|
Национальные конфликты возникают там, где на одной земле живут разные народы. Пока власть крепка, они терпят друг друга. Но как только власть слабеет, они тут же принимаются делить территорию. Дело обычно заканчивается тем, что одни изгоняют других. Между народами встает пролитая кровь, и даже через много лет изгнанным невозможно вернуться обратно. Грузины до сих пор не вернулись в Сухуми, армяне — в Баку, азербайджанцы — в Нагорный Карабах. А ингуши до сих пор не вернулись в Пригородный район Северной Осетии.
Осетино-ингушский конфликт полыхнул в 92-м году, когда власть была слабее ребенка. Сейчас власть окрепла. В ближайшие месяцы она попробует вернуть изгнанников на родные подворья. 2007 год все вынужденные переселенцы должны встретить в своих домах и квартирах. Если получится, это будет первый успешный опыт такого рода не только на постсоветском пространстве, но и во всей новейшей истории.
Если вам вдруг захочется публично высказать в адрес какого-либо народа самые отвратительные слова, поезжайте в Северную Осетию. Там это можно. Там за это не наказывают. Наоборот, аплодируют.
В прошлый понедельник я побывала на собрании общественности в поселке Южный в ближнем пригороде Владикавказа и наслушалась запредельных слов в адрес ингушского народа, которые повторить невозможно — ни в прессе, ни в частной беседе. Причем говорилось все это представителям власти — министру по делам национальностей Северной Осетии Касаеву и высоким чинам Федеральной миграционной службы. И ничего. Гости покорно выслушали народное мнение, и никто не подал заявление в прокуратуру.
На следующий день мне довелось услышать те же слова, но в адрес осетин, произнесенные гражданами ингушской национальности, обитающими в поселке Майский в получасе езды от Южного. Я уверена, что представители власти их тоже слышали — в том числе заместитель представителя президента в ЮФО, инспектировавший зону осетино-ингушского конфликта. И что удивительно — опять никто не подал заявление в прокуратуру о разжигании национальной розни.
У них там рознь поразжигать — все равно что за хлебом сходить. Обычное дело...
* * *
Тринадцать лет назад граждане ингушской национальности, проживавшие в Пригородном районе Северной Осетии, в результате осетино-ингушского конфликта были вынуждены покинуть свои дома и бежать в сторону Ингушетии.
Их жилье было либо разрушено, либо занято гражданами осетинской национальности — по большей части теми, кто покинул свои дома в Южной Осетии в результате грузино-осетинского конфликта.
Ингушские беженцы оказались в этом течении народов крайними. Деваться им было некуда. Они встали лагерями на полях, идущих по границе Северной Осетии и Ингушетии. Их судьбу должны были решать власти.
Правительство России с энтузиазмом взялось за дело. Был введен режим чрезвычайного положения и учреждена Временная администрация в зоне конфликта. В 95-м Временная администрация трансформировалась во Временный комитет, в 96-м — в Представительство Президента РФ.
В урегулирование исправно вкачивались деньги. Их было недостаточно, чтоб каждой семье беженцев дать квартиру или построить дом, но чиновникам, занимавшимся урегулированием, на жизнь хватало.
Работа шла, подписывались документы, проводились переговоры, встречались руководители, делались решительные шаги. Но по сути ничего не менялось, беженцы продолжали жить в чистом поле, ожидая, когда им позволено будет вернуться в родные дома.
Постепенно часть вынужденных переселенцев как-то рассосалась. Кому-то удалось вернуться, кто-то устроился у родственников в Ингушетии или уехал в Россию. Сейчас в лагерях остались в основном ингуши из так называемых “закрытых” населенных пунктов, осетинское население которых категорически против их возвращения.
Так они и живут тринадцать лет — в протекающих фанерных вагончиках под высоковольтной линией. Носят воду в ведрах, греются печками. Их личности удостоверяют недействительные паспорта. Они болеют туберкулезом и ревматизмом, но не получают медицинской помощи. Не могут устроиться на работу. Согласны на все. Лишь бы заработать.
За тринадцать лет они до смерти всем надоели со своими неразрешимыми проблемами. Про них уже стали забывать. И если бы не Беслан — власти, наверно, окончательно махнули бы на них рукой и предоставили самим себе.
