|
" – Последнее время я прихожу к выводу: сложилась вполне определенная ситуация и вроде бы все ясно. С другой стороны, стоит только пристальнее взглянуть на окружающую действительность, и становится ничего не понятно. Особенно когда задумаешься: почему такая большая страна с таким народом, с таким богатым и сложным опытом, с такой историей так живет? Почему дошла практически до коллапса?
Я никогда не пытался ставить себя на чье-либо место, но могу представить себе: решения зависят от меня, надо что-то делать… А что? Признаюсь честно: ответы найти трудно.
— Как вы относитесь к тому, что сегодня называют «имитацией» — политики, демократии, гражданского общества и его институтов?
— Это неслучайный итог. К этому шли. Ведь что такое наш советский социализм, как не муляж одной шестой части суши? Сначала была идея превратить упомянутые вами институты в муляжи, виртуальные образы, которые вроде бы есть и одновременно их нет. Такие фантомы целенаправленно выстраивали Сурков и его команда, выполняя одну из стратегических установок: ликвидация политики, представительных органов власти, федерализма, СМИ. Вместо всего этого — некая ширма, прикрывающая прямое президентское правление или наследуемое самовластье. Попробуйте придраться: в России, допустим, нет парламента. Как нет? Вот, пожалуйста, — двухпалатный. Оппозиция? Пожалуйста… Страна без политики, но с «политтехнологиями», без общества, но с «Общественной палатой».
— И все реформы — тоже муляжи?
— Например, почему, когда заходит речь о реформе образования, говорят о чем угодно и никогда не доходят до его содержания? Вопрос, чему и как учить, в принципе не ставят, особенно министр образования и прочее высокое начальство. У них разговор всегда сводится к средствам, количеству вузов, что и насколько можно сократить, а «борьба» за качество сводится к устранению якобы существующей «перегрузки» школьников на 25 процентов. Следовательно, четверть обязательной школьной программы надо изъять… А если вдруг родители все же захотят давать детям полноценное образование, то пусть они за него платят. То есть, по существу, упраздняется конституционная норма об обязательном среднем образовании.
В высшей школе ситуация аналогичная: бакалавров дадим всем, кто отучился четыре года по госзаказу, а не всем вообще, а степень магистра — только десяти процентам студентов. Остальные 90 могут стать магистрами за свой счет. То есть во всех случаях речь о том, чтобы сократить финансирование.
А теперь — главные, по крайней мере для меня, вопросы. Почему, перечисляя проблемы, которые стоят перед средней и высшей школой, реформаторы не говорят о том, чему и как учить? Почему их внимание сосредоточено на административных и финансовых проблемах? Почему не ставят вопрос о социальном статусе образования в российском обществе, особенно в сравнении со статусом образования в других странах?
— А чему вообще учат в России? Чем наше образование отличается от западного?
— Я считаю, что наше образование сегодня — это XIX век на фундаменте XVIII. Ничего не изменилось (хотя есть, конечно, исключения — мехмат МГУ, Физтех, МВТУ и др). В ходу все еще старое правило: ты что-то узнал от профессора, вычитал в учебнике, что запомнил — повтори. В зависимости от того, как повторишь, получишь оценку. Это «передающее» образование, когда знания из одного места «перекладываются» в другое. Иногда этот тип образования называют репродуктивным, декларативно-принудительным. И чем успешнее такое «перекладывание» и запоминание происходит, тем лучше образование. А на Западе считают, что преподаватель должен научить школьника или студента искать истину, принимать самостоятельные решения, формулировать вопросы. Если учащийся, столкнувшись с неизвестным понятием, не старается его механически запомнить, а спрашивает педагога, что сие значит, за такого учащегося надо держаться обеими руками.
