|
"Вряд ли есть сегодня экономическая проблема, которая – как в мире в целом, так и в России – обсуждалась бы более активно и страстно, чем невиданный взлет нефтяных цен. В определенной мере это можно понять: во-первых, ни для кого не секрет, что Соединенные Штаты готовы практически на любые политические безрассудства ради укрепления своих позиций в основных нефтедобывающих регионах; и, во-вторых, сложно забыть, что именно серьезные снижения цен на энергоносители обостряли и даже провоцировали самые болезненные кризисы в новейшей российской истории.
Поэтому события последних двух лет, на протяжении которых (с 1 января 2004 года) цены на нефть наиболее торгуемой в США марки WTI выросли в 2,3 раза (с 31,2 до 71,6 долл./барр.), вызвали массу спекуляций, в большинстве своем строящихся вокруг двух тезисов. С одной стороны, утверждают, что дорогая нефть станет тем фактором, который остановит хозяйственный рост в основных индустриальных странах и вызовет новую рецессию, сравнимую по своей глубине с наиболее острыми экономическими кризисами ХХ века. С другой стороны, сравнение динамики нефтяных цен в 2002–2005 годах с их скачком в 1978–1980 годах дает многим исследователям повод считать происходящее широкомасштабной спекуляцией и прогнозировать скорое снижение котировок.
Сегодня сложно сказать, какая из позиций более обоснованна. Заметим, однако, что с начала 70-х годов, когда, собственно, проблема цен на энергоносители и сырье впервые стала предметом шумных дебатов, доминирующая точка зрения и аргументация в ее пользу менялись как минимум трижды. Поначалу скачок нефтяных цен в 1973 году был воспринят как следствие политической напряженности на Ближнем Востоке и монополизма стран ОПЕК. Но вскоре доминирующей стала точка зрения экспертов т.н. «Римского клуба», акцентировавших внимание на исчерпаемости природных ресурсов и связавших повышение цен с возрастающим осознанием редкости таковых. Эта позиция в тех или иных формах доминировала до начала 90-х, на протяжении которых цена нефти марки WTI снизилась с 35–36 долл./барр. в начале осени 1990 года до 14,5 долл./барр. в декабре 1993 года. В середине 90-х приобрела популярность новая концепция, согласно которой западные «постиндустриальные» экономики быстро заменяют производство товаров оказанием услуг, а технический прогресс способствует резкому сокращению энергоемкости производства; в этих условиях нет причин для того быстрого роста спроса на нефть, который происходил сначала в 60-е, а затем и в 80-е годы. Подтверждением этого подхода казались события 1998–1999 годов, когда нефтяные цены упали ниже 10 долл./барр., а в следующие два года в мире были закрыты более миллиона нефтяных скважин (из них более 136 тыс. только в США).
Между тем с конца 2002 года нефтяные цены демонстрируют неизменный рост, опровергающий отмеченную аргументацию. Многие факторы – угроза терроризма, дестабилизация на Ближнем Востоке, рост спроса со стороны новых азиатских экономик – способствуют повышению стоимости сырья, но эту тенденцию нельзя объяснить, не учитывая многих других обстоятельств, характеризующих нынешнюю глобальную экономику.
На наш взгляд, сегодня цены на энергоносители определяются противоборством тех же тенденций, которые существовали и прежде: с одной стороны, осознанием редкости данного вида товаров и ограниченности ресурсов, особенно очевидной в условиях выхода на арену новых индустриальных стран; с другой стороны, технологическим прогрессом постиндустриальных обществ. Первая обуславливает рост цен, вторая предполагает возможность их снижения. Специфика нынешнего момента заключена, однако, в том, что если прежде производители нефти и развитые страны составляли как бы «пару», то сегодня речь следует скорее вести о некоем «треугольнике».
Одним из аргументов, публично высказанных в 1973 году шахом Ирана (мечтавшим в те годы о повышении цен на нефть, колебавшихся вокруг 3 долл./барр., в 10 раз), было упоминание резко возросших в 60-е годы цен на большинство товаров, экспортировавшихся Соединенными Штатами и странами Западной Европы. Свою роль сыграла и отмена золотого стандарта в 1971 году, обесценившая доллар, но не приведшая к переоценке ресурсов. Таким образом, налицо были все признаки нарастания «неэквивалентности» обмена между ресурсодобывающими и ресурсопотребляющими странами. Повышение цен на нефть – сначала в 1973–1974, а потом и в 1979–1981 годы – поставило западный мир в крайне тяжелую ситуацию. Ответом стало совершенствование производства, а также переход к «экономике знаний», что позволило Западу, с одной стороны, снизить собственные издержки, а с другой – сделать своим основным экспортным товаром технологии и товары, цены на которые он мог устанавливать, по сути, столь же произвольно, как его контрагенты устанавливали цены на нефть. Этому процессу мы обязаны тенденцией к снижению, доминировавшей в 90-е годы.