Трагедия Беслана показала, что осетино-ингушский конфликт представляет серьезную угрозу. Разгорится мгновенно. Придет час, и идеологи чеченского сопротивления не преминут использовать взаимные обиды ингушей и осетин для разжигания масштабного кавказского пожара. И тогда мало никому не покажется.
* * *
Через месяц после событий в Беслане, 6 октября 2004 года, президент Путин издал Указ N1285 “О мерах по совершенствованию деятельности государственных органов по развитию отношений между Республикой Северная Осетия-Алания и Республикой Ингушетия”.
Должность специального представителя Президента РФ по вопросам урегулирования осетино-ингушского конфликта этим указом упраздняется. Его функции переданы Дмитрию Козаку, полномочному представителю Президента РФ в ЮФО. Техническая сторона возвращения беженцев — учет, контроль, финансирование, перевозка — возложена на Межрегиональное управление Федеральной миграционной службы, базирующееся во Владикавказе, в помещении, которое раньше занимал спецпредставитель президента.
На расселение ингушских беженцев и ликвидацию их лагерей в бюджете-2006 отдельной строкой выделены деньги — без малого два миллиарда рублей. С 9З-го по 2001-й на восстановление жилья всего был израсходован 521 млн, так что два миллиарда — огромная сумма, это гораздо больше, чем выделялось в прошлые годы.
Но главное вот что: президент издал специальное поручение — все должно быть закончено до конца 2006 года.
2006 год начался. Отсчет пошел.
* * *
Условия задачи: есть беженцы — более 3500 тысяч семей. Есть деньги — 2 млрд. рублей. Грубо говоря, каждой семье по пятьсот тысяч рублей или около того.
Часть денег уйдет на создание инфраструктуры, коммунальных объектов. Часть будет разворована. Так что в реальном исчислении денег получится еще меньше. В лучшем случае семья беженцев может рассчитывать тысяч на триста — триста пятьдесят.
Беженцы поделены на несколько категорий. Те, у кого были свои дома. Те, у кого были свои квартиры. Те, у кого ничего не было, жили в общежитиях.
Постановлением правительства установлено: те, у кого что-то было, получают субсидии из расчета по 18 квадратных метров на одного члена семьи. Те, кто жил в общагах, — по 9 квадратных метров.
Почему те, кто не имел своего жилья, получат в два раза меньше денег? Почему дети, родившиеся после 92-го года, не имеют статуса вынужденных переселенцев? Как подтвердить, что у тебя был свой дом, если справки надо получать в “осетинских” БТИ, сельсоветах, бухгалтериях, а ингушам там такие справки не выдают?
Отвечать на эти вопросы должно Межрегиональное управление ФМС во Владикавказе, в котором после расформирования представительства вместо прежних 400 сотрудников осталось всего 40, по горло загруженных текучкой.
В ближайшее время им предстоит совершить подвиг. Они должны очень быстро — за два месяца — принять и перерегистрировать всех вынужденных переселенцев, претендующих на получение субсидии. Причем у каждой семьи должны быть все документы и справки, которых, конечно, нет и в помине.
Одновременно с учетом и регистрацией ФМС должно заниматься помощью в обустройстве переселенцев на выделенных участках земли.
Участки выделены на осетинских территориях, граничащих с Ингушетией. Один такой участок уже назвали поселком Новый. Голое поле, на котором в ряд стоят двадцать шесть голубых вагончиков. В вагончиках есть электричество и печка-буржуйка. Больше — ничего. Предполагается, что пока семья переселенцев строит себе на участке дом, она живет в вагончике.
Вокруг вагончиков — запах скандала. Почему их заказали той фирме, а не этой? Почему их собирают ингуши, а не осетины? И вообще не слишком ли дорого заплатили за вагончики?
Вагончик с печкой стоит 10З тысячи рублей — нормальная цена. Другой вопрос, так ли сильно он нужен? Теплый сезон года в этих краях очень долгий, не меньше полугода. Если начать строить в апреле, к зиме можно успеть построить дом, живя при этом в палатке. А 10З тысячи, истраченные на вагончик, лучше уж прибавить к тем З00—З50 тысячам, что выделяются на строительство самого дома. Если денег в обрез, разумнее вкладывать их в постоянное жилье, а не во временное, не так ли?
Одни хотят вагончик, другие не хотят. Одни согласны переезжать из Майского в Новый, другие отказываются. Каждый вынужденный переселенец требует индивидуального подхода. Но у ФМС нет таких мощностей, чтоб к каждому подходить индивидуально.