Бывая в западных университетах, я обязательно хожу на занятия. Так вот, лектор начинает встречу со студентами не с разъяснения, почему началась, допустим, Первая мировая война. Сначала лектор обозначает тему, потом формулирует ее «образовательные задачи», затем говорит, каким образом их можно решить. После этого называет не просто источники, но и страницы, которые необходимо особенно внимательно прочитать по теме, дает соответствующую распечатку. Вводная лекция длится четыре часа. По той же схеме проводят и семинарские занятия. Справедливости ради надо сказать, что речь идет об опыте лучших западных университетов. По сравнению с ними наше образование остается нетронутым, просто девственным с XIX века. Оно не плохое, нет. В его основе лежат «три кита» немецкой системы: фундаментальность, последовательность, системность. Это не так мало, но… Наши студенты в отличие от западных сверстников чаще всего ответят правильно, скажем, по истории и литературе, по химии. А когда поставлен неожиданный вопрос, нестандартный, не по теме, а «по жизни», они отвечают неправильно или не отвечают вовсе. В подобной ситуации наши студенты теряются напрочь, чего не скажешь о западных, потому что они за время учебы научились думать самостоятельно. Вот этим прежде всего различаются наши типы образования.
Но не только. На Западе уже давно решили: главное, чего недостает студенту, — общее образование. Иными словами, это умение думать за рамками специальности, за пределами профессии. В такой системе координат ключевое значение имеют «ненужные» вещи. Оказывается, гуманитарию необходимы знания из математики, а физику — из литературы. Деление студентов на бакалавров и магистров предполагает, что бакалавр в течение четырех лет усвоит основы будущей специальности, а два года магистратуры уйдут на изучение «ненужных» вещей — тех, что помогут образованному человеку думать, ставить вопросы, находить на них ответы. На этом перепутье как раз и происходит отход от принятого у нас предметного обучения к принятому у них проблемному, или модульному. Модуль — это совокупность близких или взаимозависимых предметов. И суть как раз в том, чтобы, изучая их, увидеть связь между историей, литературой, математикой, химией и т.д. У нас ничего подобного нет — ничегошеньки. Но помяните мое слово: через 2—3 года в России тоже будут модули, бакалавры и магистры. Только — не настоящие, а опять муляжи.
— То есть, никто ничего менять не хочет. Почему?
— Понимаете, к настоящему времени образование в России, как и другие бюджетные сферы — медицина, пенсионное обеспечение, ЖКХ, — фактически полностью приватизировано и сейчас находится в частной корпоративной собственности, пусть и не оформленной документально. С нее «имеют навар» все, кто занят в образовании. В высшей школе это ректор, преподаватели, сотрудники вуза, в какой-то мере и студенты. Государство финансирует сферу образования на 20—30 процентов, остальное обеспечивается деньгами, которые вуз зарабатывает самостоятельно. Это довольно приличные средства. Бюджет РГГУ, например, превышает 10 миллионов долларов в год.
— Из каких источников эта сумма формируется?
— Основные — это плата за обучение, сдача помещений в аренду и участие в платных проектах с другими организациями и странами, гранты, стажировки.
— Сумма в 10 миллионов долларов для РГГУ сопоставима с суммами в других центральных вузах?
— Сопоставима. Следует упомянуть еще хоздоговорные отношения — лабораторные и научные исследования в технических вузах, таких, например, как МЭИ, МВТУ и т.д. Там внебюджетных денег еще больше. Эти университеты выполняют, например, заказы промышленных предприятий, военных, спецслужб и т.д.
— Какие заказы могут давать спецслужбы?
— Да любые: от разработки «жучков» до создания сложнейших систем различного предназначения…
Так вот, перед государством мы отвечаем примерно за 20 процентов финансирования и отчитываемся за эти деньги. Но оставшиеся 80 процентов находятся как бы вне государственного контроля. А суть затеваемой реформы — поломать программы, учебные планы, методические рекомендации, правила поведения студентов, расписание занятий… Регламентировать обучение не на 20 процентов, а на все 100 — т.е. подмять «отбившиеся от рук» вузы под государство. Это одна из задач, но не главная. А главная вот в чем: приватизированные вузы работают как частные корпорации. Поэтому основная цель «образовательной реформы» — овладеть финансами этих корпораций, перераспределить занимаемые ими здания и земли.
Причем приватизация вузов идет тихой сапой, по «понятиям»: по некоторым оценкам, без какого бы то ни было публичного обсуждения соответствующие поправки уже внесли в 190 российских законов.
В вуз идут деньги из бюджета, от студентов на платных отделениях, от аренды и от бизнеса. Нам, например, обрубили финансирование от «ЮКОСа», но другим вузам от других частных компаний денежные потоки не перекрыли. Считайте… Порядок сумм я назвал.
