мне страшно стало. Пойдемте, я вас лучше сама до места доведу».
По дороге разговорились. Оказывается, учительница. Приехала сюда восемь лет назад. Город нравится в «бытовом плане»: много магазинов, все рядом, всегда есть горячая и холодная вода (последнее отмечает с необычайной гордостью. — З.Е.). Не нравится: «далеко до родных», они живут в Читинской же области, но область-то огромная, почти что полмиллиона квадратных километров, а это два с половиной процента от территории России (в том, как произносит цифры, чувствуется: и вправду учительница. — З.Е.); так что ехать к родным надо два дня и на двух поездах. Получает четыре тысячи рублей, и это после того, как недавно повысили. («А квартиры в городе дорогие, двухкомнатная — пятьсот тысяч рублей. Живу в общежитии».) Помолчав, спрашивает: «А вы откуда будете?». «Из Москвы». Улыбается: «О! Москва — это хорошо. У нас в школе дети на каникулах едут в Москву. Нет, не бесплатно, по восемь тысяч рублей, у кого есть, за ребенка сбрасывались». И добавляет незлобиво: «Да пусть хоть те, у кого есть деньги, Москву увидят».
Обедаю в рабочей столовой.
Борщ — 8 рублей 47 копеек.
Капуста тушеная с мясом — 7 рублей 80 копеек.
Лимонный сок за 4 рубля.
Это — столовая горно-добывающего (уранового) комбината. Обслуживают быстро и улыбчиво.
Иду в районную газету. Называется «Слава труду». Главный редактор — Валерий Алексеевич Колох. Работает в своей должности уже 22 года. Вздыхает: «Теперь много журналистов из Москвы приезжают. Ну, конечно, только потому, что тут сидит Ходорковский… Кто-то у нас подсчитал: за последние полгода было 22 публикации о Краснокаменске в центральной прессе — и все негативные. А одно московское радио (у нас его, конечно, нет, но я распечатку в интернете читал) передало: пол-Краснокаменска сидят в колонии, вторая половина — готовятся…». Я говорю о своих первых впечатлениях: еще мало видела, но ничего плохого не заметила. «А-а, все так говорят, а потом гадости пишут», — устало замечает главный редактор. Но постепенно напряжение уходит, и Колох рассказывает о городе, о людях.
Так вот: о людях.
В Краснокаменске всем говорю все как есть: кто я, откуда, с кем приехала, с кем уеду. И о двух своих целях (задачах). Первая: интервью с мамой и женой Ходорковского по дороге сюда и обратно. Вторая: написать собственно о Краснокаменске. И непременно — каждому собеседнику: «Не обижусь, если не станете со мной разговаривать. Или поставите условие: только ни слова про Ходорковского…».
Уклончиво молчавших не было. И от фамилии Ходорковский никто не шарахнулся.
Впрочем, я уже знаю: когда прошлой осенью целых две недели родители и жена Ходорковского были в полном неведении, куда его из «Матросской Тишины» отправили и где, в каком месте будет отбывать свой срок, самая первая весть пришла из Краснокаменска, и была она просто от людей.
Как только Ходорковский объявился в местной колонии, какие-то люди здесь (родные до сих пор не знают, кто именно) собрали для него продовольственную посылку, отправили ее в лагерь и дали знать семье: он у нас, посылку соорудили, зря не беспокойтесь… Повторяю: это было задолго до официального уведомления.
Про историю
Тот же первый день, но вечер: Валерий Алексеевич Колох сам отводит меня в ДК «Строитель»: «Директор там интересный человек, между прочим, бывший мент».
Бывший мент, Сергей Валерьевич Гладких, по профессии — историк. («Работал в школе, но сами про учительские зарплаты знаете, а мне семью кормить надо. Четыре с половиной года был замначальника милиции — по кадровым вопросам. Почему ушел? Из милиции не уходят. «Ушли». Но я ни о чем не жалею. Работа в ДК нравится».)
Гладких — человек веселый и азартный. В его ДК все кипит и пружинит: у пенсионеров — репетиция хора, дети танцуют, домохозяйки шьют и вяжут, в молодежном клубе просто так, «за жизнь», говорят, причем парней собралось больше, чем девушек. Ничего вроде особенного, но буднично и торжественно одновременно. И даже вахтеры какие-то величественные!