Несостыковок и проблем, возникающих на ровном месте, — великое множество. Я перечислила только малую часть. Но самая большая проблема — это не деньги и не вагончики.
Самая большая проблема — это ингуши, которые согласны вернуться только в те дома, где жили раньше, и осетины, не позволяющие это сделать.
* * *
Комендант лагеря возле поселка Майский пригласил меня в свой вагончик. Трое детей. Младшей девочке тринадцать, ровесница осетино-ингушского конфликта. Выглядит лет на восемь. Болезнь сердца, развившаяся из-за холода и сырости. В прошлом году ее возили в Ростов, делали операцию, потратили все деньги, какие были в семье.
Жена коменданта, невысокая женщина с очень милым, открытым, умным лицом, показала, как они живут — друг на друге. Свой дом у них в поселке Октябрьский. Вернее, дом разрушен, остался фундамент. “Но ничего, мы все восстановим”.
Я сказала, что была вчера на собрании осетинской общественности. Там одно на уме: ингуши не пройдут.
“Даже если они позволят вернуться, зачем вам надо, чтоб в спину плевали, а в окна бросали камни? — спросила я. — Зачем вам такая жизнь? Не лучше ли построить хороший новый дом в спокойном месте и не бояться каждую минуту за себя и детей?”
Комендант ответил, что там ИХ ДОМ. Там могилы предков. Там — все. Его конституционное право — вернуться в свой дом. Никто не может это право отнять.
Мы еще немного поговорили про могилы, нервотрепку, смертельную опасность… Супруга коменданта, милая женщина с открытым, умным лицом, молча слушала, кивала. Мне даже показалось, что мои доводы начинают ее убеждать. И тут эта милая женщина открыла рот и сказала: “Ничего. Двоих зарежут, один останется”.
Ой.
“Неужели это она про своих троих детей?” — подумала я. И поняла, что обсуждать нечего. Они вернутся только туда, куда никто не возвращался.
…В течение тринадцати лет власти, правозащитники, журналисты пытались мирить осетин и ингушей. Приезжали. Выслушивали одних. Выслушивали других. Попадали под влияние. Искали правду в историческом прошлом — кто первый пришел на эту землю, кто второй, кто у кого чего отнял, занял, кто первый начал.
Изучение конфликта ни к чему не приводило. Местные чиновники — и осетинские, и ингушские — деловито таскали из огня угольки, а политики, правозащитники и журналисты уплывали вместе с осетинами и ингушами в дебри их национального самосознания и там растерянно разводили руками, не видя выхода.
Сейчас другой подход. Подчиненные Козака, отвечающие за урегулирование, не разбираются в истории и не дают политической оценки событиям. Их позиция: ингуши, желающие вернуться в свои дома, должны туда вернуться. Москва дает деньги. Осетинские власти должны вселить людей в свои села. Все.
Теоретически это абсолютно правильная позиция. Есть закон, он должен выполняться. Люди имеют право жить в своих домах, поэтому они должны туда вернуться.
Но на практике эта чудесная позиция может дать самый неожиданный эффект. Никто ведь не знает, как поведет себя население четырех поселков, категорически закрытых для возвращения ингушей. Подломятся, послушаются? Или выйдут с винтовками, как в Беслане?
Большой риск. Очень большой.
* * *
То, что власти решили покончить с проблемой, висевшей без движения тринадцать лет, не может не радовать. Давно пора было за нее взяться. Смутные времена миновали, теперь у нас стабильность, и лагеря беженцев должны быть ликвидированы как темное пятно в истории.
Но удастся ли ликвидировать их так быстро и решительно, как приказал президент? Национальные конфликты — это запутанные, тугие узлы. Конечно, можно обрушиться на них кавалерийской атакой. Вынужденные переселенцы получат деньги. Но если вернуться в свои подворья им не удастся, кто будет их защищать? Российский спецназ?
Большой риск. Но решать проблему все равно необходимо.
Для начала имеет смысл запретить разжигание национальной розни. Чтоб людям непозволительно было публично высказывать оскорбления в адрес другого народа. Чтоб за это наказывали в соответствии со статьей УК 282 — штрафом до восьмисот минимальных окладов либо лишением свободы от двух до четырех лет. Во всех субъектах Федерации наказывают. Почему в одном субъекте должно быть иначе?
|