— Что вы можете сказать о такой реформе образования?
— Некоторое время назад ректоров вузов собрали и ознакомили с основными направлениями реформы. На слух!
— Даже не в письменном виде?
— На второй встрече показали слайды, а через месяц выдали на руки документ.
— И что же было на слайдах?
— Только цветные графики. А дальше… Когда наконец раздали текст, ректоры тут же начали его «долбать», и состоялся примерно такой диалог:
— Вы по какому тексту задаете вопрос? — спрашивают из президиума совещания.
— По тому, который в зеленых корочках, — отвечают из зала.
— Выбросите его, он уже не работает…
То есть ректорам выдали несколько вариантов текста разной степени готовности. Поднялся жуткий шум: что же вы делаете?!
А окончательного варианта стратегии развития высшего образования нет до сих пор. Вернее, он есть, но его направленность — снижение общекультурного уровня образования и науки. Такая направленность — дорога к общенародной беде.
— Чем, с вашей точки зрения, напугал власть альянс «ЮКОСа» и РГГУ: возможностью получения независимого от государства образования или образования, которое целиком зависит от частной фирмы?
— Здесь две вещи, одинаково для государства опасные. В университете с таким же солидным бюджетом, как у РГГУ, формируется ощущение независимости от государства. Логика простая: с какой стати государство должно приходить в наш независимый вуз, если он делает все сам? Вас волнует ваша государственная доля? Так заберите ее — «пальто не надо». Это первое, от чего сильно взволновалось и напряглось начальство. Первое, но не главное. Современную власть, в отличие от советской, идеология волнует много меньше. Тем более что наше образование, как я уже говорил, к развитию вольнодумства и свободомыслия не совсем приспособлено.
Как в любой корпоративной собственности, огромные средства, поступающие в образовательную сферу, могут работать не только на образование, но и на обогащение определенных лиц. Причем три финансовых потока — государственный, родительский и частный — смешиваясь, обезличиваются. Их уже трудно различить и снова разделить на части. Поэтому сколько и куда денег ушло, сказать очень трудно, тем более что между частником и вузом могут быть особые договоры. Бизнесмены начали понимать: образование — вполне доходная отрасль, и там можно делать очень большие деньги.
Впрочем, разглядели это не только бизнесмены, но и те, кто именем государства призван контролировать финансовые потоки. А если к сфере образования прибавить медицину, ЖКХ и вообще весь бюджетный сектор? Вы можете себе представить, что это за деньги? Если учесть, что большинство населения страны по-прежнему бюджетники, то очевидно: вполне сравнимые с уже приватизированной природной рентой и т.п. Есть что «пилить».
К тому же почти у всех основных финансовых потоков, разливаемых на безденежный электорат, уже есть «крыша» — силовики. В определенный момент их осенила мысль: с какой стати кому-то отдавать великое дело «крышевания»? Мне думается, по такому случаю наверху даже приняли и соответствующие решения: органы должны «смотреть» за частным капиталом, а теперь и за бюджетной сферой. Их фактически благословили на такое «крышевание», откомандировали туда, где еще недавно правили бал бандиты.
Мы проходим новый этап передела собственности. При Ельцине начали с нефтянки, потом пришел черед всей сырьевой отрасли, затем последовала золотодобывающая промышленность, частично — оборонка. В конце концов все крупное и очевидное поделили. И тогда «положили глаз» на бюджетную сферу. Увидели, что деньги в ней крутятся немалые, а сама она бесхозная.
Этот момент совпал с окончательной переменой отношения к собственности в постсоветской России. До сих пор под собственностью подразумевали землю, недра, прочую производственную недвижимость, деньги, наконец. Теперь собственность отождествляют с властью, собственностью становится сама власть в виде конкретного персонифицированного кресла. Какой с этого кресла открывается охват территории, столько оно и стоит.
Произошло второе становление ленной системы. В Средние века по такой системе вассалу предоставляли земельное владение и право собственности на него. А сейчас тот, кто покупает кресло, нанимает себе персонал, и он обязан хозяину только одним — преданностью. Собственность — функция, должность. А «подношение» — это уже не взятка, даже не коррупция. Так эти вещи называются там, где есть закон. А у нас это «кормления» — если угодно, архетип, способ нашей жизни на протяжении пяти с лишним столетий.