«Город наш молодой, — сказал мне Сергей Валерьевич, — но само место — древнее, историческое». И — помолчав: «Осваивать наши края люди стали с древних времен. Здесь, чуть восточнее села Кайластуй, начинается вал Чингисхана. Он уходит потом на запад, теряется в монгольских степях. А на Быркинских скалах, что в трехстах километрах от Краснокаменска, в 1963 году обнаружили наскальные рисунки: IV—III тысячелетие до нашей эры!».
Гладких признается: в институте, где его учили «на историка», все это «не проходили». Да и сегодня ни в одном учебнике для средней школы нет даже упоминания о Быркинских скалах. (Ощущение перед миром: «этого мы не проходили».)
Год назад в ДК «Строитель» открыли краеведческий музей. Две маленькие комнаты. Но директор музея — Галина Петровна Попова — человек творческий. Историк по образованию, много лет занимается краеведением.
Хорошо, что появился этот музей. (Мне понравилось, как кто-то сказал: «История — это бесконечная дорога в обе стороны до горизонта, русский проселок под серым небом».)
Вот и в маленьком музее Краснокаменска: просто бивни местного мамонта, просто рисунок местного (исчезнувшего) дворца племянника Чингисхана хана Есунгу, просто цветы и камушки с местных Быркинских скал. Очень по-домашнему. А не как-то отвлеченно.
Про геолога
День второй. К себе в гости приглашает Борис Николаевич Хоментовский. Небольшая двухкомнатная квартира, скромная мебель. Усаживает в кресло: «Ну, пытайте!». Я «пытаю». Конечно, прежде всего про уран. Но об этом расскажу в другой главке. А пока — о самом Б.Н.
Хоментовскому — 80 лет. (Смеется: «Почти сто».) Выглядит молодо. Высокий, подтянутый, бодрый.
В 1943 году закончил горный факультет Ташкентского института. В 1946-м уже занимается поисками урана. («Моему роману с ураном 60 лет».) В Краснокаменск перевели из Южной Киргизии. Это был 1968 год. И только три года назад ушел на пенсию.
«Министр среднего машиностроения СССР Ефим Павлович Славский еще в 1967 году сказал о Краснокаменске: «Бараков здесь строить не будем. Бараки — они вечные. И портят каждый город». Поэтому сразу стали возводить дома». И с улыбкой: «Вы, конечно, заметили, что у нас в городе нет улиц? То есть улицы есть, а названий нет? Просто дом № 101, дом № 102 и т.д. Какой в этом был замысел — не знаю. Но нам нравится. Чем бесконечно переименовывать, может, лучше совсем без названий? Вот недавно решили все-таки именовать улицы, и народ возмутился. Оставили все как есть».
Когда Б.Н. ушел на пенсию, решили они с женой в Подмосковье к дочке перебраться. Продали дачу, машину, совсем уж собрались — и передумали. («Ну, почти сорок лет тут прожили. Все родное. Короче, не смогли уехать».)
Пока Борис Николаевич рассказывает, его жена, Нинель Николаевна, возится на кухне. Конечно, уговорили меня «на блины остаться».
Блины были дивные! Со сметаной, вареньем, медом. А еще Б.Н. порезал сало собственного изготовления. («Я всю зиму хожу в тонких ботинках. У меня вообще нет зимней обуви. И никогда не простужаюсь. А потому что ем сало! Оно греет!».) Б.Н. наливает себе водочки, а нам с Нинель Николаевной — домашнего ягодного вина. Н.Н. — под стать мужу — высокая, стройная, энергичная, веселая. Пятьдесят лет проработала хирургом. Б.Н. смеется: «Я подсчитал: у моей жены было 18 250 трудодней». «А у вас?». Машет рукой: «Не-е, свои не считал».
День третий. Б.Н. ведет меня в Музей минералов, что при горно-добывающем комбинате. Вместе с Натальей Николаевной Шестаковой, специалистом (уф! сейчас выговорю) по изучению вещественного состава руд ходим по музею. («Здесь собраны все полезные ископаемые нашей области. Кроме урана. Все-таки урана люди боятся». И — по ходу дела: «Вот — наше золото, вот — наше серебро. Золото и серебро у нас еще при Петре I добывали. А вот «кварцевый еж» — дар семьи Ляскиных. Ляскины — местные знаменитости, охотники за камнем. А тот большой камень — розовый кальцит. Красивый, да? Видите, какая мастерица наша природа? Лучший художник! Какое сочетание цветов, какая яркость!».)