Но на рубеже веков в игру вступил новый участник. По мере движения западных государств по пути постиндустриализации промышленное производство стало переноситься в «новые индустриальные страны». Спрос на ресурсы начал расти; только с 1998 по 2002 год в странах Азии потребление нефти выросло на 16%, а газа – на 38%. Естественным образом двинулись вверх и цены; однако, в отличие от прежних времен, это не вызвало в западном мире заметной нервозности. В США данный рост не вызывал беспокойства потому, что в 2002–2003 годы процентные ставки находились на крайне низком уровне, и в экономику впрыскивалось достаточно денег, чтобы повышение цены с 32–34 до 50–55 долл./барр. не казалось катастрофическим. В Европе спокойствие объяснялось иной причиной: в 2001 году евро достиг своих исторических минимумов по отношению к доллару – 0,82–0,83 долл. за евро, а к концу 2004 года подбирался уже к максимальным значениям – 1,35 долл. за евро. Простой пересчет показывает, что рост цен с 32 до 55 долл./барр. означал для европейцев их стабилизацию на уровне 39–41 евро/барр. Таким образом, нефтедобывающие страны в этот период, по сути, «играли» не со своим традиционным контрагентом – Западом, а с новым промышленным центром, сложившимся в Азии, ориентировавшимся на сбыт продукции в США и осуществлявшим расчеты в долларах, – однако практически не видели этого.
Отсюда и следствие: «не встречая сопротивления», нефтяные цены в конце 2003 года преодолели рубеж в 30 долл./барр., летом 2004 года – 40 долл./барр., в октябре 2004 года приблизились к 50 долл./барр., а на протяжении 2005 года взяли отметки в 50, 60 и 70 долл./барр.
Но разве эта тенденция не выглядит угрожающей? На наш взгляд, нет. Если в 2003 году среднегодовая цена нефти марки WTI составляла около 27 долл./барр., в 200-м – 39 долл./барр., а по итогам 2005-го может достичь 56–57 долл./барр., то дополнительные затраты всех хозяйствующих субъектов США на потребляемую ими нефть выросли со 180 млрд. долл. (в 2003 году потребление составляло 6,64 млрд. барр.) до 420 млрд. долл. (сегодня Америка потребляет 20,3 млн. барр. нефти в день, что составит за год 7,44 млрд. барр.). Однако 220 млрд. долл. (а правильнее говорить о 132 млрд. долл., так как 45% потребляемой нефти производится в самих США) – это сегодня не те деньги, которые смогли бы поколебать устойчивость самой мощной в мире экономики.
Стабильно высокие цены как проблема
Нынешний уровень цен на нефть, судя по всему, является относительно стабильным и имеет тенденцию скорее к росту, чем к снижению. Стоит подчеркнуть: цена нефти в интервале между 55 и 90 долл./барр. выступает сегодня «справедливой» ценой и в целом не является чем-то неприемлемым для современной мировой экономики.
Такой вывод не означает, что установление цен на нефть в этом диапазоне не приведет к изменениям в положении наиболее значимых экономических игроков. Но мы убеждены, что все эти перемены в долгосрочной перспективе положительно отразятся на позициях западных держав в глобальной хозяйственной системе.
Во-первых, сегодня азиатские экономики – Китай, Япония, Южная Корея, Тайвань и Индонезия – импортируют около 12 млн. барр. нефти в сутки, что обходится им (при цене 57 долл./барр.) в 250 млрд. долл. в год. Не секрет, что именно эти страны выступают основными экспортерами дешевых промышленных товаров в США и, как следствие, аккумулируют гигантские долларовые резервы, которые, по мнению многих специалистов, сегодня попросту чрезмерны. В 2004–2005 годы некоторые государства этого региона предпринимали попытки диверсифицировать свои резервы (в частности, через покупки евро), что стало одним из факторов напряженности на валютных рынках. Рост нефтяных цен позволит несколько ослабить «гoловную боль» китайских товарищей и их соседей относительно того, куда деть накопленные доллары. Средства же, потраченные азиатскими странами на покупку нефти, окажутся скорее всего аккумулированными в государствах Ближнего Востока, правительствам которых – будем откровенны – они как никогда нужны для поддержания социальной стабильности и противодействия упрочению позиций радикальных и экстремистских сил и движений.
