|
«На даче гуляю с овчаркой «мама, не горюй»
— Очень хорошо выглядите, Людмила Борисовна.
— Я в гриме, поэтому и хорошо.
— Что-то делаете с собой?
— У меня есть некоторые принципы. Утром я обязательно делаю зарядку и каждый день перед сном не менее часа гуляю пешком.
— Где? По центру Питера, где вы живете, не погуляешь...
— Почему же, рядом набережная Невы, Летний и Михайловский сады.
— Не боитесь одна ходить?
— Когда гуляю на даче, рядом со мной немецкая овчарка «мама, не горюй», но есть и другие вещи, которые могут мне дать ощущение безопасности.
— Какие?
— (Смеется.) Так вам все и скажи.
— Вы сразу освоились в прямом эфире? Помните свой первый опыт?
— Помню. Он был чрезвычайно успешен. Это случилось в 1991-м, за два дня до референдума о возвращении городу исторического имени. Ситуация была пятьдесят на пятьдесят. Социологи говорили, что нужны серьезные аргументы, чтобы убедить тех, кто выступал за сохранение названия Ленинград. А я, в то время доцент кафедры истории Петербурга Академии культуры, водила своих студентов на ознакомительные экскурсии. И однажды ведущая «Телекурьера» возле Петропавловской крепости взяла у меня интервью в прямом эфире. Это было в восемь утра, выглядела я плохо, почти без косметики, волосы развевались... В то время меня почти не знали в лицо как супругу мэра Анатолия Собчака, а представляли как кандидата наук. И вот лекторским голосом, несколько занудно, но по-учительски убедительно, я привела пару аргументов. На следующий день прошел референдум, и чаша весов склонилась в правильную сторону. В этом была и моя заслуга, чем и горжусь.
— Но многих женщин все-таки больше интересует, как они выглядят, чем то, что они говорят...
— Понимаете, если сидеть, как мумия, и думать только о том, тщательно ли запудрена аллергия, которая на правой щеке проступила, то лучше выглядеть не станешь. Пусть будет не очень красивое лицо, когда ты злой, или проступит морщинка, если опечален, — но это естественно. Главный критерий — достоверность ведущего. Я не скрываю свой возраст, его уже никакой косметикой не замажешь. Но я согласна с Кикабидзе: «Мои года — мое богатство».
— Власть вас изменила? Видите разницу между той 17-летней девочкой, которая приехала в Питер из Брянска, и вами нынешней?
— (Вздыхает.) Еще бы! В 17 лет, закончив школу, я была романтическая тургеневская девушка. Выросла на Бунине, Тютчеве, Ясной Поляне и Спасском-Лутовинове, куда ездила на выходные. Такая и приехала в Ленинград... Разница есть не только с тем дальним временем, а и с тем, какой я была еще двадцать лет назад. Я была абсолютно аполитична. Читала только последнюю страницу партийной прессы, где публиковали программу теле- и радиопередач. Поворотным моментом стал 1989 год, когда мой муж буквально взлетел в политику и стал ее творить. И вдруг я осознала, что один человек может очень много. И так сложилось, что последние 13 лет я в эпицентре всех политических событий. Совет Федерации для меня — не открытие. Я уже была в этом парламенте.
«В политике действуют правила «унисекс»
— Вы человек довольно эмоциональный...
— Безусловно, иначе я не была бы женщиной.
— Но в политике нет женщин и мужчин.
— Согласна. Если женщина идет в политику, она не должна уповать на скидку и говорить: «Я слабая». Нет, здесь действуют правила «унисекс».
— Жалеете, что сказали в горячке лишнее?
— Не могу сказать, что жалею, но избыточная эмоциональность, конечно, вредит. Иногда думаю, что в полемическом запале можно было иначе выразить свою мысль. Но знаете, мне кажется, искусственность, натужность, желание кому-то понравиться — много хуже, чем искренность. Лучше я буду ошибаться и набивать шишки, но буду искренней, чем думать, как бы так сказать, чтобы человека не обидеть. Я, наверное, романтик, но считаю, что в политике человек должен сохранять себя, свое «я», индивидуальность. Если действовать по стандарту, мы превратимся в серую, легко управляемую массу, не будет ярких личностей, которых либо любят, либо ненавидят. Не понимаю разговоров о женском или мужском уме, вы со мной разговариваете полчаса — моя женская логика отличается от мужской логики Шандыбина?