При мне один старый шахтер сказал на пороге: «Спасибо большое! Сколько лет в шахте проработал, а такое видел впервые».
Про вчера и сегодня
Вчера города, конечно, сильно отличается от сегодня.
Только в первый год сюда приехали со всей страны 2700 специалистов самого высокого уровня. Многие, кстати, живут здесь и сегодня. Но многие уехали. Пока была еще хоть какая-то возможность уехать.
Официальные данные о численности населения города по годам: 1970-й — 13 800 человек; 1979-й — 50 600; 1992-й — 67 100. А вот в 1996-м — уже 60 900, а в 1998-м еще меньше — 55 500.
Сегодня в городе живут 56 тысяч человек (вместе с районом — 62 тысячи).
Наталья Юрьевна Терехова, местный адвокат Михаила Ходорковского, выросла в Краснокаменске. И помнит: раньше здесь было всё. Даже аэропорт. И три рейса на Читу в день. А билет стоил 14 рублей 50 копеек. Люди летали в Читу, например, за семечками. Ну да, при шахтерских зарплатах минимум 800 рублей, при том, что люди на свои отпускные могли себе машину купить, и при том, что здесь было все, кроме пива, лимонов и семечек, чего ж не слетать за тем, чего нет, в Читу?.. Аэропорта уже нет. Закрыли.
А вот Валерий Алексеевич Колох рассказывает мне про сегодня: «Село падает… Двадцать лет назад в области было пять миллионов овец, а теперь в 15 раз меньше. Крестьяно-фермерских хозяйств — ничтожно мало. Вся техника родом из СССР и уже больше ремонтируется, чем работает. А на новую где деньги взять? Своих закупочных контор почти нет, а сторонние приезжают, мясо на селе закупают по 50 рублей за килограмм и тут же, в городе, его продают нашим (!) магазинам по 120—150 рэ. В три раза обманывают сельского жителя!».
А вот — опять из официального документа: по Читинской области в сельском хозяйстве сумма задолженности по зарплате — 55 млн рублей.
А теперь внимание: 44 (сорок четыре!) рубля — такова ежемесячная зарплата в некоторых предприятиях Читинской области. (Об этом 16 февраля с.г. сообщили в Чите на заседании межведомственной комиссии по проблемам оплаты труда.)
В Краснокаменске мне про эти 44 рубля так объяснили: по нескольку месяцев подряд людям на селе не платят зарплату, а потом подкинут 500 рублей — нате и ни в чем себе не отказывайте, и опять по нескольку месяцев не платят.
А цены в магазинах — что в самом Краснокаменске, что в селах вокруг — почти московские. На продукты питания. Кохточки — подешевле будут. Бутиков нет. (Хотя люди хорошо одеты вот почему: Китай — рядом. И оттуда везут совсем недорогие и очень симпатичные вещи.)
Так вот: поняли люди, что на государство им надеяться нечего, и занялись «челночным» бизнесом.
До недавнего времени беспошлинно можно было провозить из Китая через границу по 50 кг груза (тех же кохточек). Раз в неделю — и бесплатно. И за один такой провоз торговец на рынке платил 2000 рублей. Все-таки не 44 рубля в месяц, да?
Однако: не жили хорошо, не надо и начинать. В этом году введены новые таможенные правила: не 50 кг груза можно провозить бесплатно, а 35 кг, и не раз в неделю, а раз в месяц.
Торговцам теперь уже невыгодно кого-то в Китай посылать. Был у просто людей из просто жизни почти единственный источник дохода — и нет его.
Но при этом, странное дело, по советской жизни здесь никто не ностальгирует. Во всяком случае, из тех, с кем я общалась.
Не до ностальгии. Выживать надо.
Биологи утверждают: мозг — не орган мышления, а орган выживания.
А в Краснокаменске знают: чтобы выжить, надо не сдаваться. Еще больше работать. Детей учить. Тянуть их в другую жизнь.