Во-вторых, дорогие энергоносители повысят издержки производства в странах, специализирующихся на массовом выпуске промышленной продукции. Это сделает их товары менее привлекательными за границей, что несколько сократит существующие ныне в мире торговые дисбалансы. Этот процесс может привести к потрясениям, подобным тем, что все мы видели в конце августа в Индонезии, где национальная валюта потеряла 16% стоимости, а фондовый рынок упал почти на четверть. Однако не надо забывать, что Индонезия (как многие другие азиатские страны) искусственно дотировала своих производителей (цена литра бензина составляла там 25 центов против 61 цента в США и 1,38 долл. в Германии), и если рост цен на топливо затруднит функционирование таких неэффективных экономик, это ничем не повредит западным странам.
В-третьих, повышение цен на энергоносители способно привлечь средства как в нефтеразведку и нефтедобычу, так и в развитие ресурсосберегающих технологий, внимание к которым серьезно ослабло в 90-е годы. Если с 1973 по 1990 год энергоемкость 1 долл. ВВП снизилась в Японии на 39%, в странах ЕС-15 – на 31%, а в США – на 17%, то между 1990 и 2004 годами ее снижение в Европе не превысило 7%, а в США и вовсе не отмечалось. И если нынешние цены побудят американцев задуматься, являются ли, скажем, их автомобили (да и многие другие товары) лучшими в мире, это перевесит все их негативные следствия.
Можно и дальше перечислять различные аспекты воздействия дорогой нефти на хозяйственную конъюнктуру, но основной вывод не изменится: наиболее серьезное замедление экономического роста будет отмечено в азиатских странах, что и без того давно должно было случиться; перераспределение богатств в мире ослабит внешнее давление на американский доллар; высокие цены на нефть подтолкнут предпринимателей к использованию более эффективных энергосберегающих технологий и в то же время поспособствуют развитию самих нефтедобычи и нефтепереработки.
Истерика, сопровождающая нынешний рост нефтяных цен, имеет мало общего с той, которая отмечалась в 70-е и начале 80-х годов. Тогда взвинчивание цен угрожало экономикам западных стран; сегодня оно способно нанести ущерб отдельным отраслям (например, американскому автомобилестроению) и региональным экономикам (Индонезии или Малайзии). Последствия этого будут несравнимо меньшими, чем в прошлом, и послужат не дисбалансированию, а, скорее, оптимизации и дальнейшему развитию глобальной экономической системы.
Есть ли угроза для нефтедобывающих стран?
В то же время продолжительное сохранение цен на нефть на высоком уровне способно иметь и другое, весьма неожиданное, последствие. В последние годы экономисты и политологи активно начали рассуждать о том, что богатые сырьевыми ресурсами страны не способны к самостоятельному индустриальному развитию, а приток в них дармовых нефтедолларов поддерживает традиционные – по большей части авторитарные – общественные институты. «Правительствам стран, располагающих изобильными ресурсами недр, – утверждает, например, Фарид Закария, – богатство достается слишком легко; они распоряжаются им как бы «по доверенности». Они жируют, получая доход с продажи минерального сырья или нефти; им не приходится решать куда более сложную задачу создания рамочного законодательства и институтов, способствующих процветанию всей нации».
Сегодня подобные же настроения распространены и в России, где эксперты связывают нарастание авторитарных тенденций и инициированный Владимиром Путиным курс на ограничение демократии с теми возможностями, которые открылись перед правительством в связи с ростом цен на нефть и газ и которые позволяют ему не только попирать интересы отечественного бизнеса, но и пренебрегать мнением международного сообщества относительно принятых норм поведения в демократизирующемся мире. Утверждают, что возможность совершенствования социальных структур или смены режима откроется не раньше, чем «нефтедолларовый дождь» прекратится.
На первый взгляд подобная аргументация выглядит убедительно. Действительно, с середины 70-х годов в целом ряде стран – в первую очередь в Саудовской Аравии и в Советском Союзе – начали складываться паразитические экономики, характерными чертами которых выступают замедление технологического прогресса и неумолимое нарастание либо имущественного расслоения, либо социальной отчужденности. Падение нефтяных цен с 39 до 12 долл./барр. в 1983–1988 год предопределило крах советской экономики, чьи ежегодные доходы от экспорта нефти с 1985 по 1988 годы сократились почти вдвое – с 23,1 до 12,7 млрд. долл. Ей не помог даже «дефибриллятор» в виде трехкратного роста цен в период войны в Персидском заливе в 1990–1991 годы. В 90-е годы экономический спад в России высвободил значительный объем нефти для экспорта, но и это не разрешило, а, напротив, усугубило инвестиционный кризис. Единственный период роста капиталовложений в технологичные сектора промышленности пришелся на время премьерства Евгения Примакова, совпавшее с самым «дном» нефтяных цен в 1998–1999 годы. В то же время за годы деиндустриалиализации экономики были сколочены самые большие состояния, хотя уровень жизни большинства граждан оставался намного ниже уровней середины и второй половине 80-х годов.