И еще одна важная деталь: видимо, Путин с группой товарищей додумались до прямого президентского правления. Он вездесущ, со всех спрашивает… К тому же этот свежий режим уже «материализован». Главные действующие лица президентской администрации получили по отрасли: Медведев — «Газ-пром», Сечин — нефтянку, Виктор Иванов — оборонный комплекс и т.д. Причем эти «вотчины» распределены хоть и не по закону, но и не спонтанно, методом тыка, а вполне осознанно. Судя по всему, наверху решили, что овладеть Россией можно только в том случае, если небольшая группа (отсюда пренебрежение всеми институтами гражданского общества), порядка 20 человек, сосредоточит в своих руках и всю административную власть, и все финансовые потоки. Ведь управлять можно с помощью страха, административно, авторитарно, а можно с помощью денег. Главное, чтобы было и то, и это, остальное приложится, хотя бы в виде муляжей.
Возвращаясь к нашему образованию, отмечу: первой целью нынешних реформаторов можно считать упомянутое стремление контролировать все соответствующие денежные потоки, второй — сокращение (любой ценой!) государственных вложений в образование. Но третья и, возможно, самая главная причина сегодняшних потуг Фурсенко и людей, стоящих за ним, — прямой и банальный корыстный интерес: российские вузы занимают, как правило, площади на самой дорогой земле, в центре столичных и губернских городов.
Думаю, если планы сегодняшнего руководства страны и отрасли осуществятся, через несколько лет нас ждет очередная национальная катастрофа с необратимыми последствиями. Насильники, «управляющие» Россией, убьют российское образование, и оно уже не воскреснет.
— Господин министр образования Фурсенко тоже входит в группу «управляющих»?
— Не думаю. Он, может быть, — вассал вассала…
Известно, что количество вузов в России «после советской власти» выросло примерно в три раза, количество студентов в них — на 300–400 тысяч человек. Странным образом это число совпадает с потребностями Министерства обороны «доукомплектовать» «неустанно реформируемые» Вооруженные силы…
Говоря об «управляющих страной», мы сталкиваемся совсем с другими проблемами. Путин не единожды высказывался в том духе, что коррупция в стране достигла невероятных масштабов, преступные кланы подбираются к власти в регионах, а кое-где уже держат ее в руках. Но президент ни слова не сказал о том, что творится на федеральном уровне. Он что, не знает, что там происходит то же самое? Министр финансов Кудрин при несметных золотовалютных запасах говорит: пусть уж лучше эти деньги лежат «за бугром» без движения, нам в убыток, но лежат надежно. Что имел в виду министр, если перевести его на русский язык? Он имел в виду, что эти деньги нельзя пускать в оборот, инвестировать — тут же разворуют. Иными словами, казначей государства не знает, куда положить деньги во вверенном ему государстве, чтобы их не «сбондили».
Перед Путиным стоит дилемма: поручить своему казначею где-нибудь упрятать эти деньги или аккумулировать их в руках людей из ближнего круга, чтобы хоть что-то сберечь. Я здесь вижу не только значительное явление, более глубокое, чем коррупция, но и ответ на вопрос: почему при наличии огромных «нефтяных» денег мы не можем элементарно накормить десятки миллионов людей?
— Получается, что коррупция на высшем уровне в отличие от среднего и нижнего — не коррупция, а миссия? Таким способом они собираются спасать страну?
— Именно таким. «Крышевание» с привлечением силовых ведомств — разве не то же самое? Логика простая: «чужие» украдут — пропадет, «свои» своруют — нам же останется.
— Может быть, это наивный вопрос, но какова цель собирания в ограниченных руках таких баснословных денег: личное обогащение?