(Окончание. Начало — «Новая» № 26)
http://2006.novayagazeta.ru/nomer/2006/26n/n26n-s24.shtml
Про детей
Здесь был когда-то дивной красоты город, который Чингисхан подарил своему родному племяннику — хану Есунгу. Исчез бесследно. Раскопки начаты всего пять лет назад. Сравните: XII век — и 2001 год. А между ними — пропасть, разрыв, пустота.
Наскальные рисунки на Быркинских скалах, что совсем неподалеку от Краснокаменска, появились в IV—III тысячелетии до нашей эры, а обнаружены только в 1963 году.
Прерванность традиций — уже наша традиция. И за это с нас спросится.
Но, говорят, спросится не только за неуважение к предкам, но и за неуважение к потомкам. (Чей-то риторический вопрос: а что потомки сделали для нас? — «То, что они вас заменят».)
Так вот: о тех, кто нас заменит.
День четвертый: иду в школу. В городе их двадцать. Кстати, почти все с бассейнами. В средней школе № 4, правда, нет бассейна. Зато есть пионеры. («Как — пионеры? — потрясенно спросит меня адвокат Ходорковского Антон Дрель. — Прямо настоящие, в красных галстуках?»)
Разговариваю с учителями. Печалятся: «Трудно сегодня в школе работать. Всплеск преступности, с одной стороны. А с другой — это поколение детей какое-то потерянное. Живут без идеала. И даже ни о чем не мечтают. Вот спрашиваешь у ребенка: «Какая у тебя мечта?». А он: «Нет у меня мечты». Центральные газеты или телевидение на детей не работают. Родители борются за копейки. А школа одна — за воспитание. Мы почему за пионеров ухватились? Рассказываем про какого-нибудь пионера-героя, который жизнь свою за Родину отдал, а дети нам говорят: «А зачем это ему было нужно?». Хотя в школьном музее висит портрет нашего выпускника Сергея Колесова. Он в Афганистане погиб. Так его даже самые маленькие жалеют».
В школе много зелени: розы, олеандры. В живых уголках — попугаи и канарейки. Очень чисто. Очень тепло.
В 1996-м, 1997-м и 1998 годах краснокаменская средняя школа № 4 занимала первое место в России. Ей даже присвоено звание «Школа века».
В школьном музее первым делом натыкаюсь на большие портреты трехлетнего кудрявого Ленина и Черчилля со Сталиным (последние — уже в почтенном возрасте). Ничего себе компания у моего любимого Черчилля! Но потом успокаиваюсь. В музее есть всё. И, в частности, история Забайкалья: декабристы, опять же Чингисхан, Быркинские скалы (кстати, детей туда возят каждый год, и кто-то из юных дарований даже перенес на холст наскальные рисунки в первозданном виде, а то ведь сегодня поверх древних посланий уже «Здесь был Вася» по сто раз написали).
«Все у нас в школе хорошо, — говорят учителя. — Только одна беда: старшеклассники каждый день портрет Путина крадут». «Домой относят, на память», — прихожу я на выручку. «Наверное», — облегченно вздыхают учителя.
А меня, как и Антона Дреля, все-таки беспокоят пионеры. Спрашиваю: «А у них есть льготы, ну как прежде у членов КПСС?». «Нет никаких, — смеются учителя. — Ну на День пионерии, 19 мая, в походы ходят, так если непионеры просятся, их тоже берут. У нас в пионеры добровольно вступают». Настолько добровольно, что, знаете, Антон, я, полдня проведя в этой школе, так и не увидела здесь никого в красном галстуке.
Знакомлюсь со старшеклассниками. Оля Патрушева занимается дзюдо, кандидат в мастера спорта. Оксана Шибакова недавно на международном конкурсе красоты в Китае завоевала приз зрительских симпатий. А Никита Дорофеев серьезно изучает историю. У каждого, кстати, есть мечта. Оля хочет стать тренером по дзюдо. Оксана — дизайнером. А Никита будет учиться «на историка».
Никита: «Мне очень интересно, как наш город рождался. Я расспрашиваю об этом родителей, их друзей. Это не просто стройка была, а освоение жизни!».
