|
" Стыдно вспомнить, мы все улыбались, когда говорили о нем, встречали Юрку. Эдакая висела в воздухе добрая снисходительность, когда лохматый, в потертых джинсах, слегка заикаясь, он таращил серые глаза и разводил руками, сгребая в охапку невидимых друзей в любимое братство. В душе его жила своя республика любимых, со своими законами, кодексом чести. Паролем верности. Необходимостями немедленной помощи и сиюминутной борьбы за ему одному понятные в этот момент справедливости.
Жаден на друзей — всегда. Обидчив за друзей — всерьез. Враг был всегда очевиден ему. Равнодушные — не считались.
Мельницы!
И пришпорив Росинанта, опустив копье, он, с подвернувшимся в этот момент любым Санчо Пансой, кидался в бой, без плана и тактики — за Справедливость! Женами были Дульсинеи Тобосские, врагами — сильные, требующими защиты — все!
Пробудившиеся ребятки в тесноте затхлых восьмидесятых, не всегда еще понимавшие границы закона, вежливости, искусства и наркотиков, немедленно были взяты Юркой под крыло. Сколько государственной радости было в нем, прибежавшем ко мне в мастерскую с гранками «Литературной газеты» с полосой в защиту ребяток! И как он привел их, робеющих, погладить картинки и кисточки, с главарем Принцем, поскидавших осеннюю обувь на пороге мастерской!
Жил он тогда на выселках — в Очакове. В квартире со вздыбленным паркетом и забегавшими крысами. И раскладушкой с тулупом для заночевавших друзей.
Мы встречали Новый год. Морозный. Холодный. За полночь вышли пройтись. Тихо. Пусто. Впереди у сугроба стоял мент перед чем-то, не двигаясь. Подойдя, мы увидали, что в снегу валялась, хрипло ругаясь, хорошо пьяная девка. Юрка, вежливо заикаясь, стал защищать бедолагу. Уставший мент объяснил нам состояние, гражданский статус и род занятий подопечной дамы. И как крайнюю степень непотребства сообщил нам, что Дульсинея без трусов! Юрка проверил. Мент оказался прав. И тут же получил крик, мораль, удостоверение журналиста, перспективу служебной разборки и разбухающую на глазах кару. Немедленно. Наутро. Думаю, никто ни до, ни после не носил на руках подвыпившую нимфу с такой скоростью, как напуганный мент в ту новогоднюю ночь.
А на празднование сорокалетия мы с Ю. Ростом прибыли на дачу к Юрке. Лето, около сотни гостей. Одетые в цилиндры и тельняшки, с саблями и ружьем, с розами в петлице, мы провозгласили тост за республику Щекоча. Маленькая дачница в этот момент гнала крошечное стадо козляток, и двое из них немедленно устроились у нас на руках. У Юрки — на кавказской бурке, свесив головку на грудь Росту, а у меня — полусидя, вылизывая потную соль под подбородком. Рост задыхался от хохота. Щекоч запивал счастье водкой из ствола берданки, а мой козленок заедал соленые слезы свежей розой из петлицы идальго.
Я не оговорился ранее о его государственности. Как и господин Ламанчский, он был намерен переделать этот мир и это государство в ясное для него царство справедливости. И достиг многого. Он стал депутатом Госдумы и всерьез, уже совсем всерьез дрался с негодными на всей территории нашей необъятной Ла-Манчи. Настолько всерьез, что его убили. Умело. Без следов. Так кажется не мне одному.
Такая судьба у Дон Кихотов на этой земле от века к веку.
Вот только 53 года — это очень мало.
Наш сайт о Юрии Щекочихине — ys.novayagazeta.ru
ПОСЛЕДНИЕ ЛЮДИ ИМПЕРИИ
В книге Бориса Жутовского «Последние люди империи», вышедшей в издательстве «Бонфи» в 2004 году ограниченным тиражом, — 101 портрет из легендарной серии художника, созданной в течение последних трех десятилетий. Зритель-читатель встречается с Александром Галичем, Петром Капицей, Владимиром Кассилем, Эрнстом Неизвестным, Окуджавой, Таривердиевым, Разгоном, Губерманом, Райкиным, Сахаровым…
Под портретами — точные даты: «19 марта…», «6 ноября…», «мая, 3-го…». Это означает, что они — односеансны. А рядом с каждым — пронзительно точное авторское эссе: воспоминания художника о «духовной мускулатуре» моделей — самых ярких людей своего времени.
|