— У нас элита и те, кого принято называть быдлом, в чем-то очень похожи — своей темнотой. Одни отдыхают на Канарах и в Куршавеле, демонстрируя не столько свое богатство, сколько невежество и холопство. А с противоположной стороны — наш «народ» (я это слово неслучайно беру в кавычки). Может быть, самая большая наша беда — традиционализм русского общества. Мы до сих пор не избавились от таких его составляющих, как мифологизм мышления, патернализм, подозрительное отношение к богатству, к чужому жизненному укладу… Даже выход стариков и старушек на улицы сильно пахнет традиционализмом, несмотря на антипутинские лозунги. Разве не так? Десятки миллионов людей не живут, а существуют по-скотски. И продолжали бы молчать, если бы не отмена льгот на лекарства и бесплатного проезда на транспорте. Наша власть положение быстро поправит, изыщет средства, для нее это в действительности мелочь… Но сама ситуация, когда люди не жили и сейчас не живут, надеясь при этом на «доброго царя», остается по-человечески унизительной.
— Но разве этот выход на площади и улицы не напугал власть? Это не предвестник революции по образцу и подобию украинской?
— Да нет, конечно! Этот поход бедных антилиберален. «Посконный», крестьянский, может быть, даже докрестьянский поход… Какая, к черту, революция! Если люди позволяют на протяжении десятилетий и столетий обращаться с собой, как со скотом (по-польски скот — «быдло»), то у власти вырабатывается инстинкт всемогущества, и она нам его сегодня демонстрирует.
Но если даже все, что происходит сейчас, — революция, то все равно горестно ее наблюдать, потому что это революция нищеты. Революция не во благо, не ради будущего, а протест под лозунгом «Оставьте нас там, где мы торчали, — в дерьме! Дайте в нем доторчать до конца наших дней!».
Наши старики и наша власть связаны. Недавно по телевизору показали заседание правительства под председательством Путина. Сидит наш президент с мрачным лицом и говорит, что с 1 марта есть возможность увеличить пенсии на 200 рублей. А потом, помолчав, добавляет: «Нет, пожалуй, на 240…». Для патерналистского массового сознания Владимир Владимирович очень хорош: задумался, подсчитал и накинул сороковник.
Надо понимать, что наши старушки и наша власть — это система из сообщающихся сосудов, имя которой… (Пауза). У меня во Франции вышла книга «Моя Россия роковая». Эта «Россия роковая» из меня не выходит. Даже мысленно не могу себе представить, возможно ли по-другому? Я как историк хорошо знаю, из чего сегодня состоит сознание большинства русских людей, включая элиту. Это опилки… даже хуже — настоящие «тараканы в голове». Вся наша история, и не только советская, фальсифицирована, причем неоднократно. К «мифическому фальсифицированному» добавилось «советское марксистское». В свое время я назвал это удвоением несвободы. А сейчас уже, наверное, нужно говорить об утроении. Ну и как могут сегодня те или другие (я имею в виду власть и этих бедных людей) найти правильное решение? Никак. Жириновский паясничает — все смеются, все хорошо. Рогозин нагородил вранья — опять все довольны: он же за нас, он наш парень…
— Вы говорили о преемственности самовластья. Когда у нас нарисовался этот институт?
— Задолго до ухода Ельцин стал размышлять над тем, какие грехи совершил и могут ли за них с него спросить. И пришел к выводу, что могут. Грехов всего четыре, но каких! Беловежская Пуща, расстрел Верховного Совета, приватизация «по Чубайсу», война в Чечне. И судить могли бы, как сейчас Милошевича. Поэтому Борис Николаевич задумался: как все-таки такого суда избежать? Да с помощью гарантированной власти спецслужб над законностью. Почему выбор пал на спецслужбы? Во-первых, за время приватизации они не успели столько нашкодить, сколько остальные. Их не допустили на равных с другими к залоговым аукционам. Но они времени даром не теряли: наблюдали, фиксировали, подсчитывали… Ельцин понял: если сменится власть, с него спросят, и спецслужбы помогут, потому что много знают и злые за свою нищету. Вот он и придумал Путина, чтобы себя обезопасить. Но такой прыти от Владимира Владимировича, надо полагать, не ожидал…
— Поэтому пришли силовики?
— Не только поэтому. Дело в том, что социальный рисунок жизни и до Ельцина, и при Ельцине, и после него предполагал и предполагает массовое насилие в качестве жизненной нормы. Если с одним Ходорковским справиться по закону не могут, не умеют, то как справляться с большим количеством независимых и богатых людей? Ведь, действительно, можно дожить до дешевого кредита, гарантированного банком, до независимого суда! Ужас.