Никите, как и Оле, и Оксане, Краснокаменск нравится, но «через интернет» ребята знают, что люди живут в открытом мире, а их город по-прежнему для мира закрыт: «Хочется больших музеев, филармоний, консерваторий, театров… А у нас только степь — огромная. Все остальное или маленькое, или совсем нет».
…Из двадцати детсадов в Краснокаменске осталось десять. В одном закрытом детском садике и разместился семь лет назад областной детдом.
Треть детей — круглые сироты. Остальные — брошенные или «подброшенные». У кого-то мамы-папы лишены родительских прав, у кого-то умерли, у кого-то сидят в местной колонии. Всего детей — 92. От трех до восемнадцати лет.
Самые маленькие в детсады не ходят. С ними подолгу занимаются логопеды. Почти у всех — нарушения речи. Некоторые, попадая сюда, вообще не умеют разговаривать — и в три года, и в пять лет. (Сравните из моих предыдущих заметок: в местной колонии есть двадцатилетние парни, которые не умеют читать и писать.)
«У нас хорошие спонсоры, — говорит директор Владислав Васильевич Данилов. — Они нам уже семь фортепиано подарили. А 90 процентов книг в библиотеке — это просто люди принесли».
Прямо в детдоме — швейная мастерская («научатся шить — хоть какой-то кусок хлеба заработают»), многие ходят в музыкальную школу («наши дети никогда в городе вторые места на музыкальных конкурсах не занимают — только первые!») или серьезно увлекаются спортом («есть чемпионы области по шашкам, стрельбе и баскетболу»). А выпускники пять свадеб сыграли («и у нас уже внуки есть»).
Все вроде бы хорошо. Но! В Краснокаменске — четыре детдома и один приют: на маленький-то городок! (За это ведь тоже спросится.)
Про уран
Про уран говорю со всеми и все пять дней. Я же не из Сочи возвращаюсь…
Забегая вперед, скажу: мнения — противоположные. Я, разумеется, не специалист. Но знаю: между двумя крайностями лежит не истина, а проблема. Поэтому об уране — как о проблеме.
Борис Николаевич Хоментовский: «Горные работы — это всегда опасно. То там 60 человек в шахте ухнуло, то там… Конечно, выделение радона — вредно. Но при правильной вентиляции работать можно. Я сам никогда не боялся «этого хозяйства» и от него не прятался. Все 60 лет, что с ураном работал. По три-четыре раза в месяц в забой спускался. И вот: мне — 80 лет, а я здоров и крепок. Правда, курить бросил.
Про уран и заключенных-смертников: чушь! Как вы себе это представляете? К каждому зэку ведь конвоира не приставишь, а без конвоира он убежит. Правда, когда я в Южной Киргизии работал, там труд вольнонаемных использовался, ну из этих проверочно-фильтрационных лагерей, куда попадали наши военнопленные после немецких концлагерей. Но это было 60 лет назад.
Не скрою: гибли люди от урана. И многие из тех, с кем я тут начинал, уже с Богом беседуют. Но это им по возрасту положено. Как и мне, впрочем.
Про уран вы много чего тут услышите… Не всему верьте и от себя ничего не выдумывайте. Вам будут говорить, что скала Красный Камень от урана красного цвета. Неправда! Этот цвет от железа, от алюминия, что входит в гранитные составы. А урана в той горе нет».
Урановые разработки в Краснокаменске велись серьезные. Теперь только подземные рудники работают. Открытая добыча урана прекращена. С падением СССР и здесь все стало падать. От полного разорения комбинат спас его прежний директор Покровский. Он уже умер. Недавно в центре города ему памятник поставили.
А вот мнение главы районной администрации Германа Николаевича Колова: «Уран — рассеянный элемент. И он есть везде. В любом месте. И в речной воде, и в морской. Дозиметром измеряем: и у нас меньше, чем в Чите, к примеру. А цифры по онкологии в городе — примерно такие, как в среднем по стране. И в этом году впервые (12,5% на тысячу человек) сравнялись рождаемость и смертность. До этого смертность у нас сильно опережала».
У старшеклассницы школы № 4 Оли Патрушевой отец работал на урановом предприятии. Умер в 40 лет. Оля — строго и твердо: «Папа умер от инфаркта. Уран тут ни при чем». И я не смею спорить.