— А помощница у вас все-таки женщина.
— Водители, охрана у меня — мужчины. Помощница — девушка, потому что есть ряд бытовых обстоятельств: например, поездка в одном купе поезда. Как я заметила, секретарь-женщина, да еще и красивая, мужчинами воспринимается естественнее. А был бы у меня секретарь-мужчина, пошли бы разговоры. Аня со мной много лет и практически стала членом семьи.
— Вы намерены совмещать работу на телевидении и в Совете Федерации?
— Вероятно, придется что-то сократить, потому что в сутках 24 часа. Во всяком случае, я не оставлю в ближайшее время свою программу «Свобода слова» в Петербурге. В том «холуяже», который царит на питерском телевидении, это одна из немногих программ, где есть возможность высказывать точку зрения, отличную от Смольного. Что касается «Цены успеха», не все в ней мне нравится. Телевидение должно и просветительскую функцию выполнять. Нельзя шоу превращать только в развлечение. Мне тесно в рамках развлекательного шоу. Я не могу понять, как после разговора с летчиками о причинах авиакатастроф можно петь и плясать. Для меня в этом есть элемент цинизма. Поэтому во многом меня тяготит такого рода работа.
«Мужчины чувствуют готовность женщины
к браку, а у меня ее нет»
— Овдовев, женщины часто живут прошлым. Вы же прекрасно вписались в нынешнюю реальность. Где силы берете?
— Как раз в прошлом. Так судьбе было угодно, что четверть века я прожила с единственным любимым мужчиной. Это и дает силы, подталкивает, ко многому обязывает и дает цель.
— Вы были правой рукой Анатолия Собчака, его помощницей. А он мог вам сказать: «Извини, это не твое дело»?
— Если он хотел делиться со мной, то делился. Это происходило естественно. Иногда он приходил усталый, раздраженный, и я понимала, что его надо накормить и не приставать.
— Слышала, вы хорошо готовите.
— Раньше готовила. А сейчас не для кого. Для себя одной готовить не будешь. Дочь живет отдельно. Жалко время тратить на саму себя — лучше зайти в кафе и перекусить.
— Вам предлагали руку и сердце?
— Это для меня закрытая сторона жизни, и, видимо, мужчины это понимают. Они ведь чувствуют готовность женщины, ее желание пойти навстречу, а у меня нет ни того, ни другого. У меня много друзей среди мужчин, мне легко и интересно с ними общаться, но более серьезные отношения — не для меня.
— Вы 20 лет преподавали. Не жалеете, что мало времени оставалось на дочь?
— Наоборот, я много ею занималась и рада, что сейчас это видно. Раньше не понимала, почему она хочет ходить на группу «Алиса» или «Лесоповал», а не в филармонию. А теперь понимаю, что все наши походы в Эрмитаж, в Мариинку даром не прошли.
— А как обстоят дела с кражей драгоценностей Ксении? Что-нибудь нашли? Речь ведь шла об огромной сумме.
— Когда узнала, что следователи продают журналистам протоколы допросов, поняла, откуда взялись эти нули. В Москве ежедневно происходят сотни краж, но почему-то именно об этой стали писать. И я понимаю, что это использовали, чтобы побольнее ударить по мне. Поскольку пропали вещи, не принадлежащие семье, а подаренные Ксении, то внутренне, как это ни странно, я порадовалась и понадеялась, что для дочери это будет хорошим уроком.
— А вы не пытались дочери сказать: «Ксения, будь скромнее!» — когда она позировала в нижнем белье для глянцевого журнала? Ее поступки ведь отражаются на вашей репутации.
— Ксению, как и любую другую девушку, можно видеть на пляже и в более открытом купальнике, и ни у кого это не вызывает изжоги. Не будем ханжами. Что плохого в том, чтобы сняться в красивом журнале? Ксении 20 лет. Я ее учила, что она должна сама отвечать за свои поступки и выбирать себе окружение. Давайте быть демократами не только в политике, но и в собственной семье.
|