И они поняли: насильничать придется обязательно и много. Потому что, по их убеждениям, гарантия не только для себя, но и гарантия стабильности — в насилии. То есть это решение было глубоко осмысленным, причем с чьей стороны в большей мере — Ельцина или Путина, — сказать трудно.
Тогда же запустили байку о «горячем сердце», «холодной голове» и прочем, а недавно поведали: если и водятся у нас честные люди, то только в чекистской среде.
— Говорят, есть проект, условно назовем его «проект-2008». Он предполагает сохранение Путина у власти, превращение страны в парламентскую республику, когда практически однопартийный парламент назначает правительство, рычаги управления государством передаются премьер-министру, а президент становится свадебным генералом. Это возможно?
— А почему бы и нет? Если все деньги и власть в руках 20 человек, почему бы им однажды не договориться: «Ребята, давайте сделаем Путина премьером, а через четыре года снова изберем президентом». Есть и другой вариант: «А на черта вы мне вообще нужны? Будете делать то, что скажу, кем бы я ни был».
Ну станет Путин премьером, потом опять президентом. Какое это имеет значение при отсутствии гражданского общества, при населении, готовом бесконечно ждать милости от «царя», при наличии огромного мешка в руках Кудрина, достающего оттуда по 40, по 100 рублей прибавки к пенсии. Этого мешка, думаю, еще лет на десять хватит, он, скорее всего, для того и предназначен. То есть для пожаротушения. Такие люди, как Зурабов и Кудрин, не допускают грубых ошибок. Они, мне кажется, решили катать «пробные шары» и смотреть, как дело идет.
Этот естественный для нас сегодня путь развития мы унаследовали от татаромонгольского ига и до сих пор остаемся «в колее». Главным для Орды было зайти как можно дальше — до Новгорода, до Европы — и насилием удерживать захваченное. Что сделал Советский Союз? Полез в Африку, Латинскую Америку, Азию. Кто-нибудь спросил: зачем?! Но если так далеко зашли, значит, надо захваченное как-то держать. Вот наследники СССР и держат до сих пор, но уже на своей «малой» территории. Несколько человек контролируют остальное население, а кто дернется — «башку долой».
«Незамешенность», зыбкость человеческого «теста» на Руси — в несообразности человека расстояниям.
— Какие параллели вы как историк можете провести между нашим сегодняшним состоянием и нашим непредсказуемым прошлым? На что это похоже?
— Ни на что, случай уникальный. Но, сдается мне, в России уже навеселились, головушка уже начинает трещать с похмелья.
— Это «с похмелья» решили установить памятник Сталину на Поклонной горе?
— Расскажу вам короткую историю. Мой дед держал ремесленную мастерскую в деревне — был столяром-краснодеревщиком, вырезал и золотил иконостасы по всему Поволжью. В один приснопамятный день пришли его раскулачивать. А раскулачивать нечего: земли нет, скотины нет, зерна — и того нет. А в мастерской что взять? Инструментишко старый? Тогда «экспроприаторы экспроприаторов» решили срубить березу на дедовом дворе. От злобы, наверное. Дед вышел к рубщикам: «Не валите березу». Они в ответ: «А зачем она тебе?» — «Когда вы уйдете, я на ней повешусь». Не убедил, срубили.
Лично мне эта история говорит о сталинщине больше иных научных трактатов, потому что точно так же — бессмысленно и беспощадно — срубили в нашей стране миллионы голов. Впору ужаснуться, а мы и удивляться перестали. Так и живем.
Сколько себя помню, у нас дома висит незамысловатая картина. На ней — улица, где когда-то стоял дедов дом. Несколько лет спустя после этого эпизода на ней подрисовали ту самую березу — но не на самой картине, а снаружи, маслом по стеклу. Кто-то покривится от безвкусицы и скажет: «лубок». А для меня это тот же муляж, призрак. Они глубоко в нас. Они — основа всей великой русской литературы. Попробуй разберись, где они заканчиваются и начинается жизнь. Мертвые души. 03.02.2005"
|