Мама у Оли не работает. На что живут? «На мою зарплату», — говорит шестнадцатилетняя Оля. И объясняет: «1000 рублей мне город платит как кандидату в мастера спорта по дзюдо, 3600 рублей — Чита. И за папу я получаю 1500 рублей». И — помолчав: «Когда я по стране езжу на соревнования, из-за этого урана разные приколы случаются. Ну девчонки спрашивают меня: «А урана с собой взяла?». Я отвечаю: «Конечно, взяла. Выключите свет — и увидите, как я вся свечусь».
Таксисты в городе: «Уран — смерть всему живому. Лет сорок-пятьдесят назад в нашей степи зайцы водились, и ежики, и лисы, и змеи. Теперь одни змеи остались. И то встречаются редко и не кусаются».
Но урановое предприятие — градообразующее. Весь город кормит. Без него работы вообще бы не было. 12 500 человек там сегодня работают. Средняя месячная зарплата — 10 тысяч рублей. Те, кто в забое, — до 28 тысяч. И уборщица на комбинате получает, как учительница в школе, — 4 тысячи рублей.
…А в поселке Октябрьский, что вокруг комбината расположен, в вагонетках, в которые прежде уран грузили, люди теперь воду держат — чтобы поливать огороды.
Про начальство
День пятый, последний. Решаю как-то специально начальство не «отлавливать». Оставляю свой телефон пресс-секретарю администрации Юле Гневышевой. Она мне перезванивает, и мы встречаемся с главой районной администрации Германом Николаевичем Коловым. Разговариваем долго, часа два.
Колов рассказывает о том, как три года всем миром церковь строили. Первую — и пока единственную — в городе. («Красивая получилась, правда? Особенно летом хорошо смотрится, когда деревья вокруг зеленые и цветы на газонах цветут».) И про новый ЗАГС. («Знаете, что-то в этом есть… Вот построили новый ЗАГС — число браков резко возросло. Церковь появилась, и люди туда все время ходят, а не только по праздникам».) С сельским хозяйством, признается, тяжко. Но по зерновым район на второе место в области вышел. Хотя зарплаты, увы, мизерные, и люди живут только личным, подсобным хозяйством. И проблема жилья — острая. Одна строительная организация на весь город. Правда, в последнее время стали продавать землю под коттеджи. Но новых русских в Краснокаменске мало. Так что город пока без Рублевки…
О Ходорковском Колов ни одного худого слова не сказал. Напротив, расспрашивал о его родных. И, как мне показалось, с сочувствием.
А я сочувствовала (правда, тоже молча) Колову. Думаю, от того, что в местной колонии сидит Ходорковский, проблем у Колова прибавилось. Одна только история с отцом Сергием чего стоит… Хотя с прежним батюшкой наверняка без Колова разобрались.
Про церковь
Как я уже писала, священник местной церкви отец Сергий (из диссидентов, сидел в советское время) был переведен за тысячу километров от Краснокаменска в горно-таежное село Красный Чикой. За то, что посетил колонию, встретился с Михаилом Ходорковским, посочувствовал ему, а потом в интервью назвал «политическим заключенным» и отказался освящать новое административное здание колонии. И вот не прошло и месяца, как читаю в интернете: отец Сергий «получил на руки указ о запрещении священнослужения» и переезжает в Читу, где будет искать себе «какую-нибудь мирскую работу». («Меня лишили самого важного, — говорит отец Сергий. — Это была моя жизнь. Но я по-прежнему ни о чем не жалею, главное было — сберечь совесть, и я, конечно, продолжу молиться за Михаила Ходорковского».)
Интересно, те, кто за сочувствие к Ходорковскому расправлялся с неугодным священником, от своего имени действовали или от имени Бога? Если от своего, то не по Щедрину ли: «А что у нас внутри, как не начальственные предписания?». А если от имени Бога, то вспоминается одна добрая старушка, которая, умирая, говорила: «Да будет вознагражден Господь Бог за его милость ко мне».
…Прихожу в церковь. Беседую с новым священником, отцом Валерием. Он из местных. Работал на урановом предприятии. На разных инженерных должностях. Потом крестился. Потом служил (шесть последних лет) священником в том самом Красном Чикое. («Когда тут жил и работал на комбинате, и даже еще крещен не был, но ходил за этим пустырем, глядел на него и почему-то думал: а хорошо бы, чтоб церковь тут была. И вот она именно тут, на пустыре, и появилась».)