Саудовская Аравия – еще более очевидный пример того же процесса. В 1981 году показатель ВВП на душу населения составлял там 19,7 тыс. долл. – всего на 20% меньше, чем в Соединенных Штатах. Сегодня он снизился до 6,9 тыс. долл., а разрыв с США составил уже не 1/5, а 5 раз. На содержание королевской семьи и государственного аппарата (что фактически одно и то же) уходит до 8% ВВП. Еще 7,2% расходуется на военные программы и закупку вооружений. Коррупция становится нормой, а непрозрачность экономики – чуть ли не правилом. Достаточно сказать, что в 2002 году западные компании заплатили за купленную ими в Саудовской Аравии нефть 72 млрд. долл., а саудовская статистика показала объем экспорта в 57 млрд. Разница – какие-то 15 млрд. – попала в карманы членам королевской семьи и высшим чиновникам.
И все же не следует забывать, что демократические США производят лишь на 16% меньше нефти, нежели Саудовская Аравия, Норвегия и Канада – в полтора раза больше, чем Иран, а Великобритания не уступает Ираку. Нефтяные богатства не делают эти страны отстающими, норвежский и британский монархи не пытаются контролировать национальную экономику так, как это делают представители дома Саудов, а канадский премьер, в отличие от президента Путина, не избирает делом жизни взыскание сомнительных налоговых недоимок с ведущих национальных компаний. Так что связь между сырьевым благосостоянием и авторитарными методами управления выглядит более сложной.
Высокие доходы от нефти опасны только тем странам, которые никогда ранее не развивались как индустриальные демократии. В США, например, где существуют жесткие традиции разграничения власти и бизнеса, доходы нефтяных компаний ничем не отличаются от гигантских прибылей «Боинга» или «Майкрософта». И только в России размер пошлин на экспорт нефти и «цена отсечения», устанавливаемая как ориентир для изъятия доходов нефтянки в пользу Стабилизационного фонда, меняются столь часто, как это придет в голову правительству. Только у нас существует мнение, что борьба с инфляцией требует сдерживания пенсий и социальных выплат на нищенском уровне и размещения экспроприированных государством средств в иностранных банках. Иначе говоря, высокие цены на нефть становятся залогом неблагополучия именно там, где они считаются главным фактором национальной безопасности.
Будь на месте нынешних хозяев Кремля нормальное правительство, не озабоченное идеей «отнять и поделить», логика экономического развития России неизбежно оказалась бы иной. При существовании жестких – и единых для всех секторов промышленности – ставок налога на прибыль и добавленную стоимость нефтяные компании быстро стали бы обладателями основных инвестиционных ресурсов. Ввиду объективной ограниченности возможности добычи и транспортировки нефти, а также в силу продолжительности инвестиционного цикла в данной отрасли значительная часть этих ресурсов вышла бы на иные рынки, что выразилось бы в притоке инвестиций в наиболее прибыльные сектора экономики – строительство, торговлю, производство товаров народного потребления и даже сельское хозяйство. Наличие крупных инвесторов внутри страны позволило бы провести реальные конкурсы по продаже в частные руки неэффективных государственных предприятий автомобильной, металлообрабатывающей и местной промышленности, электростанций и объектов ЖКХ. Бюджетные средства могли бы быть переориентированы на повышение пенсий, минимального уровня пособий и заработной платы, так как – и это ясно любому экономисту – их рост провоцирует инфляцию только тогда, когда производство необходимых низкооплачиваемым категориям граждан товаров не поспевает за спросом, а это чаще всего происходит именно в огосударствленной экономике. В условиях же нормального рыночного хозяйства рост цен всегда останется умеренным. Более того: в ситуации, когда в страну притекает масса нефтедолларов, значительные социальные траты выступают одним из немногих инструментов разогревания инфляции, жизненно необходимой экономике, где на национальную валюту оказывается жесткое давление в сторону повышения ее курса.
Россия – это не Саудовская Аравия, хотя с каждым годом она становится все больше похожей на нее. Это страна, в свое время достигшая статуса одной из ведущих индустриальных экономик, пусть даже за счет сверхнакопления, обескровившего ее аграрный сектор. И поэтому совершенно непонятно, почему сегодня ее развитие не может стимулироваться притоком в страну нефтедолларов – ничем не отличающихся от иностранных инвестиций, о привлечении которых разглагольствует правительство. Хотя, вероятно, правящей «силовой олигархии» гораздо легче присвоить первые, чем вторые. И это, как принято говорить, «многое объясняет»…
|