Кстати, прежнего батюшку, отца Сергия, за строительство этой церкви наградили. Однако ж не помогло…
Отец Валерий сказал мне, что колонию посещать будет. И с Ходорковским встретится, если «он захочет».
…Как-то спросили священника: «С какими грехами приходят люди на исповедь?». Тот ответил: «Один сказал: накричал на канарейку…».
Про декабристов
День пятый, перед самым отъездом. На улице меня окружают женщины. (Город маленький, уже почти все знают, кто я.) Говорят все разом, я с ходу даже не разбираю слов. Наконец различаю следующий текст: «Передайте родным Ходорковского, что недолго он у нас тут просидит. Чует сердце: года полтора—два, не больше. Пусть себя берегут…». И дальше — опять же хором: «У нас есть такое ощущение, что Ходорковский, как декабристы для этих мест, что-то на генном уровне изменит…». «На каком уровне?» — теряюсь я. — «Ну без декабристов здесь бы была такая затхлая жизнь, а они школы строили, библиотеки открывали… Кстати, говорят, Ходорковскому жена много книг в колонию высылает. Как вы думаете, он, освободившись, нам свою библиотеку оставит?».
Пересказываю этот разговор жене Ходорковского Инне и маме Марине Филипповне. Инна смеется: «Насчет генов — я не возражаю!». А М.Ф. — задумчиво: «А что, книг не хватает? Может, выслать? Вы не спросили, какие книги городу нужны?».
О декабристах здесь память психологическая.
В ссылке они, конечно, не в самом Краснокаменске были. Но тогда и Читы — как города — не было. До 1851 года Чита — это просто деревушка с двумя или тремя десятками деревянных домиков. И служила только местом ссылки.
Но отбывавшие — кстати, ровно 180 лет назад! — каторгу декабристы действительно очень много сделали для этих мест. Их заботами были открыты здесь самые первые школы, аптеки, магазины. Декабрист Фаленберг составил план Читы. По этому плану была сформирована градостроительная перспектива города. Благодаря ходатайству местной интеллигенции (во главе с декабристом Завалишиным!) в 1851 году вышел указ Николая I об образовании Забайкальского края с центром в Чите.
А ближе всех к тому месту, где стоит Краснокаменск, отбывал ссылку декабрист Лунин (Нерчинские рудники). Эйдельман в своей книге о Лунине называет его «легальной оппозицией в условиях деспотизма». («Лунин был как бы депутат от Нерчинского округа — в несуществующий парламент».)
Кстати, о теме декабризма. Понимаю тех, кого она раздражает. Но думать надо было, прежде чем засылать Ходорковского аккурат в декабристские места.
…Женщины, окружившие меня на улице в Краснокаменске: «Почему Ходорковскому не дают писать в газеты свои соображения? Он же умный! Пусть бы выход придумал из нашего тупика, а то правильно говорят: идем в будущее задом, да еще сильно зажмурившись».
«Частному человеку нельзя позволить публиковать догадок своих в деле государственном, ибо причины и виды высшей власти ему неизвестны, а если оные известны, то тем более». (Из записки около 1820 г.)
Вместо послесловия
Итак, город как город. Почти всё, как везде. И снег, и солнце, и покой, и тревога. Но на пятый день чувствую: и вправду — край земли. Такое впечатление: обрываются линии. В конце дороги, на горизонте или в душе. Странная смесь простора и действительно очень замкнутого пространства.
Анекдот. Разговаривают два близнеца в утробе: «Знаешь, как-то страшно рождаться, ведь оттуда еще никто не возвращался».
Краснокаменск — это тоже Россия.
Попасть туда можно. Но обратного билета нет. Местные люди уже не то что в Москву, а в Читу уехать не могут.
В январе с.г. доход на одного жителя в Краснокаменске — 4916 рублей.
Средняя заработная плата одного работающего — 8411 рублей. (Не забывайте про реальную на селе — 44 рубля.)
Билет на поезд Краснокаменск — Чита стоит 1200 рублей.
Билет на самолет Чита — Москва — 12 350 рублей.
|
